- Ты меня заинтриговал, - заметил Тобиас. - Хотя, чтобы оказать тебе помощь, я попрошу продолжить рассказ.
- Я думаю, ты уже наслышан о храме на Лаэране? - спросил Юлий.
- Да, я слышал о нем, и, похоже, это довольно отвратительное место, слишком зловещее для моей восприимчивости.
- Да, такого я еще никогда не видел. И мне хотелось бы побольше о нем узнать, потому что в мыслях я постоянно к нему возвращаюсь.
- Почему? Что в нем такого, что тебя очаровало?
- Очаровало? Нет, я совсем не это имел в виду, - возразил Юлий.
Его слова прозвучали слишком неискренне даже для него самого, и Юлий заметил, что и Тобиас уловил ложь в его голосе.
- Впрочем, может, и так, - признал он. - Нечто подобное я испытывал лишь в тех случаях, когда наслаждался величайшими произведениями искусства или поэзии. Все мои чувства чрезвычайно обострились. С тех пор все вокруг кажется серым и мертвым. Те вещи, что раньше воспламеняли мою душу, больше не радуют. Я прохожу по галереям корабля, где собраны работы искуснейших художников Империума, и ничего не чувствую.
Тобиас с улыбкой кивнул:
- Похоже, храм и вправду удивительное место, раз он настолько задел души людей.
- О чем ты?
- Ты далеко не первый, кто приходит ко мне в архив и ищет сведения о подобных случаях.
- Как это - не первый?
Тобиас покачал головой, а на его морщинистом лице появилось выражение легкого изумления.
- Очень многие из тех, кто побывал в храме, приходят сюда и пытаются разобраться в своих впечатлениях об этом месте; это и летописцы, и армейские офицеры, и Астартес. Выходит, храм на всех произвел неизгладимое впечатление. Мне и самому уже почти захотелось увидеть храм своими глазами.
Юлий недоверчиво тряхнул головой, но архивариус не увидел его реакции, он уже отвернулся к полке, где стояли книги в кожаных переплетах с золотым тиснением. Корешки томов давно потускнели, и было заметно, что ни один из них не покидал полки с самого основания архива.
- Что это? - спросил Юлий.
- Это, мой дорогой мальчик, собрание сочинений одного священника, жившего еще до прихода Древней Тьмы. Его имя Корнелий Блейк, а еще его называли гением, мистиком, еретиком и провидцем, причем нередко в один и тот же день.
- Вероятно, он прожил яркую жизнь, - заметил Юлий. - А о чем он писал?
- Обо всем, в чем, как мне кажется, ты хочешь разобраться, мой мальчик, - ответил Тобиас. - Блейк был уверен, что только через совокупность опытов человек может постичь неведомое и мудрость ждет его в конце пути между крайностями. Его работы полны иносказаний, которыми он пытался замаскировать свои идеи о приходе новой, неистовой эпохи чувств и ощущений. Некоторые считали его сенсуалистом, описывающим борьбу между чувственностью и ограничениями морали авторитарного режима, царящего при его жизни. Другие без всякого сомнения объявляли его падшим священником и развратником с манией величия. - Тобиас поднял руку и достал с полки один из томов. - В этой книге Блейк пишет о том, что человечество, по его мнению, должно удовлетворять все свои желания, чтобы достигнуть нового состояния полной гармонии, более совершенной, чем первоначальное неведение, с которого, как он утверждает, и начинала наша раса.
- А что ты думаешь об этом?
- Я думаю, что его вера в способность человека преодолеть ограничения пяти данных чувств весьма впечатляет, хотя не могу не отметить, что его философию часто признавали философией вырождения. Они ссылались на… энтузиастов, его последователей, которые во все времена имели дурную славу. Блейк верил, что те, кто ограничивает свои желания, делают это лишь потому, что не подвержены настоящей страсти. Сам он никогда не испытывал угрызений совести.
- Теперь я понимаю, почему его называли еретиком.
- Правильно, - подтвердил Тобиас. - Хотя благодаря усилиям Императора это слово в Империуме почти вышло из употребления. Его этимологические корни происходят из древних наречий времен олимпийского господства, и тогда оно означало просто "выбор" веры. Ученый Иринаус в своем трактате "Против ереси" описывает его верования как искреннее почитание давно умершего бога, что впоследствии стало традиционным в его культе, а позднее - краеугольным камнем многих религий.
- И как возникло непонимание этого слова?
- Ну же, мальчик, я думал, что я достаточно хорошо тебя выучил, - покачал головой Тобиас. - Следуя логике Иринауса, можно сделать вывод, что понятие ереси не имеет объективного значения. Эта категория зависит только от точки зрения и позиции внутри определенного общества, которое изначально считает себя правоверным. Тогда любой, кто высказывает мысли, не согласующиеся с этой точкой зрения, в ортодоксальном обществе будет считаться еретиком. Другими словами, ересь - это субъективная оценка, выражение взглядов со стороны принятой в обществе религии. К примеру, во времена Объединительных войн адвентисты Пан-Европы считали ересью веру в Императора, тогда как предки основателей Индонезийского блока принимали за великое отступничество приход к власти деспота Калганна. Итак, Юлий, для возникновения ереси требуется существование официальной системы догм и верований, считающихся ортодоксальными.
- Согласно твоим словам, в наши дни ереси быть не может, поскольку Император открыл нам лживость всех верований в ложных богов и поклонения умершим, не так ли?
- Не совсем так. Догма и религия не всегда опираются на веру в божественное существо, это может быть просто режим или система общественных ценностей вроде тех, что мы сейчас несем Галактике. Сопротивление или восстание против них легко может быть классифицировано как ересь.
- Тогда зачем мне читать эти книги? Они могут оказаться опасными.
Тобиас разочарованно махнул рукой:
- Да нет же! Как я часто говорил ученикам в школе итераторов, истина, сказанная с дурными намерениями, всегда восторжествует над любой надуманной ложью, следовательно, нам необходимо познать все истины, чтобы уметь отличать добро от зла. Когда итератор проповедует истины, он делает это не только ради убеждения непросвещенных, но и ради защиты тех, кто знает.
Юлий хотел спросить что-то еще, но в этот момент в его ухе затрещала горошина вокс-связи, а затем послышался взволнованный голос Ликаона:
- Капитан, тебе необходимо возвращаться.
Юлий поднес к губам браслет с микрофоном:
- Уже возвращаюсь. Что произошло?
- Мы их обнаружили, - доложил Ликаон. - Мы нашли Диаспорекс. Ты должен как можно скорее вернуться.
- Я иду, - заверил его Юлий, но по голосу Ликаона, несмотря на помехи вокс-канала, он понял, что его заместитель недоговаривает. - Есть что-то еще, что я должен знать?
- Лучше быстрее приходи и посмотри сам, - ответил Ликаон.
Фулгрим сердито мерил шагами свою каюту под оглушительные звуки десятка фонотрансляторов. Каждое устройство транслировало свою запись - гремящие оркестры, ритмичную музыку племен низших уровней городов-ульев, громче всех звучала мелодия лаэрского храма.
Мелодии совершенно не совпадали друг с другом, и общий гул наполнял его сознание невообразимыми видениями и обещаниями неожиданных возможностей.
Деятельность брата сильно испортила ему настроение, но ему ничего не оставалось делать, кроме как последовать за Пятьдесят второй экспедицией. Решение Ферруса выступить в одиночку означало недостаток уважения, и это не на шутку разъярило Фулгрима и расстроило все его планы относительно Диаспорекса.
План был превосходен, а Феррус все разрушил.
Мысль мгновенно оформилась и сочилась таким ядом, что Фулгрим поразился ее интенсивности. Да, его возлюбленный братец действовал импульсивно, но он должен был предугадать, что Феррус не сможет удержать свой медузианский нрав.
Нет, ты сделал все, чтобы сдержать его порывистость. Его импульсивность приведет его к гибели.
При этой мысли по спине Фулгрима пробежал неприятный холодок. Эти слова явно были вытащены из самых темных глубин его существа, и они чересчур отчетливо прозвучали в голове. Феррус Манус был его братом и примархом, и, хотя многих из них Фулгрим считал своими друзьями, не было крепче уз, чем связь между ним и Феррусом.
После победы на Лаэране у Фулгрима все чаще из глубин сознания всплывали неожиданные мысли и вылезали едкие обиды, о существовании которых он и не подозревал. Каждую ночь, лежа на шелковых простынях, он слышал голос, нашептывающий на ухо то соблазнительные мечты, то ужасные, незабываемые кошмары. Сначала он подумал, что сходит с ума, что какой-то последний предательский прием лаэров возымел свое действие и начал разрушать рассудок, но Фулгрим отмел этот вариант как невероятный, поскольку ничто не могло влиять на столь совершенное существо, как примарх.
Потом он подумал, что получает какие-то астропатические послания со стороны, но Фулгрим знал, что лишен психопатического потенциала. Магнус, обосновавшийся на Просперо, унаследовал от отца дар предвидения, но эта особенность возвела преграду между ним и остальными братьями, поскольку никто не мог поверить, что такие способности даются просто так и не вызывают последствий.
В конце концов Фулгрим пришел к выводу, что голос является выражением его подсознания, одной из граней собственного разума, которая формулировала мысли независимо от его воли, опрокидывая барьеры и срывая покровы, созданные обществом.
Кто еще мог бы похвастаться таким непредвзятым советчиком в своей голове?
Фулгрим понимал, что должен пойти на капитанский мостик, что его Астартес нуждаются в его мудром руководстве, поскольку полагаются на его суждение во всех вопросах, поскольку только его воля определяет характер и направление Легиона.
Так и должно быть; что такое Легион, как не продолжение твоей воли?
Фулгрим усмехнулся этой мысли, протянул руку и прибавил громкость того транслятора, который воспроизводил музыку, записанную в лаэрском храме. Звуки, лишенные гармонии и мелодии, но неудержимые в своей примитивной мощи, проникали в его самые потаенные глубины. Они будили в нем стремление к лучшему, к новым победам и великим деяниям.
Фулгрим вспомнил, как, вернувшись на поверхность Лаэрана, увидел в храме Бекью Кински. Женщина записывала музыку, стоя с поднятыми руками, а ее лицо повлажнело от слез. Она обернулась, почувствовав его появление, а потом, не в силах устоять перед мощью чуждых звуков, упала на колени.
- Я запишу это для вас! - вскричала она. - Я создам нечто удивительное. Это будет "Маравилья" в вашу честь!
Он улыбнулся этому воспоминанию, зная, что сочиненное Бекьей Кински произведение будет выше всяких похвал. "Ла Фениче" уже сейчас переполнилась новинками из великолепных картин и величественных статуй, преподнесенных теми, кто успел посетить поверхность Лаэрана.
Если у него и появилась тревожная мысль по поводу принадлежности этих творений, то он давно о ней забыл, но приятное сознание правильности принятого решения осталось.
Величайшей из всех работ должен стать грандиозный портрет самого Фулгрима, заказанный Серене д'Анжело после того, как он увидел начатую художницей картину, посвященную победе на Лаэране. Полотно буквально искрилось избытком эмоций и ассоциаций, и при виде такой красоты сердце сжималось, словно от боли.
С тех пор он несколько раз позировал для Серены д'Анжело, но после уничтожения Диаспорекса надо бы найти время и поработать с ней как следует.
Да, вскоре на "Гордости Императора" будет звучать эхо музыки творения, и его воины донесут ее до каждого уголка Галактики, чтобы все могли получить возможность наслаждаться непревзойденной красотой.
При взгляде в дальний конец зала настроение Фулгрима несколько омрачилось: там валялись куски мрамора, оставшиеся от его попытки создать собственный шедевр. Каждый удар инструмента был произведен с величайшей точностью, и анатомические пропорции фигуры радовали своим совершенством… И все же в скульптуре явно чего-то не хватало, но изъян оказался выше его понимания. Разочарование результатами работы быстро переросло в ярость, и Фулгрим уничтожил статую тремя ударами серебряного меча.
Возможно, Остиан Делафур мог бы указать на его ошибки, но слушать замечания простого смертного претило примарху. Разве он не был создан для того, чтобы стать величайшим из всех живых существ? Все его братья унаследовали характерные черты своего отца, но гнетущее подозрение, что несчастный случай, едва не уничтоживший Детей Императора сразу после рождения, мог вызвать скрытый дефект в его генетическом строении, снова стало преследовать Фулгрима в темноте ночей.
Неужели его естество, так близкое к совершенству с первого взгляда, содержит в себе никому еще не известный зародыш падения и неудач? Подобные мысли претили ему, но вызванный ими страх мучительной язвой разъедал грудь. Фулгрим чувствовал, что события уже не вполне подчиняются ему. Война на Лаэране была порождена тщеславием, и он это прекрасно понимал, но она была выиграна, и летописцы опишут только его победу. Они умолчат об ужасающих цифрах потерь, которые он не стал обнародовать, но сны Фулгрима полны видений павших воинов, которых он хорошо знал и помнил. А теперь, после удачного рейда кораблей-разведчиков, Феррус нетерпеливо унесся навстречу Диаспорексу и уже приближается к солнечным генераторам.
В душе снова разгорелся уже знакомый гнев на брата, и все воспоминания о братской любви и столетиях дружбы померкли перед этим новым предательством.
Этой хвастливой демонстрацией он позорит тебя и должен понести наказание.
Юлий прислушивался к донесениям, передаваемым трещавшими громкоговорителями, и наблюдал за офицерами-тактиками, которые сгрудились над картографическим столом с мерцающими зелеными линиями, планируя ход сражения.
После обнаружения "Феррумом" солнечных генераторов Феррус Манус, не советуясь с примархом Детей Императора, приказал кораблям Пятьдесят второй экспедиции на полной скорости отправляться к звезде Кароллис. Диаспорекс в ответ на его демарш ринулся наперехват. В отличие от прошлых столкновений, в этом случае намечался не просто обмен ударами из засады. Юлий понимал, что без своевременного вмешательства Детей Императора кораблям Пятьдесят второй экспедиции не удастся справиться с Диаспорексом.
На капитанском мостике "Гордости Императора" царила тишина, нарушаемая лишь лаконичными репликами команды да гудением механизмов. Юлию отчаянно хотелось, чтобы что-нибудь громкое и неординарное напомнило экипажу, что в отсутствие Фулгрима все идет не так, как следовало. Словно в рубке зияла непереносимая пустота, обычно заполняемая могущественной фигурой предводителя, но рутинная работа экипажа продолжалась в повседневном режиме, и равнодушие окружающих приводило Юлия в ярость.
Капитан "Гордости Императора" Лемюэль Айзель настолько привык исполнять приказы примарха, что совершенно разучился отдавать собственные распоряжения, а потому просто направил корабли Детей Императора вслед за флотилией Железных Рук. Юлий видел, что без внушительного руководства их господина и повелителя этот воин чувствует себя не в своей тарелке.
Даже капитаны Астартес, казалось, не ощущали отсутствия примарха, и Юлий едва сдерживался, чтобы не взорваться при виде такой неблагодарности. Соломон, только недавно вернувшийся в строй, всецело сосредоточился на тактических планах, а вот на лице Мария Юлий, к своему немалому удовольствию, заметил выражение непримиримого отвращения. Злость Юлия разгоралась все сильнее, он даже сжал кулаки, настолько сильно хотелось ему взорвать монотонность, воцарившуюся в рубке. Ему вдруг захотелось обрушить кулак на голову кого-нибудь из экипажа, просто для того, чтобы нарушить оскорбляющий чувства порядок.
- С тобой все хорошо? - спросил подошедший к нему Соломон. - Ты выглядишь очень напряженным.
- Да, конечно, я дьявольски напряжен! - огрызнулся Юлий. Звук собственного голоса, наконец принес ему некоторое облегчение, и чрезмерно громкий ответ немного утихомирил разгоравшийся гнев: - Феррус Манус отправил свою флотилию прямо навстречу Диаспорексу, а мы вынуждены тащиться в хвосте, не имея даже плана действий.
Взрыв негодования вызвал немедленное внимание всех присутствующих, и Юлий физически ощутил, как по его телу разливается бурное ликование. Он видел, что озадачил Соломона, и испытывал приятный трепет, позволив мыслям вырваться из-под контроля.
- Успокойся, - сказал Соломон, сжимая его ладонь. - Да, Железные Руки начали операцию без нас, но если им удастся выманить Диаспорекс - это может стать нашим преимуществом. Мы станем молотом, который разобьет врагов на наковальне Железных Рук.
Мысль о предстоящей битве окончательно погасила недавний гнев, а от перспективы сражаться без намеченного плана по телу прошла дрожь предвкушения.
- Ты прав, - сказал Юлий. - Как раз для этого мы здесь и оказались.
Соломон окинул его несколько недоумевающим взглядом и вернулся к тактическому экрану.
- Теперь уже не долго осталось ждать, - произнес Соломон после короткого размышления.
- Чего ждать? - спросил его Марий.
- Кровопролития, - ответил он, и у Юлия при этих словах заметно участился пульс.
10
Битва у звезды Кароллис
Оказаться в центре
Новые высоты переживаний
Генераторы, вобравшие в себя энергию солнца, взрывались, словно новые звезды. Огненные облака обломков и высвободившегося потенциала разносились на сотни километров и уничтожали военные корабли, рискнувшие подойти слишком близко ради преимущества в сражении на окраине звездной короны.
Над звездой Кароллис маневрировали и гонялись друг за другом тысячи космических судов. Все они двигались по собственным сложным траекториям, а ослепительные копья огня и светящиеся следы торпед пересекали им дорогу.
Диаспорекс принял навязанное ему Железными Руками сражение и теперь уподобился загнанному зверю, защищающему своего детеныша. Тяжеловооруженные корабли древнего образца образовали вокруг генераторов защитный кордон, в то время как более мелкие и быстроходные суда прикрытия пытались прорвать блокаду имперских сил и вывести с поля сражения свои драгоценные станции.
Кое-кому удавалось проскочить, но большинство, благодаря отличной работе артиллеристов Пятьдесят второй экспедиции, попадало под прицел, в считаные секунды обращаясь в тучи металлических осколков. Вспыхивали мощные взрывы, распускались огненные цветы, и своей гибелью корабли воспламеняли горючие газы, в изобилии заполнявшие пространство вокруг звезды.
Атаку Железных Рук возглавлял "Железный кулак", пробивая себе дорогу к центру Диаспорекса мощными бортовыми залпами. Батарея за батареей изрыгала полновесные очереди по судам Диаспорекса, и за подбитыми кораблями тянулись длинные шлейфы вытекающего кислорода.
С поверхности звезды Кароллис поднялись потоки ядерных выбросов, облака радиоактивных частиц разлетелись во все стороны и окутали поле боя огненной пеленой. Небольшие истребители и бомбардировщики не выдержали случайного проявления ярости звезды и взорвались, разбросав вокруг себя горящие тела экипажа.