- Я видел ваших кукольников. Их куклы недурны, - сказал Эак. - И люди Конга музыкальны. Жаль, что у вас нет настоящего театра.
- Говорят, театр есть в Тинаанге. Но я пока не удостоился, - отозвался Саннон. - Скажу тебе, светлорожденный: искусство Конга умирает. Наши аэтоны стары, певцы поют одни и те же баллады. Это огорчительно для понимающего человека.
- Однако, я слышал, не так давно в твоем Ангмаре жил юноша, что мог бы потягаться с певцами Тианы, - заметил Эак.
- Вряд ли, светлейший. Уж я бы знал.
- Думаю, ты знал, - предположил Эак. Он не мог понять, действительно ли Саннон в неведении о пропавшем юноше или хочет скрыть это от него. - Его зовут Санти.
- Санти? - Начальник Гавани задумался. - Нет! - покачал он головой. - Это не конгайское имя.
- Он - сын Тилона, - честно сказал аргенет, - и он - тот, кого я ищу.
- Ой-май! - воскликнул Саннон. - Зеленоглазый Сантан! Ты удивил меня, светлорожденный! Тилон никогда не говорил, что сын его - поэт. И что, ты полагаешь, у него было будущее?
Эак кивнул.
- Трижды прискорбно! - проговорил конгай. Потом повернулся к актерам: - Эй, бездельники! Вы слышали о Санти?
Те переглянулись. Было заметно, что они испуганы.
- Не трусить! - велел Начальник Гавани. - Все знают, что Тилон был моим другом. А Тилон - его отец. Так говорит этот господин, и, значит, так оно и есть, потому что он - аргенет Империи. Стыдно мне, что я узнаю об этом от того, кто лишь два дня назад ступил на землю Конга. Ну, знаете песни Санти?
Актеры молчали.
- Так, - тихо сказал Саннон. - Или вы развяжете сумы своего красноречия, или вас будут сечь плетьми, пока кожа ваша не раскиснет, как земля в сезон дождей!
Актеры переглянулись.
- Хорошо! - вдруг сказал один из них, худой черноволосый мужчина с горбатым носом и длинными беспокойными руками. - Я спою тебе его песню. Санти подарил мне ее две сестаис назад. Слушай! Слушай и ты, воин Империи, и знай: пусть у нас нет таких театров, как на Севере, но сердца наши не оскудели, как убеждал тебя этот моряк!
Саннон захохотал.
- Мне нравится твой язык, длинноволосый! Но если песня будет плоха, ты уйдешь немым!
- Если она будет хороша, - вмешался Эак. - Награда будет достойной.
Актер внимательно посмотрел на аристократа.
- Жизнь - за жизнь! - неожиданно сказал он. Ни Эак, ни Начальник Гавани его не поняли.
- Начинай же! - приказал Саннон.
Актер стал на середину помоста, а его сотоварищи отступили в стороны. Сбросив с плеч алый плащ, он вывернул его наизнанку и вновь накинул на костлявые плечи. Теперь плащ был черным, как ночное небо. Запахнувшись в него так, что осталось на виду только узкое лицо, конгай медленно произнес:
- Мы были рядом: вот я, вот Ночь.
Вот сонное море Урт.
И луны мчались во тьме точь-в-точь,
Как парусник в пору бурь…
Глухо заурчал барабан. Ему отозвались струнные. Словно зашумел длинный морской накат.
- И я позвал ее: слышишь, Ночь,
Давай я тебе спою (и сам он уже не говорил - пел),
Спою тебе, как другим невмочь,
Как только я не боюсь!
Я так спою для тебя, о Тень,
Что смолкнет пенный накат.
И луны станут. Чтоб к нам слетел
Дракон на песчаный плат!
И я запел. И все было так.
И Ночь - на моей груди.
И жар ее - на моих устах…
- Плати! - я сказал. - Плати!
Я отдал все. До живой воды,
Что влил в меня черный Юг!
И вот я сух пред тобой. И ты
Отдай мне силу свою!
Черный плащ упал. Он сделал несколько шагов - до самого края помоста. И так стоял, раскачиваясь, запрокинув вверх голову. И крылья волос падали на его худые плечи и тоже раскачивались в такт его движениям.
И Ночь, которой я пел тогда,
Ответила мне: "Что ж,
Коль хочешь силу мою, - отдам!
Но ты от нее
Умрешь".
Он еще какое-то время стоял не шевелясь. Как воин, получивший смертный удар и осознающий это. Потом как-то съежился, опал, неловким движением подхватил с помоста плащ, волоча его за собой, пошатываясь, сошел со сцены и, не обернувшись, покинул зал.
- Не гневайся на него, отважный Саннон, - сказал пожилой актер. - Он стал тем, кого играл.
Саннон согласно склонил голову:
- Я понимаю. Передай ему мое восхищение. Да простит он меня за злые слова. Как имя его?
- Харм, светлейший.
- Он тронул мое сердце. Отныне оно открыто для него. Не смею оскорбить мастера деньгами. - Саннон хлопнул в ладоши - появился домоправитель. - Мой браслет из черного металла. - Домоправитель вышел, но тотчас появился, так быстро, будто браслет уже был в его кармане:
- Вот, мой господин.
Саннон показал браслет заинтересованному Эаку.
- Я взял его на пиратском ангуне. Бывший хозяин уверял, что он волшебный. Хотел, должно быть, купить себе жизнь, болван! - Саннон усмехнулся. - Волшебный или нет, но красив!
Широкий, в три пальца, браслет из абсолютно черного блестящего металла, в который были впаяны крохотные драгоценные камешки, сверкающие, точно звезды в ночном небе.
- Возьми его для ортономо Харма! - Саннон протянул браслет пожилому актеру и остановил Эака, который тоже хотел отблагодарить артиста.
- Мой дом - моя плата! - произнес он. - Благодарю тебя, светлорожденный! Ты подарил мне звезду, что лежала перед глазами слепца. - Он проводил взглядом выходящих актеров. - Теперь, если ты все еще не оставил своего замысла, я хочу предложить тебе способ получения подорожной Конга.
- Я был бы признателен! - сказал аргенет.
- Полагаю, тебе ясно, что ни уважаемый Наместник, живи он столько иров, сколько желают ему благодарные жители Ангмара, ни достойный Таг (даже если он оправится от сегодняшних переживаний) вряд ли помогут тебе?
- Я мог бы отправиться вовсе без подорожной, - сказал Эак. - Металл иногда оказывается надежней бумаги.
- Допустим. А слышал ли ты о сонангаях, сениор?
- Немного.
- Это почти хороший ответ для Конга.
- Почти?
- Хороший ответ был бы: нет. Только высшим офицерам и сановникам дозволено, в силу необходимости, говорить о них. Так же, впрочем, как и о том, что кто-то может "исчезнуть", если его мысли или речи, по мнению Тага, неугодны ситангу. Только - высшим. Мне, например, - нельзя.
- И ты говоришь?
- Аргенет! - улыбнулся Саннон. - Ты не побежишь на меня доносить. А слуги меня не предадут: знают, что, оберегай их тогда хоть сам Наместник, все равно их кожу натянут на седла моих урров. И наконец, третья причина - я люблю делать то, что опасно. Быть может, только я один во всем Конге знаю, почему ты идешь в Тонгор. Я понимаю тебя, как брата, светлейший, да не сочти это оскорбительным для себя!
- Так что же сонангаи, Саннон?
- Сонангаи? Чиновника ты купишь, солдата убьешь. С сонангаем не пройдет ни то ни другое.
- Я встречал неподкупных, - заметил Эак. - Бессмертных не встречал.
Начальник Гавани позволил себе засмеяться:
- Да, они не бессмертны. И каждый замок не более неприступен, чем мои форты. Причина в том, что для слуг Владетель выше ситанга. А слуг они покупают лучших в Конге. Ты намерен плыть вверх по реке?
Эак насторожился: никому, кроме Наместника, он не говорил об этом.
- Отчего ты так решил? - спросил он.
- Самый простой путь.
- Да, я собирался, но переменил решение.
- И что же?
- Куплю урров, по паре на всадника. Поедем верхом. Это быстрей, а чем скорей мы покинем Конг, тем лучше.
- Пожалуй, ты прав, хотя если вы доберетесь до Тонгора, боюсь, что сложностей будет не меньше, чем у нас. Только скажи, к чему тебе запасные урры? Мы, конечно, не Империя, но подстав на дорогах довольно. Может быть, ты захочешь взять упряжку тагтинов?
- Зачем? Светлорожденная держится в седле не хуже начальника сенты, а мы - воины. Ты говорил о сонангаях.
- Поплывешь ли ты по Марре, или поедешь по дороге - их владений тебе не избежать. Властители не обращают внимания на наши пропуска. Если ты попадешь в замок - лучше бы тебе умереть от жажды посреди пресного озера.
- Не понял тебя, светлейший!
- Ой-май! У достойнейшего Наместника есть палач. Зовут его Ихм (он не конгай). У достойного Тага тоже есть палач. И у меня есть мастер тайных бесед, я привез его из Онгара. Но все трое - сущие дети в сравнении с антассио сонанг.
- Да, я об этом слышал.
- Пусть твои знания о них и впредь питаются только слухами!
- Но если пропуска для них не имеют силы, стоит ли беспокоиться о подорожной?
- О нет! Я сказал "наши пропуска". Открытая подорожная Конга - дело другое. На ней - печать ситанга.
- И что же?
- Для сонангая любой из нас - ниххан, ничтожный. Но не ситанг, ибо ситанг - сонангай. Хотя, если ты спросишь, правит ли он страной, я тебе отвечу: это тайна. Для тебя, впрочем, важно лишь то, что, имея печать ситанга, ты - "собственность" ситанга и табу для любого антассио сонанг.
- Ты полагаешь, высший аргенет Империи ниже конгского людоеда? - процедил Эак.
- Нет, я так не полагаю. Но какая разница для тебя, что полагаю я, если ты сам будешь сидеть в замковой тюрьме? Не забывай, ты идешь один, а не во главе своих торионов. Впрочем, тогда и я говорил бы с тобой мечом. Чту твою честь, светлорожденный Нетона, но без подорожной путь твой будет непрост.
- Понимаю. Ты хочешь мне что-то предложить?
- Иначе не затевал бы этот разговор. Знай, должность, которую я занимаю, можно получить только из рук ситанга. Лично.
- Хочешь сказать, что у тебя есть заслуги перед вашим правителем?
- Не перед ним самим, но перед лицом, очень значительным, одним из трех Исполняющих Волю. И я готов дать тебе эскорт из двух десятков всадников и письмо. Если ты сумеешь убедить Исполняющего Волю, что ты не враг Конга, он даст тебе подорожную.
- А я сумею его убедить?
- Убедил же ты меня. А Исполняющий Волю не всегда был одним из трех правителей. Когда-то он был капитаном флагманского турона, где я служил младшим кормчим. И он доверяет мне. От Ангмара до Тинаанга - десять хор, если не жалеть себя и урров. Завтра утром ты отправишься в Тинаанг, а через день вернешься с подорожной для себя и своих спутников. Особый гонец ситанга и эскорт неприкосновенны. Кстати, этой же дорогой ты отправишься потом к границам Тонгора. Жду твоего решения, светлорожденный!
- Я еду.
- Не сомневался. Окажешь ли ты мне честь переночевать в моем доме? Ужин, аэтона и умелую девушку, чтоб скрасить тебе ночь, я обещаю. Или ты предпочтешь юношу?
- Благодарю тебя, Саннон. Я предпочту девушку.
- Превосходно! Управитель покажет тебе покои. Там будут кисть и бумага: вероятно, ты захочешь предупредить спутников? Бегуна даст домоправитель, его имя - Морон, если ты пожелаешь звать его по имени. А сейчас я должен покинуть тебя, светлейший, прости! Меня ждут в Гавани.
- Он потерял чутье, Этайа! - воскликнул Нил, прочитав письмо.
- Ему грозит опасность?
- Уверен. Не следовало оставлять его одного: он стал слишком доверчив.
- Не веришь Саннону?
- Верю девушке, что была подругой певца. Она обманет, но не предаст. Но я не верю ни одной твари в этой стране, что носит значок Свернувшегося Дракона. Голова этой ящерицы пропитана ядом!
- Может быть. Не вижу опасности, с которой не мог бы справиться Эак.
- Да? Ну, будь по-твоему, Тай!
- Тебе самому надо быть осторожнее, Нил! - сказала женщина, кладя маленькую руку на веслоподобную кисть гиганта.
С нежностью, которую трудно ожидать от человека подобной наружности, Нил коснулся ее щеки.
- Знаю! - сказал он. - Хвала Тору, мне удалось исправить последствия своей ошибки. Прости, я хочу есть.
- Я распоряжусь, чтобы тебе принесли ужин. Ты не переселишься в апартаменты отца?
- Нет, я останусь здесь. Биорк дал о себе знать? Его убежище раскрыто!
- Может быть, он сам раскрыл его? Его планы… Ты знаешь, твой отец непредсказуем. Это - часть его силы. Иди, смой с себя ангмарскую пыль. Ты не слишком изнурил себя упражнениями?
- Спрашиваешь ты! - засмеялся гигант, сбрасывая с себя набедренную повязку. - Я изнурил трех урров - им нелегко было под моей тушей!
Он хлопнул себя кулаком по животу, четко разделенному на выпуклые прямоугольники мышц. Затем медленно втянул воздух, согнул ноги и сильным толчком бросил свое тело сквозь тростниковый полог. Выплеснувшаяся из бассейна вода хлынула в гостиную и лужицей заплескалась на паутинном шелке.
Крохотная эллора, впорхнувшая в комнату с террасы, опустилась в шаге от лужицы и, шурша цепкими лапками, подбежала к воде.
Этайа присела рядом и погладила отливающую золотом спинку. Ящерица сердито дернула маленькой заостренной головкой: не мешай! Этайа тихонько засмеялась и оставила малышку в покое.
- Что ты хочешь съесть? - крикнула она Нилу. - Будешь копченую говядину с ломтиками кассаты под ореховым соусом?
- Добрый кусок плоти иллансана, посыпанный софиром, - я голоден, Этайа! Голоден, а не "хотел бы что-нибудь покушать", - последние слова Нил произнес тонким, жалобным голоском, передразнивая аэльских обольстительниц.
- Мясо тебе дать сырым? - Этайа потянула за шнур, вызывая слугу.
- Нет, зажарь! - Нил ухмыльнулся шутке и бросил в воду горсть ароматической смолы. - Но непременно - на открытом огне!
* * *
- Он попался, кенсит! Наживка пришлась по вкусу!
- Ты так уверен в успехе?
- Совершенно, кенсит! Я возьму его двойной петлей.
- Мне приятна твоя твердость. Клянусь молотом Уоланта, я оценю твой пыл.
- Милость твоя выше моей доблести, кенсит!
- Сказано хорошо. Но детали, мой друг…
* * *
Теплые сумерки стерли краски с ангмарских предместий. Зато четче, рельефнее обозначились границы вещей, отчеркнутые легшими тенями. Звуки, чье место в нашем сознании обычно сужено зрением, тотчас утратили свою суматошность, наполнились смыслом: тут рокот прибоя, переставший быть шумом, и шум листьев, обретший тысячу голосов, тут потрескивание камней, остывающих, просыпающихся, и тонкий свист ящерицы. Шепоты и шепоты. Скоро вязкая южная тьма освободит и остальное: водопад запахов ударит в ноздри, осязаемым станет ветер, и влажный пар, исходящий от поверхности вод, станет теплым и соленым, какой он и есть на самом деле.
Мужчина смотрел на обнаженную девушку. На темный, нет - черный, потерявший выпуклость силуэт - тень на светлой стене воздушного пространства, поднявшейся над восходящей плоскостью залива. Сильная рука мужчины черпала мелкий песок, приятный сохранившейся в нем теплотой, и, медленно разжимаясь, отдавала его назад, туда, где он переставал быть песком в руке, а становился частью сущности, называемой "берег".
Девушка двигалась. Из-под босых ног вспархивали маленькие песчаные вихри. Она танцевала. Музыкой ей были мерное дыхание волн и собственное пение и еще шорох, с которым ноги ее разбрасывали песок:
- В темной воде синеватая нить.
Мир разделяется - "мы" и "они".
Желтые пятна и соль на пустом берегу.
Тысячи звезд осыпаются в нас.
Мы улыбаемся. В тысячный раз
Наши тела утопают в песке,
Как деревья в снегу.
Веточки пальцев в сугробах песка.
Капли зрачков - дважды два огонька.
Сполохи голоса в раковине наших рук.
Тяжкие головы темных домов.
Желтая пена клубящихся снов.
Тянет к себе голубой, чуть задымленный круг.
Боги не спят, они смотрят на нас.
"Мы" - это больше, чем здесь и сейчас.
Коконы света на чуткой груди Пустоты -
Наши глаза. В колыбели песка.
Мы засыпаем - висок у виска:
Звезды. И звездная пыль на плече Темноты.
Песня кончилась, и девушка, оборвав движение, подошла к мужчине. Она опустилась рядом с ним на песок. От мокрых ее волос пахло водорослями и женственностью. Мужчина положил руку на прохладное бедро. Девушка вздрогнула, но не отодвинулась. Рот ее приоткрылся. Ровные зубки блеснули отсветом взошедшей Моны.
- Мой господин, - проговорила она голосом, в котором перекатывались морские волны, - ты знаешь…
- Молчи, Нини! - мужчина провел ладонью по ее ноге, и мозоли, натертые на ладони рукоятью меча, царапнули нежную кожу. - Я знаю, что ты хочешь сказать. И знаю, зачем ты пела эту песню. Не спрашивай, не разрушай чар. Довольно мне дня, чтоб носить одежду охотника.
Девушка отвернулась и надула губки. Теперь взгляд ее был обращен в сторону красных огней, обозначивших ангмарскую гавань. Мужчина нахмурился, но лишь на мгновение. Рука его легла на затылок девушки и повернула ее головку к себе лицом.
- Не нужно играть со мной, Нини! - сказал он мягко. И девушка, многое знавшая о нем, ощутила холодок, стекший по позвоночнику. - Я никогда не обижал тебя, - продолжал мужчина. - И не обижу сейчас. Но плата, которую ты получишь, будет такой, какой ее определю я, а не той, которую захочешь ты, Нини! - Теперь обе его руки держали голову девушки так крепко, что Нини не смогла бы пошевельнуть ею, даже если б захотела. - Скажи мне, моя фэйра, я когда-нибудь обижал тебя?
- Нет! - шепнула девушка.
- Я когда-нибудь обещал тебе что-то?
Нини попыталась вспомнить, но не смогла:
- Нет, господин.
- Может быть, я оставлял тебя огорченной? Была ли моя признательность за то, что ты даешь моим чувствам и моему телу, скудной?
- Нет! - сказала девушка и улыбнулась.
Этот мужчина, несмотря на свои пятьдесят шесть иров и сотни сражений, был лучшим из тех, кто звал ее, чтобы украсить свой отдых. И самым щедрым.
- Не пытайся опутать меня, Нини! Столько женщин делили со мной и жесткую палубу турона, и воздушные ложа дворцов, что на … моем наросла скорлупа крепче ореха тикки. Да и чутье мое лишь немногим уступает чутью белого хиссуна. Иначе я не был бы тем, кто я есть, Нини! - Мужчина потер ладонью грубый рубец на подбородке, а потом улыбнулся и тряхнул головой, будто сбрасывая что-то. - Пойдем! Я пригласил сегодня мимов из Дворца Наместника. Хотел аэтона, но Отважный, - мужчина хмыкнул, - Саннон меня опередил. Не огорчайся, мимы хороши!
Мужчина поднялся и стряхнул с себя песок. Девушка тоже встала и, неся в руке набедренную повязку, пошла вслед за ним туда, где дожидались, угрюмые и внимательные, воины охраны. Сдвоенные мечи десятников тускло поблескивали на рукавах их курток. Девушка шла прямо на них, и воины расступились, проводив хищными взглядами ее подрагивающие ягодицы, с которых осыпался налипший песок.
Мужчина помог девушке сесть в экипаж, запряженный пятеркой тагтинов. Воины-охранники вскочили в седла урров, мужчина свистнул и погнал тагтинов вверх по крутому склону в сторону Ангмара.