- Нормально… - с сомнением произнес раненый, скосив глаза на закованную в гипс руку, слитую в одно целое с гипсовым же корсетом, охватывающим грудь. - Уже почти не болит…
- Ну и чудненько! Недельку еще тут полежишь, и будем переводить тебя в общую палату, к выздоравливающим… Да не бойся ты, - успокоил врач помрачневшего разом рядового. - Полежишь немного, рука и ребра заживут, и будем тебя комиссовать. Домой поедешь. Родителям-то пишешь?
- Нет, - покраснел Максимов. - Пальцы пока не слушаются…
- Это зря! - подполковник выудил из кармана красный резиновый мячик размером с апельсин и протянул солдату. - Вот, разминай пальцы, восстанавливай подвижность. Ты ж не хочешь инвалидом остаться?
- Не-е…
- Молодец. Вернешься домой, восстановишься в институте. Хвостов-то не было?
Паренек не ответил, потупив глаза.
- Й-йэх! - крякнул врач. - Драть тебя некому!.. Ничего, наверстаешь. Тут, главное, не расхолаживаться, а то потом не соберешься. По себе знаю… Ну, давай, выздоравливай… Скоро ужин, - бросил медик взгляд на часы. - Кстати, - посмотрел он в глаза Вадику после паузы. - Не советовал бы я тебе распространяться о том своем приключении… Верю, верю! - Жестом остановил он открывшего уже рот солдата. - Я - верю. А другие вот могут не поверить. Еще в сумасшедшие запишут. Оно тебе надо? Вот то-то. Так что подумай, боец…
Подполковник Вахтеев вышел, оставив рядового Максимова глубоко задумавшимся. Красный мячик, лежащий рядом с его безвольной рукой, на белоснежной простыне казался пятном крови…
* * *
Полковник Селиванов долго молчал, лишь раздувая свои пышные, будто у моржа или германского канцлера Бисмарка, усищи.
- Ты что, лейтенант, - начал он негромко, но постепенно повышая тон до командного рыка. - Дурака тут из меня строишь?! Что это такое? - швырнул он на стол бумагу. - Что это за хрень, я тебя спрашиваю?!
- Наградной лист, - смотрел выше пышной седоватой шевелюры командира Бежецкий. - На бойца моего взвода рядового Максимова.
- А что так жидко-то - за отвагу? - язвительно склонил голову набок полковник. - Требовал бы уж сразу Красную Звезду! Да что мелочиться-то? Героя Советского Союза, во! Ни больше, ни меньше! С вручением ордена Ленина! И себе заодно! Будут у меня наконец-то в полку свои герои! Да сразу два! Ни гроша, ни гроша, да вдруг - алтын!.. За какие такие подвиги, Бежецкий?
- Там все сказано, - старался говорить ровным голосом лейтенант, хотя изнутри его горячей волной поднималась ярость: видел бы "полкан" раненого Максимова, лежащего среди рассыпанных стреляных гильз, готовясь пустить себе в голову последнюю пулю! Такое не забывается…
- Что там сказано? - Полковник сгреб листок обратно, приложил, не надевая, к глазам очки в треснутой, аккуратно смотанной синей изолентой оправе и торжественно прочел: - В одиночку отражал атаку многократно превосходящих по количеству мятежников до подхода основных сил… Прямо Александр Матросов какой-то! - снова отбросил он документ. - Капитан Гастелло!.. А вот у меня есть сведения, что рядовой Максимов, наоборот, самовольно оставил расположение части. Так, Бежецкий?
"Ну и сука этот Перепелица! - подумал Александр. - Жаль, в том бою его, собаку, не клюнуло… По идее, ему в госпитале-то надо валяться…"
- Да, оставил, но не самовольно…
- Брось крутить, лейтенант. То-то я не знаю! Деды послали салажонка в кишлак за чарсом или шаропом, а ты, взводный, проморгал. А потом чуть весь взвод не положил, засранца этого сопливого, маменькина сынка вытаскивая, который за себя постоять не может. Прав я?
Лейтенант не отвечал.
- Молчишь… Вот и молчи. Бумажку твою я использую, как она того заслуживает, - здоровенная пятерня старого вояки скомкала злосчастный лист, заодно прихватив еще пару каких-то бумажек, в хрустящий ком и отправила в мусорную корзину - приспособленную для этого латунную гильзу от снаряда калибра сто двадцать два миллиметра. - А ты иди и служи. Хорошо служи, понял? На тебя из-за этой твоей выходки и так косо смотрят. Виданное дело! - всплеснул полковник руками. - Вызвал "вертушки" пустой кишлак утюжить! Слава богу, не "грачей"! Был у нас в полку капитан Ефремов - тот все с перепою батальон норовил в ружье поднять да на Исламабад идти! Суворов хренов! Скобелев пополам с маршалом Жуковым! Слава богу, отделались от него - желтуху подцепил. В Союз сплавили… А ты вот с заброшенными кишлаками воюешь. С призраками!.. Все, пошел вон! Утомил ты меня, Бежецкий…
Александр вышел из штабного модуля с пунцовыми от стыда щеками. Высмеяли! Натыкали носом в дерьмо, как щенка! Нет, прав был Киндеев, когда не советовал никому рассказывать о том, что случилось. Прав бывалый вояка на все сто! Но ведь был же бой, был!
Лейтенант сунул руку в карман и вытащил теплую монетку…
* * *
Саша корпел над бумагами, продираясь сквозь дебри армейских канцеляризмов, когда в дверь его комнатки в офицерском модуле, которую он делил со старшим лейтенантом Флеровым, кто-то поскребся. Как обычно, свободными вечерами старлей отсутствовал на пару не то с Амуром, не то с Бахусом (падок был ротный до этих двух античных божеств), и Бежецкий хотел воспользоваться одиночеством, чтобы разделаться с накопившимися долгами. Но не довелось…
- Войдите! - рявкнул лейтенант, весь еще во власти заковыристых оборотов, на которые сегодня, как никогда ранее, был плодовит его мозг.
- Можно, товарищ лейтенант? - просунулся в комнату сержант Барабанов, ротный писарь и человек насквозь гражданский.
- Заходи, Барабанов, - вздохнул Александр, откладывая в сторону изгрызенную в творческих потугах шариковую ручку: как и большинство офицеров и прапорщиков полка, он устал бороться с этим "гражданином", ни в какую не признающим воинского этикета. - Присаживайся.
Писарь плюхнулся на жалобно взвизгнувший табурет (и как он умудрялся сохранять такие телеса при весьма скромной "перестроечной" кормежке?) и со стуком выложил на стол перед лейтенантом монету.
- Ну и что это ты мне приволок? - Саша, ни черта в коллекционировании не понимающий, даже не попытался взять тускло-белесую "серебрушку" в руки. - Похвастаться больше не перед кем своими трофеями?
Всему полку было известно, что сержант умудряется даже здесь, в Афганистане, отдавать дань своему хобби - нумизматике. Кто-то смеялся, кто-то крутил пальцем у виска, но большинство признавало право солдата на "гражданские заморочки". В конце концов - вполне безобидная степень сумасшествия. Не анашу втихаря покуривать или за самогоном под колючей проволокой ползать по минному полю. Некоторые даже помогали писарю, притаскивая с боевых, то одну старинную монетку, то целую пригоршню. Бежецкий тоже как-то пополнил коллекцию сержанта парой не то иранских, не то пакистанских - "арабских" одним словом - монет, заслужив тем самым горячую благодарность великовозрастного дитяти.
- Да это вы мне скажите, что это такое, товарищ лейтенант, - негодующе блеснул очочками Барабанов.
Пришлось брать монету в руки, рассматривать со всех сторон.
- Ну, двадцать копеек… Царские, - Бежецкий перевернул монету. - Тысяча девятьсот шестьдесят девятый год… Стоп.
- Вот именно! - писарь торжествовал. - Какой царь в шестьдесят девятом? Его же на пятьдесят два года раньше свергли!
- Ну и замечательно. Мне-то какое дело до этого?
- Да ведь мне Перепелица этот двугривенный сменял! За две пачки "Примы".
- И что? Отобрать обратно? Он их уже скурил, наверное… Постой, - начало понемногу доходить до лейтенанта. - Когда сменял?
- Да вчера!
Александр задумался.
- Вот что, Барабанов, - он убрал монету в карман. - Позови-ка ты мне этого Перепелицу.
- А монета?
- Была и нету! - пошутил Бежецкий. - Было ваше, стало наше. Иди, иди, Барабанов…
Как ни крути, а добро, которое солдаты натырили тогда по карманам у убитых "духов", могло стать единственным доказательством того, что он, лейтенант Бежецкий, ничего не придумал. Ведь когда раненого Максимова "вертушкой" отправили в Кабул, на всякий случай долбанув пару-тройку раз "нурсами" по мертвому селению (по просьбе лейтенанта, конечно), он с солдатами таки спустился к кишлаку и обшарил там все. Увы, никаких следов боевиков обнаружить не удалось. Даже между камнями, где шел бой, не то что трупа - гильзы найти не удалось. Словно подмел все кто-то, да так аккуратно, что ни единой не оставил.
И камни заодно от пулевых выбоин "залечил".
- Слушай, Перепелица, - нахмурил лейтенант брови, когда сержант предстал перед ним. - Я тебя предупреждал про мародерство?
- Та чого? - прикинулся дурачком хитрец, опять кося под "щирого украинца". - Якое мародерство?
- Лопнуло мое терпение! Вместо дембеля в дисбат пойдешь, Перепелица.
- Та вы що? - переменился в лице сержант. - Який дисбат?
- По-русски говори, - грохнул кулаком по столу Александр, вспомнив к месту полковника Селиванова, и бросил весело звякнувший о столешницу "двадцатник". - Где вот это взял?
- Барабан настучал… - понимающе скривился сержант. - Ну, я его…
- Где взял, говорю?
- Да по карманам у "духов" прошлись маленько, - отвел глаза в сторону солдат. - А шо - нельзя?
- Это мародерство, Перепелица. Понял? В следующий раз повторять не буду. Что еще у трупов было?
- Та грошей було трохи…
- Где они?
- Та фалыпыви те гроши оказались. Мы их с Емелей в духан, а нас - в кулаки. Валите, гуторят, отсюда со своей липой… Мы их и выкинули.
- Фальшивые?
- А черт их разберет, товарищ лейтенант! Я бачив - вроде настоящие. И на просвет настоящие, и вообще… А местные не беруть, и все. Мы и решили, что фалыпыви те гроши…
- Что еще было?
- Да мало чего… Бусы ихние…
- Четки?
- Мабуть, да. А мабуть, и ни. Бусы.
- Еще.
- Патроны и все такое. Емеля еще ствол прихамил.
- Веди его сюда…
Ствол оказался пистолетом системы "браунинг". Стареньким, потертым, ничем особенным не примечательным. Бежецкий, конечно, изъял "нетабельное" оружие у солдат, но куда его девать? Патроны лишь в обойме, а подходящих - днем с огнем не найти. Так и валялся пистолет в общем сейфе рядом с бутылкой спирта и прочими "материальными ценностями", пока кто-то из коллег-офицеров не догадался впарить занятную вещицу очередному проверяющему из округа в виде сувенира.
Монетка тоже затерялась куда-то. Честно говоря, Александр за делами совсем забыл о ее существовании. И не жалел - она служила лишним напоминанием о том самом конфузе.
Вновь увидел он деньги с двуглавыми орлами через пять лет, уже капитаном, и в Союзе. Вернее, в той обкорнанной демократами, некогда могучей стране, что не звалась более СССР. Да и орлы на металлических "десятках" и "двадцатках" мало чем напоминали гордую коронованную птицу с той самой монетки. Примерно как мороженая курица из магазина - того же самого живого орла…
А слух о тех событиях все же прошел. Передавался из уст в уста, обрастал подробностями и высосанными из пальца фактами, как водится, пока не превратился в байку, одну из тех, которые любят травить друг другу солдаты на привале или офицеры за "рюмкой чая". Обычную байку той, далекой уже войны. Не лучше и не хуже других…
8
- Ну, ваше благородие, - покачал круглой, большой, как арбуз, чубатой головой казак. - Рассказал ты мне тут роман! Читал я как-то француза Дюма, пацаненком сопливым еще - так тот слабак по сравнению с тобой!
- Вы мне не верите? - Саша и сам бы не поверил, расскажи ему кто-нибудь еще пару недель назад такое.
- Почему не верю? В Расее и не такое бывает…
Беглецов привезли в небольшую станицу, стоящую над рекой, под вечер. Поглядеть на спасенных собралось все без исключения население маленького казачьего поселения - женщины, дети, старики, свободные от службы мужчины. Все, кто не был занят дежурством на воздвигнутых вокруг этого "форта" укреплениях или в таких же, как Митяй и Егор Коренных, разъездах. В тысячах верст от Родины казаки привычно несли свою службу, начинавшуюся с рождением и завершавшуюся лишь смертью…
Российские власти, осваивающие новый для себя край, не оригинальничали, поступая по привычной, проверенной столетиями схеме: первыми на новых землях Империи селились природные воины и первопроходцы - казаки. Так было в шестнадцатом столетии, когда Россия впервые шагнула за Каменный Пояс - Урал, в необъятную Сибирь, так было в семнадцатом и восемнадцатом, когда покорялись Империи оренбургские и киргизские степи, в девятнадцатом, когда под крыло двуглавого орла легли Кавказ, Туркестан и далекие Маньчжурия и Америка… Сейчас, на исходе двадцатого, линии казачьих крепостей протянулись уже по южноафриканской саванне и индийским джунглям, надежными цепями приковывая к Империи новые земли. Казаки всюду приходили первыми, чтобы остаться навсегда. А уж за ними шли хлебопашцы и лесорубы, врачи и учителя, чиновники и полицейские, чтобы новая провинция ничем не отличалась от любой российской губернии. И если когда-нибудь и предстоит Империи уйти с этих земель, то казаки уйдут последними.
Гостей встретили радушно, разместили в лучшей хате, накормили до отвала, напоили, напарили в баньке, стоящей над высоким берегом Логара, словно над каким-нибудь Тереком или Уссури… Нашелся и медик - фельдшер Лемехов, оказавший первую помощь бедняге фон Миндену. Единственное, чем не мог помочь поручику станичный атаман Шуров, так это - связью с Кабулом.
- Понимаешь, ваше благородие, - чесал в стриженном ежиком седоватом затылке пятидесятилетний мужик: на его погонах с одним просветом не было звезд, но вышел он явно из нижних чинов. - Линию телефонную протянули - чин чинарем, как полагается, да местные вот…
- Перерезали?
- Какой там перерезали! Вообще провода сняли в двух местах! Сразу версты по две. Да вместе со столбами, понимаешь? Дерево у них тут, вишь, на вес золота! А столбы наши - как манна небесная. Где мне напастись столько? Опять же, спецов вызывать надо из Кабула, чтобы все, как полагается, врыли да навесили… А к каждому столбу казака не приставишь, чтобы нагайкой эту шелупонь отгонял, понятное дело. Посоветовали мне в Кабуле умные головы заминировать подходы к линии, да нешто ж мы изверги какие? Не по-христиански это - души людские из-за проволочек да деревяшек в распыл пускать. Вот и живем по неделе-другой без связи.
- А радиостанция?
- Радиостанция… Тоже что-то с ней случилось. Не то лампа какая сгорела, не то проводок какой отошел. Я вот тебя хотел спросить: не рубишь, часом, в этой хреновине электрической? Увы, радиотехника и для Саши была темным лесом…
- Но мне просто необходимо быть в Кабуле! - горячился он. - Дело государственной важности!
- Тут все - государственной, - опять чесал затылок казак. - Да не переживай ты: завтра снаряжу я тебе конвой до Кабула. Как барин, с ветерком покатишь! Тут делов-то - сорок верст вдоль речки.
- На конях?
- А ты что, драгун, - прищурился казак, - верхами-то не умеешь?
- Почему не умею… Я кавалерист. Николаевское заканчивал.
- Молодцом! Наш человек! Только без коняшек обойдемся в этот раз. Митяя Коренных брательник вернется из дозора - заряжу я тебе конвой, как полагается - на вездеходе. Домчитесь с ветерком под броней. А то зверьки что-то зашевелились - далеко от станицы не отойдешь. У соседей вон из Лазаревской на той неделе отару угнали, у нас - тоже покушались, да спугнули мазуриков пастухи.
- Откуда, - вздохнул атаман. - Наши местные у дальних воруют, а их местные - у нас. Восток, понимаешь. У соседа красть Аллах запрещает, а не у соседа, если он неверный - можно. И рук за это не рубят. Наши с нами "вась-вась" зубы скалят, в сакли свои зовут плов-кишмиш кушать, шароп хлебать. Знают, что если что - камня на камне от их кишлаков не оставим, боятся.
- Приходилось?
- Поначалу было дело… Пошалили, помнится, тут, двоих у нас порезали… Вот и пришлось показать нехристям что к чему. По-нашему, по-казачьи. Вмиг присмирели, прислали своих старцев на переговоры, пощады запросили. И вышел промеж нами договор: они к нам не суются, и мы их не трогаем. Вот, третий год соблюдают. Да и нельзя уже - родня.
- Как так? - опешил Саша.
- А вот так! - блеснул лукавым глазом есаул. - Казаков много холостых приехало. А у них тут - девок куча. Всех замуж не выдать - мужиков не хватает, даже если по четырех на одного, как у магометан водится. Сперва один местную засватал - вон их кишлак, через речку, - указал атаман в окно. - Посудили, порядили, да и окрутил их поп наш, отец Геннадий. Конечно, первой молодую, как водится, окрестить пришлось - Аксиньей…
- Разве можно?
- Да им-то без разницы! Лишь бы лишний рот спихнуть. Пришлось, разумеется, всем обществом скинуться на калым отцу Аксиньиному. Тут с этим строго. Десять баранов пришлось отдать да мануфактуры разной, того, сего… Торгуются эти горцы, как черти! Оружие с патронами клянчили, но я сразу сказал: нет, голубчики, не получите, и не просите. Чтобы нас и из нашего же тульского выцеливали? Нельзя… А там пошло - только поспевай самогон на свадьбах трескать. Так что, почитай, треть станичных баб - из местных. А и что? Они чернявенькие, да и у наших тоже гнедую или сивую поискать еще. Казачки, одним словом.
- А как же обычаи?
- Какие такие обычаи? Ты про паранджи, что ль? Ерунда! По первости дичились, правда, а потом - глядя на наших, поснимали одна за другой. И не зря, скажу! Красавицы, как на подбор! Не прогадали ребята! Мой младшенький тоже за речку заглядывается. Ох, чую, внучки у меня будут смуглые да вороные!
- А девушки как же?
- А вот с девушками - ша, - прихлопнул ладонью по столешнице есаул. - Тут без баловства. Казачки только за казачков замуж идут. Ну, или за русаков вроде тебя, если приглянется. Нам свой род казачий распылять нельзя.
- Но ведь дети афганских девушек…
- Тоже казаками будут. Настоящими казаками. Православными.
Видя, как посуровел казак, Саша понял, что задел собеседника за живое, и предпочел сменить тему:
- А чем вы здесь занимаетесь?
- В смысле? - опешил собеседник, настроенный, видимо, отстаивать свою точку зрения до конца и уже подобравший необходимые аргументы.
- Ну… В России казаки в основном занимаются крестьянским трудом… земледелием, то есть…
- И мы хлебопашествуем, - степенно кивнул атаман. - Как и пращуры наши.
- Здесь?
- А что? Конечно, пшеничка здесь не очень родит… Как в Оренбуржье примерно. Но вот кукуруза - прямо сама прет. Солнышко ей здесь пользительнее, чем у нас, говорят. И на корм, и на зерно пускаем. Превосходная, скажу я, культура!
Бежецкий чувствовал себя не слишком подкованным в агрономии и предпочел отшутиться:
- Ну, слава богу, не конопля.
- Да и для конопли здесь - рай, - откликнулся простодушный казак, но тут же поправился: - Это в смысле масла и рогожи. Законы мы блюдем. Неукоснительно. Нельзя - значит нельзя. И соседям намекнули, на всякий случай. А то они такие, понимаешь… Это уж нам совсем ни к чему.
- Но ведь с водой здесь плохо! Туземцы бедствуют.