Наш десятник слышит течение ночи так же хорошо, как храп дядьки Игната. Я уверенно могу сказать только то, что нет еще полуночи. В полночь капитан обходит посты с котелком горячего кофея. Гадость изрядная, зато сон прогоняет напрочь. Гешка, послуживший до заставы на двух сигнальных башнях, твердит перед каждым караулом, что кофей для ночного караула – придумка капитана. На башнях бодрили пинками.
Король все-таки схитрил, в который уж раз думаю я. Он отправил сына на южную границу, но заставу выбрал не абы какую. Лучшую. Которая реже и меньше других просит пополнения.
Кажется, мне начинают нравиться ночные караулы. Днем только успевай поворачиваться: уж если не в разъезде и не в охранении на стене, так или траву косить, или сено ворошить, или табун на пастбище гонять – да все с наукой, а то и с подначкой. Некогда поразмыслить, повертеть в голове интересные разговоры.
Резкий, будоражащий запах разносится по двору. Полночь. Капитан проверяет посты.
Подходит ко мне:
– Как ты? Спать хочешь?
– Терпимо, – отвечаю. – Вот только темнота давит. Тревожно.
– Здесь поначалу всегда так. Привыкнешь. Не дрейфь, Серый.
Капитан идет дальше, и снова вокруг – вязкая тьма. Время тянется медленно, и чего я в самом деле боюсь – так это заснуть. Нет, спать не хочется, – но очень уж странные ночи в этой степи… так и кажется, что в ночной тьме разлита неведомая магия.
Суматошные фиолетовые искры мельтешат перед лицом. Звездный ветер, обжигающая метель… смертный холод вместо воздуха…
5. Смиренный Анже, послушник монастыря Софии Предстоящей, что в Корварене
Серж растолкал меня. А иначе, пожалуй, спать бы мне вечным сном под звездную метель… вместе с Серым. Жаль, как жаль!
И ведь он чувствовал магию, вспоминаю я… неведомую степную магию.
Я не могу удержать слез, да и не стараюсь. К чему? Будто часть меня умерла с ним вместе – как не оплакать? Даже то, что сам я в последний миг избежал смерти, не пугает и не радует. Что моя жизнь? Сплошная неудача, серые дни да глупые страхи.
Я плачу и повторяю сквозь слезы: зачем? Зачем, Господи? Для чего? Какой смысл в его смерти? Я плачу, пока Серж не уясняет, в чем дело… А Серж, поняв, что к чему, сует в руки мне чашку с водой и говорит:
– Может, его спасут. Ты, Анже, не можешь точно знать, что он умер. Потому что ты – живой, и, согласись, мало ли что там могло случиться, пока ты здесь. Что мы знаем о магии восточников? Можно сказать, ничего! Давай-ка успокойся, вернись – и глянь, как там дела. Плакать рано.
Шальная надежда ударяет в голову. Я тянусь к амулету.
– Не этот! – И Серж сует мне в руки Лекин шнурок.
6. Валерий, новобранец
Во сне он пятится от чего-то страшного, темного в темной ночи, темнее ночи, страшнее страха… пятится, пока не оказывается рядом с Серым. И просыпается. Амулет жжет грудь. Серый! Лека вскакивает, сует ноги в штаны и, на ходу затягивая пояс тряскими спросонок руками, мчится к выходу.
Ночь.
И то, что темнее ночи, страшнее страха!
– Куда это ты собрался? Арбуза переел?
– Капитан, где Серый?
– Зачем тебе?…
– Капитан! С ним не то что-то, я знаю!
Темнее ночи, страшнее страха – идет враг, непонятный враг, и Серега на его пути.
– Что ж, пойдем, глянем. Только куртку накинь. – Капитан глядит в шалые глаза новобранца, пожимает плечами и сдергивает с гвоздя у выхода ничейный изодранный ватник. – Уж если не то что-то, глупо полуголому выскакивать, понимаешь ты?
– Скорее! – Амулет жалит сердце сердитой пчелой. Трясущиеся руки не попадают в рукава. – С ним беда!
– Он здесь, у конюшни. Случись что, тревогу поднял бы внешний круг.
Темная тень сползает по белой стене, мерцая в свете луны фиолетовыми искрами…
– Серый!!!
– Стой! Вот ведь пакость… Серому твоему не помочь, а еще один труп мне без надобности. И так уж…
С ядовитым шипением клок фиолетового тумана поднимается над скорчившимся телом и медленно, пульсируя и противно колышась, поднимается в небо.
– Хвала Господу, – выдыхает капитан. И, набрав полную грудь воздуха, орет: – Тревога!
– Серый… очнись, Серый!
– Эй, ты не слыхал, что ли? Тревога! Вильчаки!
– Вильчаки, – тупо повторяет Лека. И спрашивает с внезапным ожесточением: – Разве не все равно, где именно я их встречу?
– Забыл, сопляк, с кем говоришь? Ты ж у меня все лето конюшню чистить будешь!
– Ну и ладно! – Амулет стынет, все сильнее холодит кожу, сейчас Серому еще можно помочь, но скоро, очень скоро будет поздно. А может, и сейчас не получится…
Чары братства… дружба и кровь, и общее причастие… желание и вера… хватит ли?
– Серый! – Лека держит побратима за руки – и течет в него охвативший Серегу смертный холод. Не согреть…
– А, к Нечистому в задницу, – в сердцах плюет капитан. – Сопляк… Эй, на стенах, что там?!
Некогда тормошить оглушенного потерей новобранца. Славный парень, да и дружок его погибший тоже… жалко. Но что ты за воин, если над ухом орут: "Тревога", а ты сидишь – чучело чучелом! – над безнадежно мертвым телом. Пусть только выживет… терять друзей каждый учится сам, а вдолбить уважение к порядку – дело капитана.
"Серый… живи, пожалуйста. Пожалуйста, Господи! Я всю силу свою готов отдать до капли, всю, я выдержу, только помоги, Господи, помоги вернуть Сереге жизнь, ведь это в твоей силе… в твоей воле… Господи, пожалуйста… пусть живет… Серый, мой друг и брат! Господи… умоляю!"
Дикий вой режет уши. Вильчаки. Серый стоял на посту с коротким копьем, и Лека осторожно вынимает его из холодных пальцев побратима. "Пожалуйста, Господи…"
Темнее ночи черная тень прыгает, целя в горло. Лека наугад принимает волчью тушу на копье, мимоходом порадовавшись ватнику, валится на землю рядом с Серым. В боковом перекате выхватывает левой рукой нож. Зря оборотням приписывают бессмертие. Может, они и впрямь живучи, и век их дольше века людей, но убить оборотня не сложнее, чем обычного человека – или обычного волка. Лека успевает найти ножом горловую вену, и не помогает оборотню жесткая густая шерсть.
Лека освобождается из-под привалившей его туши как раз вовремя, чтобы подставить рукав под нацеленный к горлу бросок врага. И, ощущая всем существом своим рвущие кожу и мясо клыки, ожидая вот-вот услышать хруст собственных костей под волчьими зубами, успевает вогнать нож в неосторожно открывшееся горло вильчака. Выдергивает искромсанную руку из смыкающейся в агонии пасти, оставляя между зубами грязные клочья ваты. Хватает копье. И поражается нахлынувшему чувству полноты жизни, радостному осознанию силы, переполнившей его до краев и готовой выплеснуться.
А потом слабеет. Он не сразу это понимает – занят следующим оборотнем. Волк мельтешит перед глазами, перетекая из одного кусочка ночи в другой, волк собирается прорваться к Серому…
– Дайте огня! – орет кто-то диким голосом. – Факелов!
Вильчак мешкает лишний миг; Лека, сжав зубы, бьет без замаха, на авось: лишь бы успеть. Копье вонзается в оказавшийся неожиданно близким бок, волк рвется, древко выворачивается из потных ладоней; и тут вдруг слабеют ноги, и Лека садится на землю, удивляясь заглушившему яростные звуки ночного боя звону – тонкому, пронзительному звону не в ушах даже, а где-то в затылке. Он не успевает испугаться. Не раз потом гадал, чем кончилась бы та ночь, успей он испугаться. Но он теряет сознание, так и не попытавшись удержаться на краю тьмы.
– Новобранец Валерий, ты пренебрег действиями, предписанными тебе по тревоге. Проще говоря, наплевал на приказ командира. Мне вообще-то очень интересно, ты знаешь хоть, что для новобранца обычная награда за такие выкрутасы – смерть? А?
– Знаю.
– Ну и?…
– Тогда я не думал об этом.
– Да? Не думал? Ну, это не тянет на смягчающее обстоятельство.
– А если бы и думал, – Лека коротко выдыхает, – мне тогда было все равно.
– А сейчас? Новобранец Валерий, почему мне кажется, что тебе и сейчас все равно?
– После драки кулаками не машут, капитан. Что было, то было. Я признаю свою вину.
– Попробовал бы ты не признать! А я хочу знать, новобранец, о чем ты все-таки думал?
– Я был нужен Серому.
– Ты заставе нужен был, сопляк! На нас оборотни перли!
– Простите, капитан, но мне кажется, что я тогда… – Лека запинается, глядит прямо на капитана и опускает голову.
– Ты хочешь чем-то оправдаться?
– Нет.
Над заставой виснет тишина. Надолго… так, по крайней мере, кажется кое-кому из стоящих в ожидании под палящим полуденным солнцем.
– Почему же? – невинно интересуется капитан.
– Капитан, вы и сами знаете все, что я мог бы сказать.
– Что правда, то правда, – ухмыляется капитан. – Знаю и признаю перед всеми. Если бы не ты, вильчаки застигли бы нас врасплох. И ты сумел в одиночку завалить двоих, а третьего оставалось только добить. Неплохо для сопляка вроде тебя, Лека! И Сергий… не думал я, что такое бывает в жизни, а не в старинных байках. После всего этого твоя дерзость не тянет на смерть. Плети разве что… да ведь ты, обормот, и так на ногах еле стоишь!
Лека вскидывает голову – и натыкается взглядом на широкую улыбку капитана.
– Так что неделя тебе на поправку, а потом – конюшню чистить. Я тебя, сопляка, научу, что такое военный порядок.
О-ёй, весело думает Лека… правильно говаривал отец Ерема, что история имеет свойство повторяться!
ОРДА
1. Смиренный Анже, послушник монастыря Софии Предстоящей, что в Корварене
Время поджимает. Я думаю об этом постоянно: время. Я слишком много его отдал за то, что не расскажет о Смутных Временах. За собственное удовольствие, за радость взглянуть на мир глазами Серого. Но – впервые не чувствую я вины, впервые не раскаиваюсь в любопытстве. Если б не оно, не любопытство мое, – не узнали бы мы о чуде Господнем. О настоящем, подлинном, истинном чуде.
Пусть – время. Можно поторопиться. Можно смотреть чаще – с некоторых пор это отнимает все меньше и меньше сил. И видения становятся длиннее… а что это как не знак – я все делаю правильно.
Но – время. Я должен думать о дознании. И я снова беру Лекин шнурок, "серебряную траву" королевы Нины… могла ли она думать, что ее амулет станет защитой сыну ее падчерицы?
Мне нужно познакомиться с принцем Валерием. Так почему не выбрать для этого заставу?
2. Лека, воин Двенадцати Земель
Ночь, черное небо и черная степь, и яркие, чистые, радостные звезды. Душистый ветер, неторопливый шаг лошадей, тявканье степной лисички и далекий крик совы. Пофыркивает кобыла Минека, позвякивают стремена, поскрипывает под Лекой седло. Дозор. От заставы к Сухоярке, потом, по широкой дуге, к Лисьей балке, – проверить водопой.
Три дня, как на Сухоярке разбила лагерь семья Вечерней Совы. Дети Совы держат руку короля Андрия. Но застава присматривает за временными соседями: все-таки кочевники одной крови с Ордой.
Стойбище галдит не переставая. Визжит малышня, блеют овцы, ржут кони, вопят охотники, вернувшись с добычей. Женщины хозяйничают шумно, с перебранками. Вечерами вождь сидит со стариками: не то советуются, не то просто разговоры разговаривают. Кузнец допоздна правит ножи и кривые сабли. Трутся около воинов неугомонные мальчишки.
Едут по другому берегу дозорные. Они в своем праве, однако открыто следить за друзьями – оскорбление из тех, какие не прощаются. Они просто едут мимо.
– Минек, а кочевье надолго здесь? – Принц Валерий и сам прекрасно знает все тонкости кочевания: сколько Вагрик рассказывал о степной жизни! Но парню из столицы вроде как неоткуда это знать. И Лека задает вопросы.
– Навряд ли. К полной луне, верно, дальше двинутся. – Минек отвечает степенно, взвешивая слова. – Сушь идет, понял?
– Сухоярка высохнет вся?
– Ручеек останется. Самое опасное время.
– Ордынцы приходят только в сушь?
– Только. Но лучше ты забудь об этом. Ждать их надо всегда, так-то, малый.
– Почему тогда нас только двое?
– Дозор против орды всяко не выстоит. Уж лучше заставе двоих потерять, чем десяток.
– Так значит, мы просто "неизбежные потери"?
– Выручат, – усмехается возмущению новобранца Минек. – Ордынцы сразу не прикончат.
– Я слышал, – Лека знобко передергивает плечами. Да, он прекрасно знает, как убивают в Степи, Вагрик рассказывал и об этом. – Не знаю, стоит ли мир с халифатом таких соседей.
– А уж это, малый, не нашего ума дело. Мы – застава.
– Застава, – повторяет Лека. – Как сигнальный пост…
Сигнальный пост, задача которого – не остановить врага, а отправить своим весть. И, может быть, ненадолго задержать нападающих. Ровно настолько, чтобы успел подняться по тревоге ближний гарнизон.
– Дрейфишь, малый?
– Не без того, – честно отвечает Лека.
– Ну, эт ничего. Которые орут, что не боятся, те-то и ломаются. – Ветеран замолкает, слушает гвалт кочевья. Лека досадливо морщится: что интересного услышишь с другого берега! Минек, видно, на интересное и не рассчитывает: через пару минут он возвращается к разговору. – Иль тебе, как благородному, просто врать зазорно?
– Слушай, Минек, что вы все на мое благородство удивляетесь? Или для вас новость, что даже княжеский сын должен отслужить свое новобранцем?
– Сам-то ты, чай, не княжеский?
– Не-а, – Лека тихо фыркает.
– Вот и не знаешь, как княжьи сыновья служат, – назидательно поясняет Минек. – Или видал?
– Да как-то не присматривался, – признается Лека.
– Княжий сын, начнем с того, не на заставу служить послан будет, а в столичный гарнизон либо при отцовском отряде. Задания давать ему станут такие, чтоб почету поболе, а опасности не через край. А уж трибунал над ним устроить да все лето вместо отдыха навоз грести присудить, – Минек усмехается в усы, – да того капитана, что княжьего сына эдак прищучит, вмиг из капитанов разжалуют. Да и другие благородные, из тех, что попроще родом, тоже в столице либо при больших отрядах состоят. Там-то служба веселая, не с нами сравнивать. Ты, Валерий, не обижайся, коли не так скажу… ну не бывает такого, чтобы благородный юноша да на заставе отслуживал! А ты не чинишься, нос от наших рож не воротишь, и за Серого – вона как… Мы уж думали, аль отец твой вовсе в немилости?
– С отцом порядок, – улыбается Лека. – Просто он у меня с принципами. Положено отслужить – так отслужи всерьез. И у Сереги такой же.
Костры стойбища остаются за спиной. Вновь обнимают дозорных привычные звуки ночной степи, и только кони тревожно фыркают: видно, учуяли запах крови и свежих шкур в летящем над Сухояркой ветре.
– Прости, малый, коль что не так сказал. Людей-то на заставе – раз-два, да и обчелся, и каждого как облупленного знаешь. Вот и любопытно за новичков посудачить.
Арканы падают на плечи внезапно, словно ниоткуда. Дозорные и ножей выхватить не успевают, как оказываются сдернуты с седел и накрепко стянуты. Всадники на низкорослых злых конях налетают с визгом, окружают галдящей толпой…
Ордынцы!
– Они что, видели нас? – запоздало удивляется Лека.
– А то! – в голос отвечает Минек. – Ты на глаза на ихние глянь.
Глаза ордынцев взблескивают во тьме светящейся зеленью. До пленников им пока нет дела. Лека с беспомощной злостью следит, как степняки радостно ощупывают их коней: славная добыча, свежая кровь в табун; слушает, как лает на своих вождь, напоминая о порядке – а до порядка ли, когда всем охота подержать в руках знаменитые северные луки, оценить сталь палашей…
– Малый, плохо дело, – шепчет Минек. – Я сигнал подать не успел.
Лека рвет руку из пут – тщетно. Никак не дотянуться… сигнальный амулет болтается на поясе бесполезным украшением, а рассчитывать, что ордынцы прельстятся на золотой блеск и оторвут… нет, глупо. Не бывает такого везения.
– Мы ж не вернемся, поймут.
– Поздно. Коней уже выгонят. Так бы до подмоги отсиделись, а то на Лисьей бой принимать…
Постой, думает Лека, но ведь на Лисьей, у водопоя, все подготовлено для засады… балда, мало ведь врага туда навести, надо, чтоб свои подошли… раньше… а десяток охраны при табуне что сделает – только погибнет зря, ослабив заставу.
– Будет сигнал, – выдыхает сквозь зубы Лека. – Подыграй только.
– Как?!
– Серега почует. Амулеты… надо только, чтоб за меня взялись… сразу.
Минек замирает на миг… кивает:
– Может выйти. Им ждать некогда. Только вот что! Играй труса, понял? Расколись.
– Зачем… так?
– Дубина! Чтоб тебя взяли водопой показать. Кругом поведешь, тогда успеют… понял?
– Да, – через силу отвечает Лека.
– Сразу не сдавайся, не поверят. И не ври… сильно. У них тоже глаза есть, и считать умеют.
Минек замолкает: дошел черед и до пленников. С них стаскивают пояса и доспехи – ну вот, теперь сигнальные амулеты уходят безвозвратно, – и заново стягивают руки. Им приходится бежать за конями ордынцев, под визг и гиканье, и совсем скоро пленники видят кочевье вблизи.
Дети Совы смешались с ордынцами, кажется, в одно большое племя. Вместе едят плов, детишки бегают от костра к костру, привычно суетятся женщины. Это не набег, растерянно думает Лека. Не на кочевье набег! Эти степняки со скальпами врагов на уздечках косматых злых коней – свои здесь. Может, их даже ждали?
Вождь ордынцев сидит у одного костра с вождем семьи Вечерней Совы. Пьют из одной чашки, в очередь берут щепотью плов с глиняного блюда.
– Плохо, – почти беззвучно шепчет Минек. – Вместе на заставу двинут.
Вожди вместе подходят к пленникам. Как близнецы, растерянно думает Лека. У обоих острый прищур глаз, хищные движения, и одеты одинаково – пестрые ватные куртки, кожаные штаны, высокие жесткие сапоги. Только у кочевника вплетены в косы совиные перья, а у ордынца – золотые солнечные амулеты.
Ордынец придирчиво разглядывает пленников. Лека косится на Минека: тот отвечает ордынцу равнодушным взглядом. Никаким, сквозь, в никуда… Лека тоже так умеет, и так и надо… но не сейчас. Нужен сигнал, напоминает себе Лека. Шумно втягивает воздух сквозь зубы, словно ненароком встречается с вождем взглядом – и поспешно опускает глаза. Вождь скалится в довольной усмешке: раскусил, кто в паре пленников – слабак. Кладет узкую ладонь Леке на грудь, над сердцем. И произносит, старательно выговаривая слова чужого языка:
– Ты рассказать мне – застава.
Лека растерянно оглядывается на Минека. Играть труса? Ответный взгляд ветерана неумолимо яростен.
– Ты говорить, – приказывает ордынец.
– Застава тебя схрумкает и косточки выплюнет, – огрызается Лека. Так, наверное, ответил бы Юрка. Пряча страх за неуместной наглостью. Сам Лека предпочел бы промолчать. Хорошо, что был с ними когда-то Юрка. Не приходится гадать, как должен вести себя трус.
Вождь улыбается. Поднимает руку, медленно, треплет пленника по волосам. Хорошо, быстро думает Лека, я начал правильно. Сейчас он прикидывает, какая из доступных ему угроз скорее сломает меня.
Поразмыслив, ордынец выхватывает из-за пояса нож. Одобрительно качает головой. И, присев на корточки у костра, окунает лезвие в огонь.