- Дунианин напал на них врасплох, - заметил он. Сколько же лет он ждал этого мига? Сколько мыслей отброшено и забыто?
"Я убью их обоих".
- Ты уверен, что это он? - спросил брат Серве. - Мы чуем других… фаним.
Найюр кивнул и плюнул.
- Это он, - сказал он с усталым отвращением. - Только один успел выхватить меч.
Она поняла: именно война отдала этот мир мужчинам. Люди Бивня падали перед ней на колени. Они умоляли ее о благословении.
- Шайме! - кричал один. - Я иду умереть за Шайме!
И Эсменет благословила его, хотя чувствовала себя глупо. Они сделали из нее какого-то нелепого идола. Она благословляла их и говорила слова, придававшие им уверенность. Они отчаянно нуждались в этом, чтобы умирать и убивать. Очень убедительным тоном, одновременно утешающим и призывным, она повторяла то, что слышала от Келлхуса:
- Кто не боится смерти, тот живет вечно. - Она прикладывала ладони к их щекам и улыбалась, хотя ее сердце было полно гнили.
Воины толпились вокруг нее, звенело оружие и доспехи. Все тянулись к ней, жаждали ее прикосновения, как в прежней ее жизни.
И уходили, оставляя ее с рабами и больными.
"Сумнийская блудница" - так иногда называли ее, но произносили эти слова благоговейно, а не презрительно. Словно для того, чтобы подняться так высоко, нужно было пасть так низко. Она вспомнила об Эсменет из "Хроник Бивня", жене Ангешраэля, дочери Шаманета. Неужели такова и ее судьба - стать заметкой на полях священных текстов? Будут ли ее называть "Эсменет-алликаль" - "Эсменет-другая", как в "Трактате" помечают тезку какого-нибудь героя "Хроник Бивня"? Или ее запомнят под именем Супруги пророка?
Сумнийская блудница.
Небо потемнело, и утренний бриз донес до нее кровожадные вопли. Наконец-то началось… и она не могла этого вынести. Она не могла этого вынести.
Отказавшись от предложений посмотреть на сражение с края лагеря, Эсменет вернулась в Умбилику. Там не было никого, кроме горстки рабов, собравшихся у костра на завтрак. Только один из Сотни Столпов - галеот с перевязанной ногой - стоял на страже. Он низко поклонился, когда Эсменет проплыла мимо него в полумрак шатра. Она дважды подала голос, проходя вдоль гобеленовых стен, но никто ей не ответил. Все было спокойно и тихо. Грохот сражения казался невероятно далеким, словно доносился из другого мира сквозь щели здешнего. Эсменет дошла до спальни покойного падираджи, поглядела на большую позолоченную кровать, где они с Келлхусом спали и совокуплялись. Она вывалила на ложе свои книги и свитки, села рядом с ними на покрывало и не читала, а просто наслаждалась, лаская пальцами их гладкие сухие листы. В руках Эсменет они становились теплыми, как ее собственная кожа. Потом, непонятно почему, она принялась пересчитывать их, как жадный ребенок считает игрушки.
- Двадцать семь, - сказала она в пространство. Колдовство, творившееся в отдалении, потрескивало в воздухе, золотые и стеклянные предметы отзывались гулом.
Открыты двадцать семь дверей - и ни единого выхода.
- Эсми, - послышался хриплый голос.
Какое-то мгновение она отказывалась смотреть в ту сторону. Она знала, кто это. Более того, она знала, как он выглядит - оборванный, с пустыми глазами; знала даже, как он поглаживает большим пальцем волоски на руке… Просто чудо, как много всего выражает голос, а еще большее чудо - что видела это одна Эсменет.
Ее муж. Друз Ахкеймион.
- Идем, - сказал он, окинув комнату нервным взглядом. Он не доверял этому месту. - Прошу тебя… идем со мной.
Эсменет услышала, как за полотняными занавесями заплакал маленький Моэнгхус. Сморгнула слезы и кивнула. Вечно она следует за кем-то.
Крики и вопли. Люди вспыхивают и горят, как осенняя листва, оставляя после себя пятна жирной черной сажи. Раскаты грома, ревущий хор из бездны, где его слышат только дрожащие камни. Защитники города, укрывшиеся у основания крепостных стен, видели лишь зубчатые тени на фасадах окрестных домов.
Головы призрачных драконов поднялись из рядов Багряных Шпилей. Как спущенные с поводка псы, они ринулись вперед и извергли горящие потоки. Пламя помчалось по стенам, оранжевое и золотое во мраке. Оно вспыхивало среди бойниц, клубилось на лестницах и пандусах, охватывало людей и превращало их в мечущиеся тени.
За считанные секунды фаним, толпившиеся на барбакане и соседних стенах, исчезли. Камень трескался и взрывался. Бастионы ворот уступали этой силе, и люди вздрагивали: от этого зрелища подгибались колени. Башни рушились, окутанные дымом, затем просто исчезали. Большое облако из пыли и обломков поднялось над чародеями и их неестественной песней.
Тогда Багряные Шпили двинулись вперед.
Келлхус пробирался в недра развалин.
У основания лестницы нашелся фонарь, сделанный из рога и прозрачной бумаги, явно не нильнамешский и не кианский. Зажженный, он отбрасывал рассеянный оранжевый цвет…
Эти залы и коридоры не были человеческими.
Келлхус представил себе их чертежи, и они раскрыли ему свои секреты. Он сосредоточился, подсчитывая вероятности и превращая выводы в реальность. Вокруг во все стороны уходили галереи, пропадая во мгле.
Так похоже на Тысячу Тысяч Залов… Так похоже на Ишуаль…
Келлхус двинулся вперед. Под ногами хрустели каменные обломки. Он смотрел на стены, встающие из холодной тьмы, изучал заполнявшие их безумные изображения. Не рельефы, а статуи были врезаны в стены: фигуры не выше колена располагались группами. Огонь фонаря не мог осветить их полностью. Сверху располагались другие, они забирались даже на потолок, так что Келлхусу казалось, что он идет вдоль каменной решетки. Он остановился и осветил фонарем череду обнаженных фигурок, нацеливших копья на льва, и понял, что сначала здесь был другой фриз. Вглядевшись в переплетение миниатюрных конечностей, он разглядел под ними более распутные изображения: позы и способы совокупления.
Работа нелюдей.
На вековечной пыли отпечаталась цепочка следов. Келлхус понял, что ширина шага и походка похожи на его собственные. Он погружался все глубже в недра древнего строения и знал, что идет по следам собственного отца. Еще несколько сотен шагов вниз, и он попал в сводчатый зал. Фигуры на стенах выросли до человеческого роста, но рассказывали ту же повесть о боевых искусствах и плотских излишествах. В стену были вделаны медные полоски. Яркая зелень старого металла въелась в известняк. На полосках виднелись странные клинописные знаки. Что это - молитвы, пояснения к изображениям или священный текст, - Келлхус не мог сказать. Он знал одно: здешние обитатели славили деяния во всей их многогранной сложности, вместо того чтобы, подобно людям, запечатлевать лишь поверхностную лесть.
Избегая других галерей, Келлхус шел по пыльным следам. Они уводили глубоко в лабиринт, ниже и ниже. Кроме изъеденных коррозией бронзовых поручней, он не замечал ничего, только пышно изукрашенные резьбой залы один за другим. Он миновал пустую библиотеку, где, насколько хватало света от фонаря, хранились свитки, а пандусы и спиральные лестницы - тоже искусно вырезанные из камня - выступали из тьмы, как из океанских глубин. Он не останавливался, хотя поднимал фонарь и внимательно оглядывал каждый зал. Лечебницы, зернохранилища, казармы и личные апартаменты - словно в огромном муравейнике. Келлхус смотрел по сторонам и знал, что ничего не понимает в душах тех, для кого это место было естественным и обычным.
Он думал о тысячах лет тьмы.
Келлхус пересек широкую галерею для процессий, где стенные изваяния представляли собой эпические сцены сражений и страсти: нагие кающиеся простирались у ног нелюдского короля, воины сражались с толпами шранков или людей. Следы Моэнгхуса часто вели сквозь эти огромные диорамы, но Келлхус обходил их - прислушиваясь к голосу, идущему из ниоткуда. Высокие колонны терялись во мраке, покрытые резьбой в виде сцепленных вовнутрь или вытянутых и распахнутых рук, отбрасывающих тени от пальцев. Потолки тонули в черной тьме. Тишина была такая, какая бывает только в огромной пустоте: гнетущая и хрупкая, словно падение единственного камешка может обрушить лавину.
Каждый шаг Келлхуса поддерживали воздетые вверх каменные ладони. Пустые глаза следили за ним со всех сторон. Нелюди, создавшие это место, не просто восхищались живыми формами - они были ими одержимы. Везде, где только могли, они вырезали свои изображения в камне и превратили удушающую тяжесть, окружавшую их, в продолжение самих себя. И Келлхус понял: сам камень был их религией, их Храмом. В отличие от людей нелюди не ограничивали свое поклонение. Они не делали различия между молитвой и речью, идолом и статуей…
Что говорило об их страхе.
Уничтожая вероятности на каждом шагу, Анасуримбор Келлхус шел по следам своего отца во тьму, освещая фонарем работу древних нечеловеческих мастеров.
"Куда ты ведешь меня?" "Никуда… ни к чему хорошему".
Он молчал, уводя ее через лагерь, подальше от Шайме, к зеленеющим на западе вершинам. Она тоже ничего не говорила и только смотрела, как трава пачкает носки ее белых шелковых туфелек. Она даже забавлялась этим, специально пиная ногой заросли и стебли. Однажды она повернула вправо, чтобы пройти по нехоженой земле, и на мгновение им показалось, что они прежние Ахкеймион и Эсменет - проклятые и осмеянные, а не превозносимые и возвышенные. Чародей и его грустная шлюха. Она даже осмелилась пожать его холодную руку.
Что в этом плохого?
"Пожалуйста… идем дальше. Давай убежим отсюда!"
Только когда они оставили позади последние палатки, она действительно разглядела его: устремленные вперед глаза, затуманенные загадочной мыслью, выпяченную челюсть под заплетенной бородой. Они поднимались к тому самому полуразрушенному мавзолею, где прошлой ночью она нашла Келлхуса.
При дневном свете развалины выглядели иначе. Стены…
- Ты так и не пришла на похороны Ксина, - произнес наконец Ахкеймион.
Эсменет стиснула его пальцы.
- Я не вынесла бы.
Голос ее дрогнул. Эти слова казались жестокими, ужасными, несмотря на то, что она пережила в ночь смерти маршала Аттремпа.
"Его единственный друг".
- Пламя было ярким? - спросила она. Традиционный вопрос.
Они поднялись еще на несколько шагов. Его сандалии шуршали в желтых цветках амброзии. Несколько пчел сердито кружили и жужжали на фоне далекого грохота. Шум битвы. Из-за какой-то акустической причуды один безумный вопль поднялся к небесам, одновременно и хриплый, и звенящий металлом.
- Пламя было ярким.
Они приблизились к развалинам. Фундамент оплели травы и сорняки, внутри проросли тонкие молодые топольки, касаясь изувеченных ветвями стен. Эсменет восхищалась, разглядывая живые подробности, ускользнувшие от нее в темноте во время беседы с Келлхусом: паутина с попавшейся в нее гусеницей, болтающаяся на ветру, или овалы резьбы на восточной стене. Наверное, когда-то там были изображены лица.
"Что я делаю?"
На мгновение она вдруг нелепо испугалась за свою жизнь. Множество людей сочли бы, что она заслужила смерть за свои преступления… А Ахкеймион? Неужели потеря могла убить такого человека? Эсменет вдруг разозлилась на то, что он отдал ее Келлхусу.
"Ты должен был биться за меня!"
- Зачем мы здесь, Акка?
Не зная о ее безумных мыслях, он повернулся и вытянул руку, словно хвалился завоеванными землями.
- Я хотел показать тебе это.
Следуя за его указующей рукой, Эсменет посмотрела на лагерь, на проходы между палатками, расходящиеся, как узор сломанной ракушки, по вырубленным рощам и полям. И на затянутый дымом, неподвижный и мрачный под неестественно темным небом… Шайме.
Идущие от моря стены Татокара, белые, как зубы, охватывали сеть улиц и домов, раскинувшихся вокруг высот Ютерума. И на земле, и на стенах сверкало оружие. Две осадные башни Пройаса стояли внизу, окруженные солдатами. Северная башня пылала, как бумажная фигурка. Огромный столб дыма поднимался от ворот Процессий и низко стелился над городом, подсвеченный снизу колдовским пламенем. По обе стороны ворот гигантские глаза были выбиты, а бастионы казались покинутыми. Южнее, на дальнем конце разрушенного акведука, две осадные машины Чинджозы также добрались до цели, и у их основания темной массой толпились айноны, чтобы вскарабкаться на стены-лестницы.
Между полосами дыма сиял Первый храм.
Эсменет подняла руку ко лбу. Виной тому игра перспективы или расстояние, но все казалось таким медленным, словно происходило под водой или в какой-то вязкой среде.
Но так или иначе, оно происходило на самом деле…
- Мы взяли высоты, - сказала Эсменет шепотом, прозвучавшим громко, как крик. - Город наш!
Она повернулась к Ахкеймиону, взиравшему вниз с изумлением и благоговением.
- Акка… Разве ты не видишь? Шайме наш! Шайме наш!
В ее словах было так много - не только жар, не только слезы, туманившие глаза. Любовь. Насилие и откровение. Мор, голод, резня. Все, что они пережили. Все, что они выдержали.
Но он покачал головой, не отводя глаз от этого зрелища.
- Все ложь.
Затрубили рога, взывая к облакам.
- Что?
Он обернулся к Эсменет с ужасающе пустым взглядом. Она узнала эту пустоту: такими же были его глаза в ночь, когда он вернулся в Карасканд.
- Прошлой ночью ко мне приходил скюльвенд.
Грохотали фанимские барабаны. Облака продолжали сгущаться по злой воле кишаурим.
Подгоняемые криками командиров, фаланги джаврегов бросились вверх по склону, перехлестнули через обломки ворот Процессий и ринулись прямо в облако дыма, застилавшего город. Первые Багряные отряды следовали за ними, осторожно выбирая дорогу и прикрывая своих колдунов.
Из дыма поднимались очертания еще державшихся крепостных стен, и, когда отряды прошли в ворота, гейзеры сверкающего пламени ударили до самого верха. Каменные блоки обрушились. Сама земля, казалось, бормотала проклятия.
Первым из Багряных адептов в Шайме вступил Саротен, за ним Птаррам Старейший и Ти, который, несмотря на свой почтенный возраст, постоянно бранил джаврегов за нерасторопность. Перед ними открылась путаница улочек и домов, тянувшихся до основания Ютерума. Джавреги выслали вперед сотни пикетов, они вытаскивали из домов беспомощных амотейцев и убивали их. Из укрытий неслись вопли.
Птаррам Старейший погиб первым: его поразила в плечо хора, пока он подгонял свой отряд. Его тело упало и раскололось, как статуя. Проревев заклинание, Ти направил стаю огненных воробьев в темное окно соседнего дома. От взрывов разлетелись кровавые ошметки плоти, мусор и осколки. Затем Инрумми с руин крепостной стены ударил сверкающей молнией по западному фасаду здания. Воздух затрещал. Кирпичное строение осело. В открывшейся комнате стояла охваченная пламенем фигура, которая сделала шаг вперед и рухнула вниз.
Прикрытый широкими щитами джаврегов, Элеазар поднялся на верх стены около разрушенных ворот Процессий и оглядел свои войска. Он опирался на железный стержень, что торчал из обломков у его ног - остатки подъемной решетки. Он не видел Птаррама, но уже понял: с ним что-то случилось.
Они надеялись вовлечь Змееголовых в решительную схватку, но Сеоакти был слишком хитер. Этот шайгекский негодяй, оказывается, намеревался измотать их. Уничтожить по одному.
Элеазар посмотрел на лабиринт домов, на скопление стен и крыш, простиравшихся до подножия Ютерума и мраморных стен Первого храма. Он чуял хоры в стенах святилища - они затаились и ждали.
Всюду враги. Тайные враги.
"Слишком много… Слишком много". - Огонь очищает! - вскричал он. - Уничтожьте их! Сожгите дотла!
Долгожданный рог взревел на фоне языческого барабанного боя. Возвышаясь среди щитоносцев, Ялгрота Гибель Шранков воздел секиру к темному небу и прокричал кровавую клятву Гильгаоалу - могучему воплощению войны. Его сородичи ответили хриплыми воплями. Затем туньеры бросились вслед за Багряными адептами по руинам ворот Процессий. Разбитая плитка хрустела под тяжелыми сапогами.
Севернее Пройас и его конрийцы сражались на парапетах у стен. Одна из осадных башен сгорела, но сотни воинов карабкались по лестницам второй. Под градом стрел они спешили на помощь своему принцу. К югу от них айноны Чинджозы наблюдали бегство фаним от идущих на них с грохотом осадных башен. Воинственный Ураньянка и его мозероты первыми ступили на стены Татокара.
Туньеры в черных доспехах хлынули в город. Князь Хулвагра и граф Гокен во главе скавгов и косматых ауглишей ринулись на юг, по еще тихим улицам за айнонским участком стены. Граф Ганброта между тем продвинулся на север. Его инграулиши потрясали щитами, увешанными высушенными вражескими головами. Восточное направление они оставили Багряному Гурвикке и его темнокожим рабам.
Вскоре кианцы и амотеи в панике разбежались. Куда ни глянь, всюду их окружали мириады врагов в сверкающих кольчугах, ворвавшиеся на улицы Шайме, подобно белым волкам.
Фонарь угасал, и несколько секунд Келлхус держал его в ладонях, словно пытался вернуть к жизни теплом собственного тела. Огонек зашипел и совсем потух.
Но темнота поглотила не все. Келлхус увидел слабое свечение справа, откуда слышалось журчание текущей воды. Он не стал использовать Напев, чтобы не выдать свое присутствие, и продолжал путь во мраке.
Звук приближался, становился все более гулким. Тонкий туман оседал на коже, волосах и одежде. Свечение различалось все отчетливее - красноватый отблеск на мокрых камнях. Дважды Келлхус останавливался и ощупывал пол, желая удостовериться, что не сбился со следа отца.
Следы вывели его на балкон над широкой пещерой. Поначалу он видел только огромные завесы воды, низвергавшейся из мрака, так что казалось, будто он плывет вперед. Затем Келлхус заметил внизу точки света. Их было несколько, и они стояли поперек платформы, до которой водопад не доставал. Эти огни отражались на маслянистой поверхности небольшого пруда. Келлхус понял, что это жаровни, тускло горящие во влажном воздухе.
Отец?
Келлхус спустился по широкой лестнице, высеченной в стене. Камень и здесь был покрыт изображениями героических деяний поверх фривольных рельефов. Келлхус рассматривал огромные своды: каменную резьбу покрывали коркой минеральные осадки, отложившиеся за тысячелетия. Водопады пропадали во тьме - с ревом, с кружащейся на воде белой пеной. Они падали вниз с огромной, угрожающей высоты.
Десятки желобков, похожих на разрезанные пополам туньерские боевые рога, поднимались вдоль края водопада. Они направлялись наружу и внутрь, чтобы вода текла вниз, к полу. Однако только три из них достигали пенного потока, а остальные были сломаны. Они позеленели от времени, но сверкали медью там, где вода еще катилась по ним.
От водопадов поднималась лестница. Она доходила до обширного зала, где встречалась со своим зеркальным двойником и расходилась монументальным веером. На ступеньках вразброс лежали бронзовое оружие и доспехи - остатки некогда проигранной последней битвы. Когда Келлхус приблизился к основанию лестницы, в грохот потока вплелись голоса ручейков поменьше: журчание капель и плеск воды, текущей по камням. Воздух наполняла пещерная сырость.