- Они собирались здесь сотнями, - раздался голос из мрака, звонкий, несмотря на оглушительный рев водопада. - Даже тысячами. Перед Чревомором…
Куниюрская речь.
Келлхус остановился на ступенях, вглядываясь во тьму. Наконец-то.
Перед ним открылось пространство - широкое, как арена цирка в Момемне, и устланное обломками. Там, где когда-то пали воины, возвышались маленькие холмики праха. По широкому искусственному пруду, вырезанному в полу посередине зала, бесконечно разбегались волны. Вода, как черное зеркало, отражала свет жаровен, горевших у дальнего края этого бассейна. Над ними нависали толстые бронзовые лица и каскады водопада. В конце желобов стояли огромные бронзовые статуи - коленопреклоненные, тучные и нагие, с проделанными в спинах каналами, пустыми головами в масках и огромными челюстями. Они сидели на корточках полукругом, лицами к пруду, выражение их лиц менялось в красноватых отблесках. Из глаз и ртов статуй струилась вода, с плеском падая на камни. Пустая голова одного истукана была отбита и лежала в пруду у дальнего края; ее единственный глаз выступал над поверхностью черной воды.
- Омовение было для них священным, - продолжал голос. Келлхус спустился с последней ступени широкой лестницы, медленно пошел по полу. Он привык слышать сквозь голоса, но этот голос был гладким, как фарфор, - ровный и непостижимый. Но Келлхус очень хорошо знал его - как свой собственный голос.
Обойдя пруд, он увидел бледную фигуру. Человек сидел скрестив ноги за стеной воды, что извергалась изо рта одного из каменных монстров. Белокожий человек, закрытый гремящей прозрачной пеленой.
- Огни горят для тебя, - произнес он. - Я давным-давно живу во тьме.
Спокойствие Эсменет ужасало Ахкеймиона почти так же, как грохот на горизонте. Даже ветер вонял колдовством.
- Значит, он использует всех, - сказала она наконец. - Каждое его слово помогает ему манипулировать людьми… - Она смотрела так, словно разучилась моргать. - Ты хочешь сказать, что он использует меня?
- Я… я еще не все обдумал, но мне кажется, что он хочет… детей… Детей с его силой, его интеллектом и твоим…
- Значит, он выводит потомство. Да? А я - его породистая кобыла?
- Я знаю, как ненавистны должны тебе быть эти слова…
- Почему ты так думаешь? Меня использовали всю жизнь. - Она замолчала и посмотрела на Ахкеймиона с сожалением и гневом. - Всю мою жизнь, Акка. И теперь я стала орудием чего-то высокого - выше, чем мужчины и их вонючая похоть…
- Но зачем? Зачем вообще быть чужим орудием?
- Ты говоришь так, словно у нас есть выбор, - ты, адепт Завета! Выхода нет! Ты сам знаешь. Каждое наше дыхание используют!
- Откуда же твоя горечь, Эсми? Разве стать сосудом пророка - это…
- Из-за тебя, Акка! - с яростью крикнула она. - Из-за тебя! Почему ты не можешь отпустить меня? Ты знаешь, что я люблю тебя, и цепляешься за мою любовь. Лезешь мне в душу и дергаешь, дергаешь, дергаешь, мучаешь и терзаешь мое сердце, не даешь мне уйти!
- Эсми… я просил тебя, и ты пришла. Долгое молчание.
- Все, что сказал тебе Найюр… - проговорила она, и ее слова почти потонули в шуме далекого колдовства. - Почему ты думаешь, что Келлхус еще не рассказал мне об этом?
Ахкеймион почувствовал комок в горле. Он старался не обращать внимания на вспышки на горизонте.
- Потому что ты сказала, что любишь его.
Непрестанный грохот кимвалов задавал ритм адскому продвижению Багряных Шпилей. Они выжигали все перед собой. Что бы ни пытались противопоставить им язычники, все разлеталось, как пламя свечи гаснет от ветра. Отряды всадников, лучники на крышах - все горело в магическом огне. За исключением наблюдателей, шедших за ними по воздуху, большинство из выживших семидесяти четырех высокопоставленных чародеев шагали по земле сквозь огонь, прикрывая защитами себя и своих джаврегов. Омываемый светом последовательных Напевов, каждый отряд волок за собой мерцавшую огнями тьму. Они взбирались на пандусы из почерневших камней, курганы битого камня, находили опору и производили еще более сокрушительное опустошение. Камни летели в небо, оставляя за собой полосы дыма. Карнизы и колонны падали под ноги, поглощенные черными волнами разрушения. Весь мир погрузился в блестящий поток крови и бездонную черноту. Они переступали через шипящие от жара трупы.
Над гигантским пламенем и завесой дыма проступали Первый храм и Ктесарат. Они становились все ближе и ближе, пока не заслонили весь горизонт. Багряные адепты настойчиво вызывали врагов на бой, но никто им не ответил.
Фаним бежали от них, как обезумевшие звери бегут от огня.
Только небо…
Изо всех миров только небо давало им передышку, краткое освобождение от терний мирской суеты. Пламенеющими глазами они озирали темный земной ландшафт. Солнце пылало неестественно ярким белым светом. Внизу сверкали молнии, исчезая вдали, как снежок, пущенный по льду. Он видели светлые морские берега, как широкие пустые полосы - голубые и цвета блеклой охры. Они горделиво изгибались и взмахивали крыльями.
Зиот. Сетмахага. Сохорат.
Только здесь, на границе этого проклятого мира.
Затем к ним воззвал грохочущий Голос, терзая их и упрекая. Они разом запрокинули слоноподобные головы, завыли в синей бездне, а затем нырнули вперед, в путаницу клубящихся облаков. Ветер хлестал им прямо в глаза, но они не умели плакать.
Как камни, они пали вниз из чрева облаков.
Горящий Шайме окружала тьма. Они учуяли смертных: люди прыгали по темным улицам, как обезьяны, - насиловали, грабили, убивали…
Можно было бы сожрать их всех.
Но Голос! Голос! Он вонзался в них, как игла. Больнее, чем все миллионы зубов этого мира.
Они влетели в сердце города, следуя за порывом восточного ветра, затем один за другим спустились на крышу Первого храма.
Голос подтвердил, что все правильно.
Они распластались на кровле, как жуки. Они чуяли внутри безглазых. Они ждали.
"Нападите на них! - вопил Голос - Разорвите их! Только в их гуще вы неуязвимы для хор!"
Они пробились сквозь кровлю, проломили мощные каменные перекрытия и упали внутрь. Из-под ливня обломков выползли дюжины людей в шафрановых одеждах, с их лбов полились синие огни. Огромные энергетические кольца шипели вокруг раскаленных шкур.
Сохорат взревел, и штукатурка посыпалась с потолка на лес колонн. Из его пасти вылетел рой мух. Бешеные волки срывались с его лап, разбивали полотна света и набрасывались на тех, кто прятался за ними. Зиот сжал в кулаке горящие волокна, вырвал души из плоти. Сетмахага отмел все жалкие защиты и отрывал людям головы, наслаждаясь дымящейся кровью. Он визжал от возбуждения, как тысяча свиней.
- Демон! - раздался крик, подобный грому.
Они повернулись на залитом кровью мраморном полу и увидели старого слепца, выходящего к ним из глубины храма. Что-то сверкнуло на лбу старика, словно украденная звезда. Люди высыпали из-за колонн - другие слепцы.
"Беги", - прошептал Голос.
Сетмахага пал первым, пораженный в глаз пустотой, прикрепленной к концу жезла. Взрыв жгучей соли…
Затем Сохорат. Его растекшуюся фигуру охватили потоки пламени. Он завопил.
Зиот взвился в небеса.
"Верни меня назад, человечек! Освободи от этих цепей!" Но Багряный адепт не соглашался.
"Еще одно последнее задание… Еще один преступный план…"
Вода низвергалась отовсюду - грохочущими потоками, каплями, сплошной стеной. Келлхус остановился у одной из пылающих жаровен. Ее огонь отражался в струях воды под бронзовым лицом идола и бросал красноватые отблески на лицо отца, сидевшего в густой тени.
- Ты пришел в мир, - слетело с незримых губ, - и увидел, что люди подобны детям.
Полоски света плясали на поверхности воды.
- Им свойственно верить в то, во что верили их отцы, - продолжала тьма. - Желать того же, чего желали родители… Люди подобны воску, вылитому в форму, - их души формируются обстоятельствами. Почему у айнрити не рождаются фаним? Почему у фаним не рождаются айнрити? Потому что их истины сделаны, они обрели форму по воле конкретных обстоятельств. Если ребенок растет среди фаним, он будет фаним. А среди айнрити он станет айнрити… Раздели его надвое, и он убьет себя.
Внезапно Келлхус увидел лицо на фоне воды - белое, если не считать черных провалов на месте глазниц. Это могло показаться случайным движением, как будто отец просто переменил позу, чтобы размять тело, но это было не так.
Все, знал Келлхус, продумано заранее. Несмотря на все изменения, произошедшие за тридцать лет в большом мире, отец оставался дунианином.
- Все это очевидно, - продолжал он, снова отодвинувшись в тень, - но очевидность ускользает от них. Поскольку они не могут видеть того, что было до них, они считают, что ничего и не было. Ничего. Они не ощущают молота обстоятельств. Они не видят, как их выковывают. Они считают свободным выбором то, что на них выжгли. Поэтому они бездумно полагаются на интуицию и проклинают тех, кто осмеливается задавать вопросы. Невежество - основа их действий. Они принимают собственное неглубокое понимание за абсолютную истину.
Он поднял платок, прижал его к пустым глазницам. На бледной ткани остались два розовых пятна. Лицо снова спряталось в непроглядной тьме.
- И все же часть их боится. Ибо даже неверующие чувствуют бездну своей греховности. Везде, повсюду они видят доказательства того, что обманывают самих себя… "Я! - кричит каждый. - Я избранный!" И могут ли они не бояться - они, так похожие на детей, от злости топающих ногами в пыли? Они окружают себя льстецами и устремляют глаза к горизонту в поисках знака свыше, подтверждающего, что они пуп земли, а не пуп самих себя. - Он махнул рукой, приложил ладонь к обнаженной груди. - И платят за это своей набожностью.
- А ты сам, Акка? - спросила Эсменет, и ее голос звучал сердито. - Ведь ты так же легко отдал ему свой Гнозис, как я - свое лоно.
Почему она не может просто ненавидеть его, этого грязного сломленного колдуна? Все было бы намного проще. Ахкеймион закашлялся.
- Да… да, я это сделал…
- Тогда скажи мне вот что, святой наставник. Почему адепт Завета согласился на это немыслимое дело?
- Потому что Второй Армагеддон… приближается…
- Весь мир на кону, а ты жалуешься, что Келлхус использует всех, как оружие? Акка, ты должен радоваться…
- Я не говорил, что он не Предвестник! Он даже может быть пророком, судя по всему…
- Тогда о чем ты говорил, Акка? Ты сам понимаешь? По ее щекам скатились две слезы.
- О том, что он украл тебя у меня! Украл!
- Спер твой кошелек, да? Забавно, поскольку я чувствую себя скорее дерьмом, чем золотом.
- Это не так.
- Неужели? Да, ты любишь меня, Акка, но я всегда была лишь…
- Но ты не думаешь!.. Ты видишь только свою любовь к нему. И не думаешь о том, что он видит в тебе!
Момент немого ужаса.
- Он солгал! Скюльвенд солгал тебе! Я нансурка. Я знаю…
- Скажи мне, Эсми! Скажи мне, что он видит!
Она вздрогнула. Откуда эта дрожь? Земля под ее коленями казалась твердой как камень.
- Истину, - прошептала Эсменет. - Он видит Истину! Ахкеймион помог ей подняться. Она вцепилась в него и, рыдая, уткнулась в плечо.
- Он не видит, Эсми, - шептал он ей на ухо. - Он просто смотрит.
И слова повисли между ними - невысказанные, но оглушающие: "…без любви".
Она поглядела на Ахкеймиона, а он ответил ей взором, полным отчаяния, какого никогда не было в бездонных голубых глазах Келлхуса. От него пахло теплом… и горечью.
Его губы были влажными.
Элеазар разглядывал адскую картину. Он слышал собственный смешок, но говорить не мог. Что он ощущал? Злорадство, темное и глумливое, как при виде отца, наконец-то наказавшего ненавистного братца. Раскаяние и страх, даже ужас. Будто падаешь, падаешь - и никак не долетишь до земли.
И… всемогущество. Да. Словно крепкое хмельное питье струилось в его жилах или опиум распалял душу.
Как призраки обезглавленных змей, драконьи головы поднимались из-за спин воинов и извергали текучий огонь. Кто-то справа от него - Нем-Панипаль? - пел, вызывая кипящие облака черноты. Из них ударила ослепительная молния. Камни взорвались. Башня резко покосилась, обрушилась и теперь лежала на земле, как пустой стручок.
Волна пыли накрыла великого магистра, и он рассмеялся. Шайме горит! Шайме горит!
К Элеазару пробрался Саротен. Щитоносцев при нем не было. Зачем этот дурак рискует…
- Ты слишком давишь на них! - крикнул тощий колдун. На его морщинистом лице виднелись следы сажи. - Ты тратишь наши силы на детей, женщин и тупые камни!
- Убьем всех! - сплюнул Элеазар. - Мне все равно!
- Но кишаурим, Эли! Мы должны сохранить себя! Почему-то он вдруг вспомнил обо всех рабынях, сосавших его член, о неге шелковых простыней, о роскошной агонии оргазма. Вот на что это похоже. Он видел, как Люди Бивня возвращаются из боя: перемазанные кровью, со смеющимися жуткими глазами…
Словно желая показать это Саротену, Элеазар повернулся к нему и обвел жестом дьявольское побоище вокруг них.
- Смотри! - презрительно приказал он. - Смотри, что мы - мы! - сделали!
Перепачканный сажей колдун в ужасе уставился на него. На его потной коже играли отблески пламени.
Элеазар отвернулся, чтобы еще раз насладиться зрелищем своих великих трудов.
Шайме горит… Шайме.
- Наша мощь, - прохрипел он. - Наша слава!
С парапета у ворот Мирраз Пройас смотрел на город, не веря глазам своим.
Огромное скопление облаков, темное и клубящееся, с громом ползло над городом. Оно неестественно закручивалось внутрь себя, и ось вращения проходила через Священные высоты. От одного взгляда на него кружилась голова. Отсюда, со стены, Первый храм казался невероятно близким. Пройас даже видел вооруженных фаним, которые выскакивали из тьмы внешней колоннады, бежали вниз по ступеням и исчезали за зубчатым валом Хетеринской стены. Но его ужасала огромная завеса дыма и огня, что шла на высоты от руин ворот Процессий. Узкие полосы, белые как мел. Туманы охряной пыли. Клубы серого: Непроглядный и черный, как жидкий базальт, дым. И сквозь них сверкали огни, струи молний и золотые водопады. Целые улицы города были разрушены до основания.
Ингиабан разразился безумным смехом.
- Ты когда-нибудь видел такое?
Пройас хотел урезонить его, но мельком увидел человека в багряной одежде - он прокладывал себе путь по трупам, устилавшим землю прямо перед ними. Багряный пошатнулся, поскользнувшись в крови. Его серо-стальные волосы, заплетенные в косу, болтались у левого плеча.
- Что вы делаете? - закричал Пройас.
Багряный адепт даже не заметил его, встал лицом на запад и вскинул руки к небу.
- Вы разрушаете город!
Старик обернулся так быстро, что расшитый подол его платья не сразу взметнулся за его движением. Несмотря на усталые глаза и сутулость, голос его был сильным и яростным.
- Неблагодарный конриец! Кишаурим владеют небесами. Они используют тьму, чтобы спрятать свои хоры. Если мы проиграем сражение, все будет потеряно! Ты понимаешь? Священный Шайме… Да пропади пропадом этот гребаный город!
Потрясенный поведением старика и его злобой, Пройас молча попятился. Выругавшись, адепт вернулся к своему делу, а Пройас не мог отвести взгляда от ближайшей башни. На парапете появились крохотные фигурки, и среди них еще один адепт с белой бородой. Он перегнулся через парапет, протянул руки к западу, запел, и глаза его вспыхнули огнем. Черные облака прочертили небо, хотя Менеанорское море по-прежнему спокойно сверкало голубым и белым, купаясь в далеком солнечном свете.
Чародей рядом с Пройасом тоже запел. Внезапный порыв ветра взметнул его рукава.
И чей-то голос прошептал: "Нет… Не так…"
Завеса воды рисовала между ними мерцающие линии и размазанные тени. Келлхус уже не пытался вглядываться сквозь них.
- Власть, - говорил Анасуримбор Моэнгхус, - это всегда власть над кем-то. Если ребенок может стать кем угодно, то в чем разница между фаним и айнрити? Или между нансурцем и скюльвендом? Как податлив человек, если любой, попадая в жернова обстоятельств, может стать убийцей! Ты быстро усвоил этот урок. Ты посмотрел на большой мир и увидел тысячи тысяч: их спины гнутся на работе, их ноги раздвигаются, их рты твердят писание, их руки куют сталь…. Тысячи тысяч, каждый вертится в кругу одних и тех же действий, каждый - винтик в великой машине наций… Ты понял, что, как только люди перестанут кланяться, императорская власть падет, кнуты будут отброшены, рабы перестанут повиноваться. Для ребенка быть императором, или рабом, или купцом, или шлюхой, или кем угодно - это значит, что остальные вокруг тебя ведут себя соответственно. И люди ведут себя так, как подсказывают им их убеждения. Ты увидел эти тысячи тысяч, разбросанные по миру и живущие согласно иерархии, в которой действия каждого полностью подстроены под ожидания других. Место человека, понял ты, определяется убеждениями и представлениями других. Вот что делает императоров императорами, а рабов - рабами… Не боги. Не кровь. Жизнь народов определяется действиями людей, - говорил Моэнгхус. Голос его преломлялся в густом шуме воды. - А люди действуют согласно своей вере. А верят они в то, во что их научили верить. И поскольку они не замечают того, как их учат, они не сомневаются в собственной интуиции…
Келлхус осторожно кивнул.
- Они верят этому абсолютно, - сказал он.
Он вцепился в руку Эсменет и поволок ее прочь, к развалинам мавзолея. Она улыбалась сквозь слезы, ее лицо было душераздирающе прекрасным, а позади, где-то левее ее щеки, крошечный - не больше веснушки - над дымом и пламенем возвышался Первый храм.
У юго-восточного угла мавзолея камни разрушились до самого основания. Ахкеймион перешагнул развалины, примял траву. Втащил Эсменет внутрь, в пятнистую тень, где укоренились молодые деревца. Насекомые жужжали в последних солнечных лучах. Они снова поцеловались, обнялись еще крепче. И опустились на землю, холодную и жесткую, поросшую травой.
"Нет, - шептал кто-то у него в душе, - Не так… не так!"
Ахкеймион понимал - они оба понимали! - что они делают. Они выжигали одно преступление другим… Но не могли остановиться. Хотя он знал, что потом Эсменет возненавидит его. Знал, что именно этого она и хочет… Нечто непростительное.
Она плакала, она что-то шептала. Но Ахкеймион сейчас мог различать только крики боли, страсти и укора.
"Что я делаю?"
- Я не слышу тебя, - прошептал он, возясь с подолом ее платья, обернувшегося вокруг ног. Что это за исступление? Что за ужас притаился у него в душе?
Сейен сладчайший! Как бьется сердце!
"Пожалуйста. Пожалуйста".
Эсменет мотала головой, закусив пальцы.
- Мы обречены, - шептала она - Он любит меня… Он убьет… Ахкеймион вошел в нее.