Мы с Алёшей тоже попали "одесную", но внутри души всё-таки были глубоко обижены незаслуженным оскорблением нашего приятеля Порунова, которого с позором, как нечестивое козлище, на глазах всего пансиона отослали "ошую". Ему поставлено было в вину именно то, за что мы все благоговели перед ним, что нас всех приводило в искреннюю зависть, - его гайдамацкая грубость и его ухватки степного дикаря.
Весь вечер субботы и всё воскресенье только и было толков и помыслов, что о предстоящем торжестве. Арбузов самонадеянно уверял всех, что "там" непременно будут танцевать, что без танцев "у аристократов" никогда не бывает вечеров, что он это отлично знает, потому что столько раз бывал "в самом высшем свете". Его особенно утешало то, что, по его мнению, все мы должны будем осрамиться, кроме его одного. Он один танцует по-настоящему, как большой, и все крутогорские барышни будто бы без ума от его ловкости и его любезности. Он и по-французски болтал совсем бойко, и, оказалось, имел в запасе белые лайковые перчатки и чёрный шёлковый галстучек, тщательно хранившиеся в сундуке цейхгауза, откуда он их теперь торжественно вынес. Этим он подавил нас окончательно, и мы слепо уверовали в его полнейшую великосветскость и в неминучее торжество его на княжеском вечере.
Однако танцевальной гипотезе Арбузова доверяли не все, и в пансионе ходила другая версия об ожидавших нас утехах, более материалистическая, и более отвечавшая вкусам большинства.
Титов седьмого класса, первый бас гимназии, имевший плечи шире, чем у самого Богатырёва, и потому считавшийся у нас за непоколебимый авторитет, рассказывал, что давно-давно, когда он был ещё в первом классе, тоже будто бы появился такой же чудак-попечитель, какой-то светлейший князь, и к нему водили гимназистов. Кормили будто бы их на убой конфетами и сладкими пирожками, так что после целую неделю тошнило, а больше будто бы ничего не было. Этому верилось гораздо охотнее, чем нисколько не соблазнявшей нас перспективе мазурки и галопа в белых перчатках с незнакомыми "аристократическими" барышнями, говорящими по-французски.
Нас, избранных, набралось в пансионе двадцать один человек, по три из класса. Но это избрание наше, долженствовавшее свидетельствовать о необыкновенном отличии нашем перед простыми смертными в глазах всего нашего начальства, к удивлению моему, произвело на товарищей наших совсем не то впечатление, какого я ожидал. Мы стали вдруг почему-то какими-то козлами отпущения целого пансиона. Он нас как-то сторонились. Над нами потешались теперь, будто над зверьками особой породы, врали про нас самый обидный и несуразный вздор. Всякий подходил к нам посмотреть, подразнить, расхохотаться в глаза. Как будто мы были виноваты перед товарищами в чём-нибудь очень позорном. Вина наша была в том именно, что начальство признало в нас некоторое присутствие качеств, пользовавшихся искреннейшим презрением пансионской гайдаматчины, дававшей всему тон. Мы оказались сравнительно чистенькими, сравнительно приличными, стало быть, кислятиной, дрянью, бабьём, панычами-модниками.
Сам наш Анатолий, к сугубому огорчению нашему, стоял во главе наших преследователей. Ему были искренно ненавистны малейшие проблески светскости и модничанья, малейшая неверность священному для него культу молодечества и дикости.
- Что, подмазался к директору? Подковал язычок! Сволочь… - ругался он. - Что ж, вам фраки наденут, перчатки палевые? Тоже, подумаешь, франты парижские появились… Выскочки паршивые!
- Эй ты, франт, сапоги в рант, жилет пике, а нос в табаке! - подхватывал с хохотом ротастый пучеглазый Савченко, дёргая нас сзади за куртку.
- Франт петушиное перо! - кричали ему в поддержку второклассники.
- Они, господа, к князю в гости едут, вы до них пальцем не смеете дотронуться, - с комическою строгостью останавливал их Евдокимов.
- К сиятельству собрались, сами сияют… Ишь довольны! Нашпионьте там на нас, - раздавались кругом ядовитые голоса.
- Это наша гимназическая аристократия, господа! Они считают за низость говорить с нами, плебеями… Словечком не удостоивают, - продолжал поджигать Евдокимов.
- Прочь! Сторонись с дороги! Княжеские лизоблюды едут! - актёрничал Савченко, отчаянно махая руками и расталкивая будто бы перед нами окружившую нас толпу.
Мне было глубоко обидно в душе от такой вопиющей несправедливости. Я попал совершенно нечаянно и совершенно против своего желания в эту позорную когорту избранников. Я не только не мечтал о танцах с барышнями, как Арбузов, но даже готов был вышвырнуть в окно всякие конфекты и сласти, которыми нас манили. Я никогда не подозревал, чтобы во мне, страстном кулачнике и восторженном почитателе гимназического богатырства, могли отыскать хотя какие-нибудь признаки "благовоспитанного ребёнка" с точки зрения французских гувернанток. Но как я посмел бы ослушаться повеления этого страшного лысого черепа, повергавшего в трепет всю гимназию? Я с горечью глотал внутри своего сердца наносимую нам со всех сторон незаслуженную обиду, и старался только презрительно улыбаться.
Но Алёша, с своим занозливым языком, не хотел поддаваться, и один храбро огрызался за всех.
- Чего беситесь? - спрашивал он с наигранным хладнокровием. - Знать, уж больно всем вам завидно, что князь нас к себе пригласил? Что подачки вам с барского стола не будет? Успокойтесь, успокойтесь, вас тоже на кухню позовут… Соломатой гречишной накормят… Знаете песенку: сидела поповна под лестницею, кормили поповну яичницею… Ну вот так и вас!
***
Мы напялили очень рано свои новенькие мундирчики, вычистились, выскреблись, и ждали сигнала к отбытию, боясь дотронуться до самих себя, все ярко сияющие, точно вычищенные к Светлому празднику запачканные медные подсвечники, ставшие вдруг настоящими золотыми. В надзиратели с нами командировали Троянского, как самого бывалого и развязного на язык. У него не было нового вицмундира, и мы заранее конфузились его потёртых синих швов. Но он бойко шёл во главе нашей колонны, нисколько не думая о неприличии своего костюма, и самоуверенным тоном делал нам предостережения, как мы должны вести себя у князя.
Целых полчаса маршировали мы по убитому снегу улиц, пока не остановились у подъезда темного двухэтажного дома с освещёнными огромными окнами, сплошь завешанными белым. Троянский перевёл дух и велел нам обдёрнуться.
- Смотрите же, не топочите ногами, как овцы… Входите не толкаясь, один за одним… Да волосы пригладьте в прихожей.
Он робко дёрнул звонок. В круглое оконце подъезда глянул кто-то, и дверь широко растворилась. Величественный швейцар с красною перевязью, в какой-то непостижимо великолепной ливрее, важный, как английский лорд, с некоторой презрительной снисходительностью и слегка ироническим любопытством пропустил нас, маленьких и сконфуженных, мимо своей громадной фигуры, с высоты которой он небрежно рассматривал нас.
- У себя их сиятельство? - неестественным заискивающим голосом, показавшимся мне донельзя противным, осведомился у него Троянский.
- Пожалуйте, пожалуйте! - покровительственно произнёс швейцар, которого лоснящиеся бакенбарды и жирный подбородок торжественно покоились на подпиравших их туго накрахмаленных воротничках.
Ясно было, что распоряжения были даны, и что он знал, кто и зачем пришёл.
В прихожей мы совсем растерялись. Это было что-то такое, чего мы никогда не видал у самых богатых соседей помещиков. Свет заливал всё, везде ковры, зеркала, всюду двери… Не знаешь, откуда пришёл, куда идти. Лакеи в башмаках и чулках, в ярких фраках с пуговицами, настоящие придворные кавалеры Людовика XIV, как их рисовали на картинках… Опять звонок, лакей что-то кричит наверх, и мы двигаемся тесною испуганною гурьбою, машинально прижимаясь поближе друг к дружке, по ярким коврам лестницы, мимо удивительных цветов, канделябров, зеркал, подавленные всем тем, что видели кругом. Наши казённые сапоги нам самим кажутся тяжёлыми, непристойными копытами в этом мире тишины и изящества.
Там, наверху, истинные чудеса! Глаза широко раскрыты на всё, раскрыт по сочувствию и рот, онемевший от изумления. Комнаты, высокие, как церковь, драгоценные люстры, картины в удивительных золотых рамах, цветы, статуи, никогда не виданная мебель, среди которой не знаешь, куда двинуться. Везде столики, диванчики, табуреточки, и на всяком столике бог знает какие редкости, глаза разбегаются… Вот если бы мне подарили этого серебряного коня с распущенною гривою и золотым всадником на хребте, что так красиво взвился на дыбы на тяжёлой мраморной дощечке… А Алёше бы вон тот прелестный ларчик из разноцветной мозаики с чёрными точёными ножками… Вот бы где краски наши прятать и письма маменькины, думается мне. Я вообще чувствую себя перенесённым в какую-то сказочную обстановку и жду всяких необычайностей, всяких невозможностей… Фантазия моя грезит наяву. Я бы совсем не удивился, если бы раздвинулась стена комнаты, где мы стояли, и за нею показались бы бесконечные колоннады с фонтанами и пальмами, как во дворце багдадского халифа из "Тысячи и одной ночи". Тут так естественно ожидать, что сквозь потолок спуститься на тебя мешок с золотом или корзина, переполненная небывалых плодов…
Чуть не целый час прождали мы одни в комнате. Троянский, знавший светские обычаи так же мало, как и мы сами, очевидно, привёл нас слишком рано. Лакеи приходили и при нас зажигали оставшиеся незажжёнными лампы и свечи. Я был в полном плену у своих фантастических мечтаний и нисколько не волновался долгим ожиданием. Но Алёша уже понимал требования приличия, и его слишком чувствительное самолюбие было совсем возмущено.
- Что же это вы нас на смех притащили сюда, Карл Карлович, чуть не за день вперёд? Ведь на нас лакеи смеются… Вот и стой теперь болваном два часа битых, неизвестно зачем, по милости вашей! - шипел он, весь разгорячённый, на сконфуженного Троянского.
Заглянула было к нам какая-то дама, сухая и строгая, остановилась в удивлении и сейчас же отплыла назад. Наконец послышались ровные и твёрдые шаги по коврам соседней комнаты, и к нам вышел сам князь, сиявший радушной улыбкой.
- А-а! Очень рад, милые дети… Это очень хорошо, что вы пришли… Очень хорошо… Надо нам познакомиться.
Он был совсем не похож на того "опасного посетителя", который приходил к нам в латинский класс. На нём не было ни орденов, ни вицмундира, ни страшного вида. Огромный нос его, казавшийся нам в гимназии чем-то холодно-важным и насмешливым, теперь добродушно прыгал среди улыбавшихся морщин лица, как шутливый старичок среди толпы развеселившихся деток. Он даже ростом казался мне теперь много меньше, в своём кургузом домашнем костюме странной формы из лохматой гарусной материи необъяснимо скверного цвета, который мы не видали ни на ком, и в которой он совсем уж не подходил, с точки зрения моих понятий о приличии, к блестящей роскоши своих комнат и к ярким ливреям красавцев-лакеев. Он глядел вообще таким скромным замухрышкой, говорил с нами так просто и даже конфузливо, что я скоро забыл, что это "сам князь", и всё инстинктивно прислушивался, когда, наконец, появится пугавший моё воображение "настоящий князь". Вместо "настоящего князя" скоро появилась целая процессия детей, сопровождаемая гувернантками и гувернёрами. Величественная полная дама с надменным лицом, закинутым слегка кверху, в которой мы все, несмотря на свою светскую неопытность, сразу признали "саму княгиню", шла в нескольких шагах сзади.
Мы отшаркнули дружно и ловко, как только сумели, лихо стукнув по-военному каблуком о каблук. Деток подвели к нам и установили нос к носу.
- Eh bien, saluez donc… Faites connaissance… - развязно распоряжался седой француз-гувернёр.
- Познакомьтесь, познакомьтесь! - говорил князь, подтягивая к нам за руку старшего сына. - Тут всем вам товарищи найдутся.
Молодое княжеское отродье стояло перед нами и мы перед ним в самом глупом положении. Старший князёк был уже довольно длинный малый, бесплечий, тонкий, как хлыст, с непомерно длинною шеею, белою и тщательно вымытою, которая казалась ещё длиннее от широких белых воротничков, откинутых на шотландскую куртку. Рядом с ним стояла вздутая, как подрумяненная булочка, хорошенькая мордочка младшего князька, обрамлённая густыми белыми волосами, подрезанными, будто по нитке, очень низко на лбу. Три остальных были девочки с льняными локонами, распущенными по плечам, в высоко подобранных юбочках, с голыми ручками и голыми ножками, по-шотландски. Они не знали, что сказать нам и что с нами делать. Мы не знали, что сказать им и что с ними делать. Они удивлённо таращили глаза на наши сверкавшие пуговицы и красные воротники с галунами, мы - на их локоны и их шотландские юбочки. Мы им совсем не были нужны, они просто боялись нас, и если бы им позволили, убежали бы от нас сию минуту. Это я обиженно почувствовал в первого взгляда, и готовность моя вступить в разговор с старшим князьком, который мне больше всех понравился, замерла в моём горле.
- Вы не знаете ещё моих детей, господа, - вмешалась подошедшая княгиня, шепча что-то по-английски каждому из своих. - Вот это Борис, мой старший… Это Нелли, она будет вашею хозяйкою… Вот эта шалунья называется Лина. О, вы её скоро узнаете… А вот эта маленькая букашка, вы не раздавите её, пожалуйста, она такая крошечная, зовётся Бетси… Да, я вам ещё одного кавалера не представила, это у нас мистер Том Пус, - с шутливой улыбкой рекомендовала княгиня, выдвигая к нам по очереди каждого из детей.
Нам так понравился этот добрый разговор нами княгини, казавшейся издали недоступною и гордою, что мы все растаяли счастливыми улыбками. Стало гораздо легче на душе, когда нас повели через новые удивительные залы в детские комнаты и рассадили всех вокруг длинного стола.
Нелли и Лина стали разносить и ставить перед каждым всякие сласти. Седой француз называл это "dinette" и, не сомневаясь, что весь мир обязан понимать французскую речь, острил и болтал с нами без умолку.
Моё щекотливое самолюбие сразу заметило, что угощают только нас, что сами княжата не принимают участия в этой "dinette" и только с каким-то брезгливым любопытством посматривают на истребление сластей дружно чавкающими пансионскими челюстями. Меня это больно кольнуло в сердце, и я тоже отодвинул свою порцию, едва только отщипнув виноградинку. Эти противные княжата, не умеющие говорить по-русски, одетые, как иностранцы, в самом деле воображают, что мы отроду не видали их угощения. Чего они всё топорщатся, рта не раскроют? Велика важность, что князья!
Да вот Карпов рассказывал, что в Крутогорске есть простой водовоз, князь, даже древнего рода, и бумаги все целы… Мы тоже не мещане какие-нибудь, тоже все потомственные дворяне, в бархатной книге записаны, ещё, может быть, древнее их… А богатство их нам не нужно. Всякий откупщик богаче их. Вон Пузин уж наверное богаче, у того такой дворец на Полтавской улице, где ж им до него. Они, право, думают, что делают нам бог знает какую честь, что за стол к себе посадили…
Мне стало всего обиднее, что я припомнил в эту минуту, как мы у себя в деревне принимали обыкновенно Ванечку поповского и конопатую сестру его Евгешу. Да, они положительно смотрят на нас точно так же, как мы смотрели всегда на этого злополучного поповича, на его нанковый сюртук до пятки, на его грубые сапоги и плохо вымытые руки… Да, да, совершенно правда!
Точно так же маменька и гувернантки заставляли нас быть с ними любезными и угощать их, точно так же мы брезгливо жались друг к другу и смотрели с презрительным любопытством, как они поедали наши вкусные куличи, бабы, индейки, не сомневаясь, что они никогда не видали у себя ничего подобного, и что они радуются своему счастию быть у нас и есть у нас… Точно так же не говорили мы с ними ни слова.
Я покраснел до кончика ушей, до белков глаз от этого обидного собственного предположения, и опустив конфузливо свою лобатую голову, перебирал гневною мыслию, какую бы выходку поядовитее отколоть этим зазнавшимся князькам. Должно быть, и Алёша тревожился тем же подозрением. Но он был гораздо находчивее и смелее меня, и, кроме того, в нём была жилка общественности, которая не позволяла ему сидеть молча в компании. Он сейчас же вступил в беседу с Нелли, чьи широко раскрытые голубые глаза в густых чёрных ресницах сразу приковали его к себе.
- Какой у вас большой дом! Это ваш собственный? - храбро спрашивал он у неё.
- Yes… Да… Да… Он наш… - конфузясь, отвечала Нелли, вся закрасневшись.
Она привыкла говорить по-английски и по-французски, и по-русски говорила с некоторым трудом.
- У нас тоже большой дом в деревне… У нас большая деревня, отличная, - хвастался Алёша. - Княжна глядела на него в полном недоумении своими огромными светлыми глазами. - А какой сад у нас прекрасный, если б вы видели! Десятин десять, до самого пруда… - продолжал хвастаться Алёша. - А у вас есть сад?
- Да… Да… Есть… Does he speak of the garden, mistriss Car? - боязливо обратилась она к своей англичанке.
- Yes, my dear… But you must answer in russian, - спокойно заметила седая англичанка.
Князь и княгиня пришли в комнату и с ласковыми улыбками ходили вокруг стола, приглашая есть побольше. Мне казалось, что они смотрят на нас, как зрители на театральное представление, что мы играем такую унизительную роль, как те людоеды-дикари, которых показывали у нас в Шишах, в балагане Троицкой ярмарки, по двадцать копеек за вход. "А это дурачьё, как нарочно, жрёт себе за обе скулы, только челюсти трещат! - молча сердился я в глубине души. - Не понимают, что это стыдно, что все эти надутые княжата в душе своей смеются над нами и воображают, что мы никогда этого не видали! И эта свинья Троянский тоже жрёт себе, как маленький… И не конфузится совсем".
После "dinette" нас перевели в другую комнату, где тоже стоял один длинный стол. Но он был уставлен не сластями, а просто чудесами света!
Я положительно обомлел при взгляде на него. Как ни было взъерошено против неприветливых княжат мальчишеское самолюбие, но тут я всё забыл… Только сказочная фея могла собрать такие восхитительные, такие пленявшие меня вещи посредине этого волшебного стола. Чего только тут не было! Тут стоял раскрытый ящик красного дерева с медною отделкою, полный ослепительно ярких красок, фарфоровых блюдечек, бархатистых кисточек… Тут сверкали невообразимо чудными переплётами разные альбомы и книги, тут торжественно высились роскошные чернильные приборы на мраморных и малахитовых поддонниках, тут даже сияли, будто центральное солнце всех этих изумительных сокровищ, настоящие золотые часы с эмалью в распахнутом бархатном футляре…
Но для чего же всё это? Кому предназначены все эти прелести, от одной мысли о которых голова блаженно кружится?
Кругом стола разложены таблицы лото и ящик с шашками лото уже стоит наготове. Да, не может быть сомнения, что все эти богатства ожидают нас, никого другого… Это выигрыш в лото… Только какому счастливчику придётся воспользоваться ими, - вот жгучий вопрос.