Глава 7. ПЬЯНЫЙ МЕНЕСТРЕЛЬ
По ненадежной хлюпающей дороге они сумели дойти до деревни прежде, чем схлынул боевой азарт и навалилась усталость. В единственном на всю округу трактире для них нашлось местечко, и за умеренную плату хозяин вручил ключи от просторной светлой комнаты с двумя кроватями, застеленными чистым бельем. Отвыкший от такой роскоши король умылся водой, кем-то заботливо подогретой, рухнул на койку и моментально заснул. И сквозь сон смутно слышал, как осторожный Санди двигает к двери платяной шкаф.
Проснулись они лишь к вечеру, когда порядком стемнело, и неясные сумерки окутали низкие деревянные дома за окном. В дверь постучался трактирщик и доброжелательным тоном поинтересовался, проснулись ли господа и соизволят ли спуститься вниз к вечерней трапезе. Зевая во весь рот, Санди сообщил, что "господа" проснулись, желают умыться и голодны, как звери. И если в общую залу набилось не слишком много народу, готовы съесть все запасы хозяина.
Через пять минут им доставили горячую воду, кусок мыла и чистые полотенца. Король жизнерадостно поплескался в лохани, упоенно принимая летящие в лицо брызги, с наслаждением подставляя шею под теплые очищающие струи.
- С кем дружбу завели, подумать жутко! - ворчал шут, поливавший его из кувшина. - Про Лаэста слухи ходят, один другого противнее! Говорят, однажды он не погнушался кораблем беженцев: люди убегали от войны между восточными князьками, убегали, понятно, с заветными кубышками и наиболее ценным домашним скарбом. Его команда вырезала всех мужчин, а женщин и детей продала в рабство тем самым, от кого пытались убежать! Эта скотина объявлена вне закона пятью государствами, на побережье внутреннего моря Валирет стоят специально для него приготовленные виселицы, а он плавает себе по Эрине, контрабандные пряности развозит!
- Тем не менее он спас мне жизнь, хотя мог запросто продать негодяям с кренха. И узнав, что я король, отпустил на все четыре стороны, вместо того чтобы заткнуть потихоньку рот и затребовать богатый выкуп!
- Кто за тебя выкуп даст, горе мое! - невесело рассмеялся шут. - Листен, что ли? Так нужен ты ему! Откуда ты знаешь, что этот тип собирался с нами сделать? Мы ушли тайком, без лишнего шума…
- Думаю, он просто решил не упускать возможности заделаться другом Светлого Короля - Денхольм принял полотенце. - И он вправе рассчитывать на смягчение приговора. Если только не возьмется за старое…
Когда наконец они спустились вниз, их стол был накрыт и уставлен всевозможными горшочками. Народу в зале было негусто, что объяснялось сравнительно ранним временем для развеселых гулянок. Король и шут обстоятельно принялись за еду, с любопытством разглядывая посетителей.
Четверо деревенских завсегдатаев вели неторопливую беседу за кружками пенистого пива. Почтенное семейство проезжего купца отдыхало после сытной трапезы. Сапожник с подмастерьями шумно обменивались последними новостями и не самыми пристойными анекдотами. А прямо перед королем, уныло оглядывая пустой стол, терзал струны лютни бродячий менестрель. Утоливший первый голод Денхольм жадным до впечатлений взором окинул незнакомца.
В том, что менестрель бродячий, никаких сомнений не возникало.
Он был до того худ, что, казалось, вот-вот переломится где-то посередине долговязого тела. Обветренная кожа, больше похожая на древний пергамент, обтягивала кости, свисая складками морщин на изможденных щеках. Как будто для полноты впечатлений лицо прорезал старый косой шрам, берущий начало где-то в копне пепельно-серых, давно нечесаных волос и теряющийся в вороте линялой, небрежно залатанной рубахи. Из-под густых бровей старика на мир смотрели глаза бездомной собаки, выпрашивающей косточку у дверей мясной лавки, глаза, давно потерявшие цвет и блеск, глаза, полные скрытой муки. Одежду дополнял серый поношенный плащ - дыра на дыре, не менее грязные, но радовавшие своей целостью штаны и стоптанные до дыр тяжелые башмаки, красующиеся рядом с торчавшими из-под стола голыми мозолистыми пятками. Наиболее опрятный и ухоженный вид имела лютня, издававшая в руках владельца жалобные звуки, убивавшие затаенной фальшью. Да еще прислоненный к стене посох дерева незнакомой породы, выкрашенный в патриотический фиолетовый цвет.
Между тем менестрель уловил огонек интереса в глазах небедного на вид заезжего купца и поудобнее перехватил лютню, подкручивая колки. Услышав звуки, извлекаемые из несчастного инструмента, Санди на весь трактир заскрипел зубами…
Налей вина, чтоб кубки не пустели,
- унылым голосом затянул бродяга, -
Чтоб стала речь правдива и остра!
Вино необходимо менестрелю,
Как топливо для пламени костра!
…И король почувствовал непреодолимое желание утопиться. Санди, видимо, сточив до корней все зубы, тихо застонал, раскачиваясь из стороны в сторону. Почтенное семейство поперхнулось недопитым вином, укоризненно поглядело на трактирщика и ринулось наверх, зажимая уши. Но, к великому удивлению короля, остальные примолкли и придвинули стулья, а хозяин, вместо того чтобы дать мерзавцу пинка, бросил в их сторону виноватый взгляд.
- О, - раздался чей-то гулкий шепот, - Эй-Эй наконец за лютню взялся!
Подвластны песне люди и стихии, -
надрывался меж тем певец, -
И этот Богом проклятый трактир.
Вино родит прекрасные стихи и
Отмывает запыленный мир.
…Король не понимал возникшего среди завсегдатаев оживления. Так мерзко ему не было даже в Лесу Астарха. Но он лишь заботливо убрал со стола острые предметы и выдрал вилку из скрюченных пальцев разъяренного шута…
И можно в мирный день пропеть балладу,
В которой войны, кровь и звон мечей.
А можно и под грохот канонады
Воспеть отраду солнечных лучей…
И там и там источник вдохновенья -
Вино, оно как орден иль медаль!
Так лажа растворится в исступленье,
А из него появится печаль.
Певец явно наслаждался производимым эффектом, в его глазах родилось чувство, похожее на предвкушение, он давил фальшью, он выводил убийственные для уха рулады. И короля озарило: бродяга, неизвестно за какие заслуги пущенный в приличный дом, ведет слушателей к какому-то одному ему понятному финалу…
Но если трезв певец, так тяжко слуху,
Что даже зубы начинают ныть!
И у кого тогда достанет духу
Ему хотя б наперсток не налить?!
И будет он плести такие враки,
Которых не слыхали на земле,
И приведет к трактирной шумной драке
Отсутствие бутылки на столе!
…И король с облегчением рассмеялся, жестом подзывая трактирщика.
- Терпение, Санди! - прошептал он судорожно сглатывающему шуту. - Наше спасение обойдется нам в маленькую серебряную монетку!
И станет ведьмой добрая принцесса,
А рыцарь будет трус, дурак, подлец!
Тиран смягчится. Ради интереса
Велит повесить короля - певец! -
старательно фальшивил хитрец, жадно наблюдая за передвижениями трактирщика:
Один глоток - и правда торжествует!
Другой глоток - принцесса спасена,
И рыцарь узурпатора мордует,
Певца казнят за дерзкие слова!
- Насколько я понял, - с улыбкой ответил король на любезный вопрос хозяина, - ваш певец не замолчит, если ему не заткнуть рот. Вот вам деньги, сударь. Покормите его, пожалуйста. И поставьте на стол кувшин посолиднее…
Вино хранит привычные законы, -
сразу растеряв половину фальшивых нот, пояснил публике оживившийся менестрель:
И истина действительно в вине!
Мотив и ритм, морали да каноны
Горят в похмельном адовом огне…
Трактирщик, пожалей хоть клиентуру! -
взвыл он, всем своим видом поторапливая хозяина, несущего большой кувшин:
Плесни вина, ведь лажа все сильней!
Вино необходимо трубадуру
Как воздух… Хорошо… Еще налей!
В последнем возгласе сквозило такое облегчение, что трактир затрясся от грохнувшего со всех сторон смеха, к которому присоединился и король. Хохотали, держась за бока, деревенские парни, один из подмастерьев скатился под стол, а сапожник сгоряча выплеснул на него свою недопитую кружку.
- Ай да Эй-Эй! - в полном восторге проорал один из парней. - Вот уж не думал, что кто-то опять клюнет на его удочку!
- Видать, совсем тяжко пришлось! С такого-то похмелья! Фальшивил так самозабвенно, что челюсти свело!
- Тише, саранча! - прикрикнул на них сапожник, опасливо поглядывая в сторону короля. - Прикройте свои варежки! Лучше жерновами работайте, пошевеливайтесь: спать пора!
- Да рано еще, дядька! Завтра он уйдет года на три, кого слушать будем?
Менестрель между тем обстоятельно поглощал содержимое кувшина, почти не притронувшись к трапезе. Съев маленький кусочек хлеба, он завязал в узелок куриную ножку, вареный картофель и пучок зеленого лука. Вместительный кожаный бурдюк принял в себя остатки недобродившего молодого вина. Бродяга вдумчиво продегустировал оставшуюся в кружке жидкость, кинул на короля повеселевший, разом обретший цепкость и озорство взгляд.
- Спасибо доброму хозяину, - привычно поклонился он трактирщику, вставая и довольно твердой походкой направляясь к королевскому столику.
Денхольм вовремя перехватил только теперь опомнившегося шута, заставляя сесть и поставить на место увесистую кружку.
- Вы спасли мне жизнь, господин, - очень серьезно заверил старик со странным именем Эй-Эй. - Я ваш должник. Простите за представление, но…
- Да ладно, - стараясь не дышать перегаром, достойным дыхания дракона, перебил король. - Было довольно весело. Пустое.
- Нет-нет, я должен отблагодарить вас за терпение и щедрость. Мир дочиста отмыл свои краски, я снова могу петь! Я буду петь для вас, господа!
- Опять? - взвыл Санди. - Угомони его, куманек! Объясни ему, что мой слух больше не в состоянии выносить тот вой, что он называет песней! Расскажи ему, что в гневе я страшен и что даже если меня будут судить за убийство, найдутся смягчающие обстоятельства!
Но менестрель, не слушая гневных воплей, встал посреди залы, снова подстраивая колки…
В дверь ввалилась шумная толпа, с ходу требуя реки вина и горы мяса: крупные плечистые парни, тискавшие крепко скроенных девок. И шут посмотрел на них с тихой надеждой… Но увидев певца посреди залы, парни захлопнули пасти и, чинно выдав хозяину горсть медяков, заняли места поближе. Кто-то кинулся прочь, громко созывая народ. Из кухни прибежала прислуга и застыла в дверном проеме… Полной тишиной встретил трактир звуки лютни, нежные и печально-торжественные. Невидящим взором окинул публику певец, прикрыл глаза, устремленные в неведомые прочим дали… И запел:
Залиты бледной луною поля,
Тянет туманом с болот…
Проклята Богом эта земля -
Так древняя песня поет.
Там кости белеют, чернеет гранит.
Там стертый веками замок стоит.
…Король окаменел…
Голос певца, чистый и глубокий, казалось, сгущался под высокими сводами зала, обволакивал, круша века, сметая расстояния, - и вот уже как наяву видел Денхольм обломок черной башни, пришедшей в мир со старинной гравюры: проклятой Башни чародея Ронимо…
Замок угрюмый давит тоской.
Кто в замке хоть ночь проведет,
Тот навсегда позабудет покой -
Так древняя песня поет.
Будь пеший, будь конный, слуга, господин,
Но на душу примет проклятье руин.
Выйдет из замка при свете луны
И жизнь на земле проклянет,
Ведь камни руин от крови темны -
Так древняя песня поет.
И тысячи подло убитых людей
Со стоном живому прикажут: "Убей!"
Только однажды пришел в замок маг, -
Одежды сверкали, как лед,
И понял, что в замке хозяином - враг, -
Так древняя песня поет.
Вполголоса странную сагу завел
И магию нитью серебряной вплел.
…И король оторопел: желая отблагодарить за жалкий кувшин дешевого вина, певец слагал балладу о его далеком предке, герое Войны Магии Денхольме I! О великом пращуре, обладавшем Заклинаниями Воздуха и Воды, победителе ожившей пустой злобы, схоронившейся в Вендейре, Зоне Пустоты…
И хлынули воды в руины с небес,
И гром расколол небосвод,
И призрачный замок, навеки исчез, -
Так древняя песня поет.
Ведь кровью пропитан был каждый брусок,
Дождь смыл эту кровь - и остался песок.
Так древняя песня поет…
Певец смолк, изможденно падая на заботливо подставленный кем-то табурет. Слабо звякнула выпущенная из пальцев лютня, но уже через миг Эй-Эй вскинул голову и лукаво поглядел на Денхольма:
- Понравилась песня, господин?
- Ну ты даешь! - выдохнул за короля ошалевший Санди. - Спой еще, а?
На шута менестрель взглянул с меньшим почтением:
- Кто-то мне потроха выпустить клялся? Или послышалось, люди?
- Ладно тебе ерепениться! - замахал руками хозяин. - Когда ты выпивку клянчишь, тебя даже я придушить готов! Пой, Эйви-Эйви! Смотри, сколько народу набилось!
Эйви-Эйви! Вот оно что! Перекати-поле, в переводе с холстейнского наречия! Король улыбнулся: достойное прозвище для бродяги. И сокращение достойное. А как еще окликнуть такого? Эй ты! Эй-Эй!
Певец меж тем сменил гнев на милость и снова взялся за лютню. Таких красивых мелодий, таких берущих за душу баллад король еще не слышал. Санди так и вовсе был убит: к чему слагать мотивчики и дрянные стишки, если есть в мире человек, способный на такое! Но потом сказка исчезла, и на смену ей пришло разочарование. Уставшего Эйви-Эйви наконец зазвали к чьему-то столу, и понеслась под потолок разудалая песенка, полная непристойностей. И дружный хор луженых глоток весело подтягивал припев.
- Эй! - крикнул кто-то, перемежая брань иканием. - С таким… талантом… ик… тебе бы при… дворе… ик… выступать, короля… забавлять! Мог бы… в золоте купаться! А ты… песни за кружку… пива, как шлюха, продаешь!
Денхольм взглянул на певца. Но хмельной Эйви-Эйви покачал головой:
- Я не сумею жить в клетке. Да и зачем во дворце ободранный воробей? Прислуживать королю? Дышать ему на забаву?! - расхохотался он и внезапно пропел: - Король наш добр, но он - слепец… увенчанный короной… ведь заслонил ему дворец… страдания Элроны!
Хозяин испуганно оглянулся на королевский столик, пытаясь остудить горячие головы. Менестрель затянул новую песню, еще похабнее, чем предыдущая. С печальными вздохами король и шут поднялись к себе наверх.
Они быстро легли и погасили свет. Проворочавшись под одеялом, король понял, что вряд ли сможет уснуть. В голове крутились обрывки баллад вперемешку с непристойными куплетами. Он думал о певце. О том, что кощунственно разменивать такой талант в трактирных попойках. О том, что и голос, и песни Эйви-Эйви просто созданы для высоких стрельчатых залов его дворца, но взять к себе бродягу означало смертельно обидеть Санди, не говоря уже о памяти покойного брата, короля-менестреля. Он думал о Ташью, о прекрасной и гордой Ташью, и представлял себе ее заплаканные глаза. А еще он думал о своей жизни, не слишком длинной и не слишком удачной.
С самого рождения он привык полагаться на старших. Сначала за него решал отец. Потом брат. В пятнадцать лет он остался один, поскольку мать скорбела по Йоркхельду и не проявляла особого интереса к судьбе младшего сына. Через пять лет на его неокрепшие плечи свалилась вся тяжесть власти, придавила, норовя сломать, растоптать, изувечить… Но Совет Мудрейших подхватил готовые обрушиться своды, удержал купол государственной мощи - и народ не пикнул, не посмели обнажить мечи соседи, присмирели разбойники, расплодившиеся в смутное время безвластия. А зеленый, несмышленый король вздохнул с облегчением, распрямляя истерзанную спину. Но когда окрепли крылья и затосковали по свободному полету, как старательно былые помощники подрезали маховые перья слетку, готовому вырваться из клетки! Как самозабвенно душили все идеи и начинания! И вот он почувствовал наконец великую силу, железные когти и клюв, готовый разорвать любого, вставшего на пути, он узнал себе цену и приготовился к рывку… И в результате мучается бессонницей в захудалой деревенской гостинице, пробираясь по-воровски, тайком, в собственный дворец. Было над чем подумать…
- Не спится, куманек? - насмешливо поинтересовался Санди. - Держу пари, ты размышляешь на те же невеселые материи, что и я.
- Вряд ли, - вздохнул король. - Но попробуй угадать, если хочешь.
- Опасно тебе возвращаться, вот что, - неожиданно выпалил шут. - Не сейчас, куманек, не сейчас. Переждать надо, пока суета утихнет.
- Выбирал себе скакуна, а попал пальцем в хромую кобылу, - рассмеялся Денхольм. - Но идея интересная. А кто, по-твоему, за меня страной управлять будет?
- И кто, скажи на милость, за меня утешит мою Ташку?! - прямо-таки сочась ехидным ядом, в тон ему протянул шут. - А ты не думал написать письмо? Или писать не умеешь?
Король подскочил на кровати. Письмо! Ведь он мог послать его еще из Стекка! Успокоить, все объяснить, помощи у друзей попросить в конце концов! Ох, коронованный тупица!
- Что, переварил? - издевательски поинтересовался Санди. - Не переживай, до меня тоже недавно доскакало. Возьми-ка ты бумагу, перо - все равно ведь не спится - и подробно опиши наши приключения. Ташке что хочешь строчи, но парням непременно прикажи разобраться во всей этой паутине. Кто за нами охотится. И за каким рожном им это надо.
- Я им в письменном виде всю полноту власти передам. Вплоть до моего возвращения, - оживился король. - Пусть организуют новый Совет. Братья Сайх, Зуй да Масхей. Справятся, никак вместе учились.
- Листен разорется!
- Пусть орет. Против Большой Печати не слишком повыступаешь, - торопливо писал послание Денхольм. - А я еще оттиск Перстня приложу. Так, готово. Теперь письмо для Ташью. - Он задумался лишь на миг, и вся его печаль, вся тоска и нежность ливнем хлынули на небеленый лист бумаги.
Король писал о своей любви. Он тщетно искал нужные слова, а те, что вырывались из-под пера - разве могли они выплеснуть на бумажную плоскость его необъятную душу, в которой царили ослепительно синие глаза, и кинжалы длинных ресниц, и шорох осенних листьев, навеки запутавшихся в искрящихся прядях?! Король писал о разлуке. Он просил прощения за каждый день, прожитый вдали от возлюбленной, он ставил на колени непокорные строчки, он возводил из них пьедестал Надежды на скорую встречу…
- Остановись, братец! Пожалей письмоносца! - корявым камнем полетела насмешка в зеркальную гладь его печали, ушла на глубину, оставив круги тревоги и раздражения. - Представь, как он уныло бредет под тяжестью королевской любви, заключенной в несколько увесистых томов!
Денхольм сплюнул, кинул в шута подушкой и постарался закончить письмо. Поставил печать. Расписался. Санди отодрал от занавесок две шелковые ленточки и заботливо обвязал послания, накапав сургуча с найденного на столе огрызка и припечатав его Перстнем, изъятым из заветного Кошеля.
- Вот так-то, куманек. Дадим о себе знать. Парни наведут во дворце порядок. Столицу перестанет лихорадить. А мы тем временем спокойненько погуляем по стране, посмотрим, что в мире творится.
- Знаешь, дружище, - целуя заветное письмо, улыбнулся король, - теперь, пожалуй, я усну как убитый.