Мусор бодро замотал головой. Похоже, несмотря на то что под его ногами лежал обезглавленный труп с дыркой в спине, к Мусору вновь вернулось его обычное приподнято-без-мятежное настроение. Я уверен, что, наступи сейчас конец света, Мусор спокойненько уселся бы в какой-нибудь кипящий котел и начал бы рассказывать кучке рогатых чертей с трезубцами свежие и ужасно пошлые анекдоты.
- Кстати, господа! У меня к вам есть еще одно деловое предложение. На этот раз по поводу… кто не закрыл входную дверь? - Внезапно голос его сорвался до шепота. Пухлая физиономия побелела еще больше, чем Севина. И точно - я услышал, как входная дверь со скрипом отворяется.
- У т-тебя же там к-кровь на полу! - с трудом выдавил Сева и так побелел, что оставалось удивляться, как он не стал прозрачным или не растворился в воздухе совсем.
Я ничего говорить не стал. Просто развернулся и пакетом, в котором лежала голова Пал Палыча, высадил стекло. Встав на подоконник, спрыгнул в мокрый снег и побежал через дорогу, наперерез машинам, сквозь сугробы, к парку. А затем дальше - домой!!
Паника - вредная штука, но что поделать, когда в руке отрубленная голова, а на топоре могут быть отпечатки твоих рук?!
Поскальзываясь и чувствуя, что носки вновь становятся мокрыми и липкими, я заметил, что сзади меня семенит Сева. Вскоре он догнал меня, и мы перешли на шаг.
Парк кончился, а за ним последовала улица имени Максима Горького.
Некоторое время шли молча. Затем я спросил:
- А Мусор где?
- Мусор тоже смылся. Только, наверное, к себе домой, - хриплым от отдышки голосом ответил Сева.
- А ты почему не к себе?
- Не сообразил. - Сева виновато улыбнулся и снова дыхнул луком, - Знаешь, я пока к тебе заскочу. На минутку. А затем домой. У м-меня ведь жена…
Я примирительно поднял руки:
- Не надо больше о своей Марфе. Пошли.
- Марье… - щепетильно поправил Сева.
- Марфе! Как хочу, так и называю. Я ей не муж, и это моя личная свобода слова! - Пакет с головой несильно стукнулся о колено, но я не обратил на это внимания.
Мерзли ноги.
3
В квартире моей еще с доисторических времен мебели немного - диван, кровать, шкаф, несколько стульев и тумбочек, телевизор и две полки с книгами (последние две вещи не относились к предмету мебели, но я считал их именно таковыми). Еще на стене висел красивый ковер, доставшийся мне от бабушки. На кухне, помимо стола, холодильника и законных плиты с умывальником, стояли четыре табуретки. Вот, собственно, и все мое богатство. Сами понимаете, приличному вору позариться в моей квартире особо не на что.
На кухню-то мы с Севой и прошли. Сева тотчас включил в кране горячую воду, отрегулировал и засунул свою лохматую голову под кран. Тут же начал противно фыркать, как морж.
Я тем временем поставил на огонь чайник и сковородку, дабы Поджарить яичницу. В холодильнике обнаружилась кастрюлька с супом, но мне не хотелось показывать ее Севе, зная его вечно голодную натуру.
Однажды мы ходили на свадьбу к одному нашему общему знакомому (то ли к Савве Ивановичу Крахоборову, то ли к Папаниколаю Аркадию Тысуповичу), и там было на редкость много разнообразной пищи. От хлеба с черной и красной икрой до торта с кремовыми розочками. И Сева на том празднике сделался страшным. После трех выпитых "з-за здровье" рюмочек крепчайшего коньяка он налетел на стол, едва не забравшись на него с ногами, и стал с ужасающей скоростью поедать все, до чего могли дотянуться его тощие руки. Дотягивались они до многого, и со стола в Севин желудок вскоре в определенном порядке перекочевали:
- шесть бутербродов с маслом и черной икрой (красную Сева не уважал и презирал);
- несметное количество пирожных всевозможных видов и размеров;
- тарелка холодца, затем половина еще одной. Вторую половину в неравном бою у Севы отобрали здоровяк Капица и сам виновник торжества, то есть жених;
- тарелка жареной картошки;
- тарелка салата "оливье", пошедшая в Се-вин желудок как гарнир к вышеупомянутой картошке;
- три соленых огурца.
На четвертом Сева заснул, а так бы мог приключиться еще один рекорд Гиннесса…
Сева вылез из-под крана раскрасневшийся, с блеском вернувшейся трезвости в глазах. Нос его поблек, вместо лилового став неопределенно-фиолетовым.
- Голова трещит, - пожаловался он, почесывая макушку, - чего-нибудь выпить есть?
- Компот, - ответил я, роясь в холодильнике. Вернее, делая вид, что роюсь. Рыться было особенно не в чем, потому что помимо кастрюльки и бутылки с компотом внутри железного морозильника, носящего грозное прозвище "Титан-375", была только тарелка с засохшим жиром и кожицей от давно поглощенного мною помидора.
- С яблоками? - оживился Сева, заглядывая в недра "Титана" через мое плечо. - А в к-кастрюле что?
- С грушами, - отрезал я, захлопывая дверцу. Потом снова открыл и вынул четыре последних яйца, прикидывая в уме, сколько придется выудить из домашнего бюджета завтра утром, чтобы основательно затариться едой хотя бы недели на две.
Погруженный в эти размышления, я стал готовить яичницу. Сева сел на табуретку, положив костлявые локти на стол, и, в помощь мне, принялся усердно шмыгать носом.
По мере того как яичница успешно поджаривалась, ноги мои, одетые в шерстяные носки, согревались, а с Севиного лица сошла-таки краснота. Еще немного пошмыгав носом, он полез за тарелками, на правах лучшего друга порылся в столе, разыскивая вилки, и мы уселись поглощать обжигающую рот яичницу вкупе с кетчупом, горчицей, перцем и кусочками черного хлеба. Вдобавок Сева безо всякого предупреждения прорвался к холодильнику и выудил бутылку с компотом. Ее тоже распили на двоих.
Ели молча, разглядывая друг друга, и, только после того как я убрал посуду в раковину, Сева осторожно спросил:
- С головой-то чт-то собираешься делать?
- Я уже подумал, - ответил я, поднимая пакет, заботливо прислоненный к батарее. - Положу ее пока в ванну, а там выкину, наверное, на свалку.
- А бомжи?
- В пакете и выкину, как будто мусор. - После чего я пошел в ванную.
Вынимать голову из пакета как-то не очень хотелось, но, наверное, все же надо было. Почему-то мне казалось, что в пакете она через пару часов начнет вонять. Оторвать ее от целлофана оказалось не так-то просто, а когда я все же вынул голову за волосы на свет, оказалось, что в пакете остались какие-то обрывки, прилипшие к краям волосы и немного крови. Подумав, я вылил кровь в ванну, а остальное свернул в пакет и бросил в мусорное ведро. Потом отправлю на свалку с головой заодно, чтоб не оставлять следов. Представляете, господа присяжные заседатели, да я сейчас занимаюсь не чем иным, как заметаю следы преступления! Я представил, как меня будут показывать в "Дежурных новостях" с распухшим лицом и заплаканными глазами, и мне стало немного плохо. Даже вид зажатой в руке головы не вызвал у меня отвращения. Я долго думал о том, что будет, если нас поймают.
А голова Пал Палыча выглядела мертвой на все сто. Щеки обвисли, нижняя губа оттопырилась, обнажив зубы, глаза мертвым взглядом смотрели куда-то за мое плечо, и выражения у них не было совсем. Мертвое выражение невидящих глаз, да и только.
- Ок-казывается, Чуваров не в обмороке был, когда Мусор его… - прошептал Сева из-за моего плеча. Я вздрогнул. Что за дурная привычка - подкрадываться сзади и неожиданно начинать разговор! - Если бы он был в об-бмо-роке, у него глаза бы были закрыты, верно?
- Конечно. Включи холодную воду. - Я держал голову на вытянутой руке. Не такая уж и тяжелая, но мне казалось, что если ее долго держать за волосы, то они не выдержат и порвутся. Пальцем я закрыл Пал Палычу веки и положил голову на дно ванны. Лицом вниз. Сильный напор холодной воды тотчас сбил ее и перевернул на бок.
- А вода зачем? - поинтересовался Сева, когда мы вновь вернулись на кухню.
- Чтобы голова не… мм… не протухла. Знаешь, когда холодильник размораживают…
- П-понятно, - кивнул Сева, присаживаясь за стол и разливая по стаканам остатки компота. - Тогда надо вып-пить за здравие… в-вернее, за упокой усопшего.
Компот пошел хорошо, но огорчало отсутствие в нем самих груш. Я-то надеялся, что они окажутся на самом дне, совершенно забыв о том, что сам же их вчера и съел, валяясь на кровати и читая какую-то книжку. Ведь всем давно известно, что именно за чтением поглощается наибольшее количество еды в сутки.
Сева после выпитого компота ожил совсем и даже попытался завести разговор на тему приготовления киселя без крахмала, но ближе к середине не очень увлекательного, с моей точки зрения, рассказа запутался, не смог объяснить смысл слова "гипертрофированный", увял и молча дожевал остатки хлеба.
- А что же, интересно, будет делать Мусор? - спросил он, в задумчивости почесывая нос.
- Это его проблемы. Главное что? Главное, чтобы нас никто не заметил, когда мы убегали!
- К-как же нас могли не заметить? Там народу кругом было жуть сколько. Обед же!
- Обед - это хорошо. Но я имел в виду того, кто вошел в туалет. Может, там была какая-ни-будь глухая старушенция?
- И слепая, будем надеяться… И что она, интересно, делала бы в мужском туалете? - хохотнул Сева и мгновенно подавился хлебом. В порыве неудержимого кашля он вскочил, опрокинув ни в чем не виноватую табуретку, и не замедлил зацепить своими костяшками кружку и бутылку. Все это с грохотом покатилось по столу, выливая последние капли компота на скатерть, а бутылка вдобавок свалилась на пол, обрызгав мои штаны. Кашляющий Сева, пытаясь сгладить свою вину, склонился над столом, запнулся за табуретку и растянулся на полу, стащив следом скатерть вместе со сковородкой и блюдцами…
В общем, закончилось все тем, что Сева, откашлявшись и вновь умывшись над раковиной, неожиданно быстро засобирался домой.
- Пошли со мной? - безо всякой надежды спросил он уже в коридоре, с кряхтением напяливая резиновые свои сапоги, - Ну… почитать чего-нибудь возьмешь.
Я подумал и решил, что все-таки Сева прав. Чтобы немного освободиться от сковавшего меня напряжения, нужно было именно прогуляться на свежем воздухе. И не сидеть же, в конце концов, один на один с отрубленной головой Пал Палыча Чуварова!!
4
Мы вышли на улицу и, ловко и не очень огибая лужи, направились прямиком к трамвайной остановке. На этот раз я надел шерстяные носки из собачьей шерсти (слышал, они здорово помогают при болезни костей) и сапоги, а посему откровенно наслаждался прогулкой.
- Надо будет Мусору позвонить, - буркнул Сева, снова натянувший шапочку на самый нос. Уши свои он не прикрыл, и они весело торчали, ярко контрастируя своей младенческой розова-тостью с трехцветной шапкой. - З-знаю я его. Ему не позвонить, сам ни за что не откликнется!
- И про голову спросить надо, - напомнил я, - может, она ему еще понадобится.
- Зачем? - Мы вошли в полупустой трамвай и сели на задние сиденья. Моя задница тут же запротестовала против такого холода, но я не обратил на ее протесты абсолютно никакого внимания, а стал объяснять:
- Вот, к примеру, есть такой праздник Хэл-лоуин. У них там в Америке принято на Хэл-лоуин вырезать голову, ставить внутрь свечку и…
- Стоп, стоп! Из чего вырезать? Как? - Сева заинтересованно посмотрел мне в глаза. После короткого описания непростой процедуры я продолжил:
- Ставишь, значит, внутрь свечку, зажигаешь и голову тыквенную выставляешь на улицу. Желательно ночью. И все, кто проходит мимо, жутко пугаются!
- И в чем смысл? - Для чересчур маленькой Севиной головы было очень сложно сообразить сразу. Пришлось популярно объяснять вновь.
- А еще вот какая штука на Западе есть, - встрял сидевший сбоку сухонькой старичок без бороды. - Конгресс называется! Это такой парламент, а сидят в нем конгрессмены!
- Засунь себе своих конгрессменов… - подключилась к разговору бабуля, сидевшая неподалеку, - фашист недобитый! Тут самим есть нечего, а он все про Запад!
- Сама коммунистка! - буркнул старичок, обращая к старушке пламенный патриотический взор. - Запоганила Россию своими семечками, а еще бесплатно, наверное, в государственном трамвае ездит!
- Ну, во-первых, это коммерческий трамвай, - вставил молодой контролер, - здесь платят все!
- Граждане! - воскликнула бабуля, ногой засовывая корзину с семечками под сиденье. - Посмотрите на эту толстую морду! Ишь как отъел, на коммерческих-то трамваях разъезжать!
Ни у кого из присутствующих (даже, как это ни странно, у контролера) морда толстой не была, и я отнес эти слова на счет плотненького мужичка, стоявшего на ступеньках около дверей. Старичок же, видимо, решил, что оскорбляют именно его, привстал на цыпочки и попытался тюкнуть бабусю костылем, но, к сожалению, не дотянулся. Тут еще трамвай вдруг резко затормозил, и костыль, описав в воздухе широкую дугу, вонзился в живот молодому контролеру. Тот выругался, ничуть не смущаясь тем, что вокруг могут находиться дети, и, пошатываясь, на полусогнутых ногах поспешил удалиться в другой конец трамвая.
Тут и бабуська, обозвав дедушку обидным "кабыздох", выскочила на остановке и, тараня граждан необъятным торсом и корзиной с семечками, скрылась в неизвестном направлении. Трамвай набился до отказа, потому что остановкой был вещевой рынок.
Меня вплотную прижало к старичку, а Сева не менее плотно прижался ко мне и часто задышал в затылок.
- Вот так мы и живем! - выглядывая откуда-то из-за моего плеча, проскрипел старичок. - Меня вчера вот так же жена обругала. Она у меня за Выбримордина, а я нет. Я за этого… мм… Владиленович который.
- А мы сегодня хорошему человеку голову отрубили, - ни с того ни с сего сказал Сева. Я вздрогнул. Старичок улыбнулся:
- Да ну? Правда хорошему?
- Сволочью был, если отрубили, - многозначительно произнес мужчина, стоявший чуть позади старичка. На лице его, в морщинах и мутном взоре читалась многодневная и беспробудная пьянка.
- Нет, хороший он был. Я з-знаю! - ответил Сева, которого, видимо, кто-то розовый с рогами и хвостом тянул сейчас за язык. И усердно так тянул! - Он инопланетянином был.
- Все инопланетяне сволочи! Ни разу не встречал порядочного пришельца! - Мужчина вновь очень многозначительно икнул. Похоже, сейчас он пребывал в том самом состоянии алкогольного опьянения, при котором хоть и соображается, но с очень большим трудом.
- Пришелец, говорите? - Старичок улыбнулся, он, конечно, не верил ни единому Се-виному слову, - И какой же он? Восемь лап? Или три головы?
Я толкнул Севу локтем под ребра. Он не почувствовал.
- Одна голова, - пробормотал он задумчиво. - Он человеком б-был, я же говорю. 06-бычным таким. С белыми волосами.
- О-о! - с сарказмом сказал я и попытался использовать торможение трамвая в свою пользу: толкнуть Севу плечом, чтоб прекратил глагольствовать.
- А еще мы думали, ч-что из него что-нибудь вылезет, ан нет!
- Мгм… - Старичок потер морщинистый лоб, - Знаете, молодой человек, со мной тоже иногда странные вещи происходят. Просыпаюсь, бывало, постель мокрая…
- Дык разве ж нет, при твоих-то годках! - Пьяный мужик часто-часто заикал. Видимо, смеялся.
- Вот в этом-то вся и странность, - бурно отреагировал старичок. - Постель мокрая, а трусы сухие! И пижама сухая!
- А жена ваша как?
- Тоже сухая! Она вообще в другой комнате спит! И у нее тоже все там странное! То духи по комнате летают, то помадой на зеркале кто-то писать начнет. Вчера вот Маяковского написал: "Послушайте! Ведь если звезды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно?" А потом еще снизу приписано: "Колбаса воронежская: 0,5 кг - 18 руб., пучок редиски: 3 руб. банка майонеза: 18 руб., огурцы: 1 кг - 3 руб. Целую. Твоя Оля!" Вот оно как!
- Скоты они все, однозначно! - выдавил пьяный мужик и вытек вместе со всеми на остановке.
Мы с Севой и старичком поехали дальше, на конечную остановку, после которой трамвай уходил на круг.
- И как отрубили? Ровно? - после некоторого молчания поинтересовался дедушка. Я снова вздрогнул. Видимо, теперь это моя судьба - вздрагивать.
- Я не видел, - честно признался Сева.
- А что это ваш друг все время молчит?
- У него шок! Он же сам как раз и рубил!
- Не рубил, - не выдержал я, - только пытался! Это Мусорщик все сделал!
Тут, похоже, до старичка дошло, что дело нечисто. Пробормотав какие-то несущественные извинения, он прошел на переднюю площадку, да там и застыл перед дверцами, не решаясь повернуть голову в нашу сторону. Я набросился на Севу:
- Ты в своем уме? А если он сейчас в милицию сообщит? Видел, мол, двоих в трамвае.
Все об отрубленных головах рассказывали! Нас же вмиг!..
Сева сжался в неприметный комочек, втянул голову в плечи и прошептал:
- Я и сам не знаю, что произошло. Наверное, это от чрезмерной эм-моциональности!
- У меня тоже, между прочим, чрезмерная эмоциональность! Аж через край хлещет! Но я же не болтаю на каждом углу, что у меня в ванне голова лежит! Вот врезать бы тебе, чтоб до конца жизни только шепотом и разговаривал!
- Меня нельзя бить! У меня почки больные.
Это было для меня сюрпризом.
- Что, кровью писаешь?
- Не в этом дело. Сплю когда, то ноги на стопку книг кладу или на спинку кровати, чтобы левая почка на место вставала. Она у меня в том месяце вылетела, а теперь вот надо, чтобы встала.
- Вот заливун! А пьешь тогда зачем, как боров?
- Это делу не мешает! - с ноткой гордости в голосе сказал Сева.
- Мешает, мешает. Проживешь еще лет тридцать, узнаешь, как мешает! - Я похлопал Севу по плечу. - Ладно, потопали.
Трамвай остановился, и мы снова сошли в слякоть тающего снега.
Дом, в котором жил Сева, находился совсем недалеко от остановки, за детским садом, и мы не торопясь пошли по тротуару, обсуждая, чего бы мне взять у Севы почитать. Сева с присущим ему маньячным энтузиазмом расхваливал какого-то неизвестного мне автора. Я же новых, а уж тем более современных писателей-фантастов особо не жаловал и просил перечислить книги из классики. Севе, кроме "Старика и моря" Хемингуэя, ничего в голову не приходило, и он снова возвращался к обсуждению очередного творения неких Скаландисов, Лазарчуков, Бобровых, Свистоплясовых и прочих и прочих… Тут я вспомнил, что забыл Севиного "Малыша" у Мусора в туалете. Сева погоревал немного, но после моего клятвенного обещания купить ему новую книгу из той же серии посветлел.
Мы подошли к подъезду, зашли и стали подниматься наверх.
Этаже на пятом Сева остановил меня и заговорщицки прошептал:
- Жди здесь. Я все вынесу! Зная о том, что Марфа терпеть не может ни меня, ни тем более Его Высочество Карла Мусорщика, я кивнул и, прислонившись плечом к счетчику, прикурил. Сева потопал к себе на седьмой.
Дверь около меня отворилась (совсем чуть-чуть), и из мрака квартиры кто-то, явно женщина, строго спросил:
- Чего делаешь?
- Стою, - ответил я, затягиваясь.
- Счетчик небось скручивать решил? Ты у меня смотри, я сейчас милицию позову, они тебе покажут, как счетчики скручивать.
- Милиция не умеет их скручивать. Тут опыт нужен, - ответил я, потому что женщина мне совсем не понравилась.
- Вот и иди на улицу, шпана малолетняя. А то позвоню ведь!