- Что рассказывать… - Ковалишин завертел головой, словно воротник душил его. - Все вышло неожиданно, как гром с ясного неба. Иду здесь вот, по этой тропинке, посты проверять. Смотрю, из этой гущины, вон оттуда,вылазит пригнувшись кто‑то. Раз! И у него с руки взлетает голубь. Что такое? Про голубей я уже знал, слышал, что Художник их ищет… Я как раз за этим вот кустиком стоял - замер, меня не видно. Гляжу - Москалев это. Оглянулся он по сторонам и - к лесу. Я заглянул в заросли, а там клетка. Ну, меня в пот ударило. Кричу: "Москалев!" Он оглянулся и бежать. Я за ним, кричу: "Стой! Стрелять буду!" Он повернулся и из пистолета в меня. Тогда я по нему из автомата чиркнул, всего три пули… Подбегаю, а он уже готов.
Ковалишин не оправдывался и, конечно, не выдавал себя за героя, сумевшего обезвредить шпиона, он просто был подавлен всем случившимся и еще не знал, как оценить свой поступок. Впрочем, он всегда полагался на мнение начальства, а сейчас это мнение ему еще не было известно.
- Покажи, где клетка, - сказал Серовол.
Раздвигая кусты, Ковалишин полез в заросли, и двигавшиеся за ним Серовол и Коломиец увидели стоявшую на земле клетку с густо переплетенными проволокой стенками и открытой дверцей. Подняв клетку, Серовол увидел лежавший под ней какой‑то сверток. Это оказалась старенькая плащ–палатка.
- Ннда! - сказал помрачневший начальник разведки, передавая клетку и развернутую плащ–палатку Юре. - Где он?
Ковалишин показал на полянку.
- Вон лежит…
Только сейчас Юра увидел метрах в сорока спину Москалева, которую можно было принять за изгиб выглядывающей из травы колоды.
- Откуда стрелял, помнишь? - повернулся к Ковалишину капитан.
- Как же! Вон от той осинки. А его пуля прямо в ствол осинки угодила. Рядом прошла…
Серовол подошел к деревцу, осмотрел белую рваную рану на его стволе, наклонился и поднял из‑под ног стреляную гильзу.
- Три должно быть… - тихо произнес Ковалишин, поискал глазами среди травы и, подняв еще две гильзы, передал их капитану.
Подошли к убитому. Москалев лежал, уткнувшись лицом в траву, слегка подтянув под себя правую ногу. Кепка, надетая козырьком назад, удержалась на голове. Пистолет лежал рядом,Капитан поднял пистолет, приказал проверить все карманы в одежде убитого.
Нашли немного: тоненькую тетрадку, на первых страницах которой были записаны стихи Константина Симонова "Жди меня", текст песен "Вьется в тесной печурке огонь" и "Синий платочек", бритвенный прибор, кусочек мыла, зубную щетку, наполовину исписанный карандаш. Все это находилось во внутренних карманах пиджака, а из правого наружного Ковалишин вытащил еще один маленький химический карандаш и несколько листиков папиросной бумаги. Юра отстегнул от ремня самодельный чехол с финкой.
- А ведь он не курил… - сказал Ковалишин, рассматривая бумагу и остро заточенный карандашик.
- Не иначе донесение на папиросной бумаге писал, - высказал предположение Марченко.
Юра смотрел на Москалева со смешанным чувством жалости, тоски, отвращения. Он до последней минуты верил, что все рассказанное Москалевым ― правда, сочувствовал ему и теперь не знал, что думать. Нужно было верить фактам, а факты говорили о том, что не кто иной, а именно Валерий Москалев пользовался голубиной почтой. Кухальский говорил, что последний раз на голове у человека, приходившего за голубями, было что‑то похожее на беретку. Кепку, надетую козырьком назад, можно было принять в темноте за берет. Старик говорил о плаще или накидке ― вот она, плащ–накидка, под которой легко можно было спрятать клетку. И рассказ перепуганного Ковалишина…
И все же не хотелось верить фактам, не укладывалось в голове Юры, что Валерка оказался таким подлым, коварным человеком и отплатил им за доверие черным предательством.
- Вот гильза, - Ковалишин нагнулся, поднимая стреляную гильзу. - Да, это его… От пистолета.
Серовол взял гильзу, без особого интереса сравнил ее с теми тремя, что имелись у него, кивнул головой. Посмотрел на убитого, сказал горько:
- Молчит… Эх, Москалев, Москалев.
- Уже не скажет… - угрюмо подтвердил Марченко. - Все унес с собой в могилу. Надо было тебе, Ковалишин, по ногам его. Высоко взял, пуля точно под левую лопатку вошла. Погорячился ты.
Ковалишин снова виновато развел руками.
- Погорячился… Я ведь хотел предупредительную очередь поверх головы дать, а оно… Главное, если бы он не стрелял в меня…
Неожиданно Ковалишин нагнулся и, брезгливо кривя рот, снял с рукава убитого что‑то беленькое.
- Перышко, - сказал он, показывая Сероволу то, что было зажато в его пальцах. - Голубиное, видать… Пристало…
Голубиное перышко, пушинка… Конечно, взводный сделал логичный вывод, ведь было бы естественным предположить, что пушинка пристала к рукаву пиджака Москалева, когда он возился с голубем. Да, так следовало бы предположить. Но Юра Коломиец, увидев пушинку, зажатую в пальцах Ковалишина, испугался, да так, что в груди похолодело. Первые мгновения он не мог понять, что с ним происходит и в чем кроется причина внезапно нахлынувшего страха. Неужели это перышко! Оно, оно! И то, что Ковалишин нашел его на рукаве Москалева… Ну, и что из того? Ведь все правильно: взводный и стреляные гильзы нашел, и карандашик, и бумажку. Вот, вот, все он нашел ― гильзы, остро отточенный карандаш, папиросную бумагу и даже это перышко. На рукаве…
Перышко на рукаве Москалева казалось Юре каким‑то лишним, искусственным, потому что однажды… "В лесу чего не наберешься…" Вот такое же перышко–пушинку снял тогда Селиверстов с рукава Ковалишина.
Юра тряхнул головой, растер лицо руками, щеки его горели. Он чувствовал себя несчастным, так как понимал, что его рассуждения сумбурны, вздорны. Перышко! Нашел к чему цепляться. На Ковалишине лица нет, влип взводный в историю, перепугался. Каждый бы чувствовал себя неважно на его месте. А все‑таки… Почему? Тьфу ты, напасть, будь она проклята эта пушинка. Надо думать о чем‑либо другом.
Очевидно, никто не заметил состояния Юры. Что касается Серовола, то в эти минуты он не обращал внимания на своего помощника. Со странным выражением лица Серовол внимательно оглядел поляну и вдруг, размахнувшись, изо всей силы, со злостью швырнул гильзы в кусты.
- Хватит! - решительно и зло заявил капитан. - Ни в чем ты, Ковалишин, не виноват. Конечно, если бы живым его захватил, было бы лучше. Но и так спасибо, что не упустил гада. - Он повернулся к командиру роты, -Марченко, шума поднимать не надо. Похороните его, скажите, что убит случайно, по недоразумению. Потом все объявим, наградим Ковалишина за проявленную бдительность. А ты, Ковалишин, не переживай. Молодец!
Очевидно что‑то вспомнив, Серовол задумался на несколько секунд и добавил, глядя на Ковалишина:
- Подбери двух хороших, надежных хлопцев. Возможно, пойдешь на задание. Есть одно серьезное дело…
- Когда? - явно обрадовался взводный.
- Может быть, даже сегодня ночью. Будь готов, я скажу.
Юра по приказу Серовола сложил все вещи убитого в клетку, окутал ее плащ–палаткой, и они поехали к своему хутору.
Как только тропинка вывела на проселочную дорогу, Юра нажал на педали и, поравнявшись с начальником, взглянул на него. Лицо Серовола было мрачным, скула точно окаменела.
- Ну? - не отрывая глаз от дороги, буркнул капитан, поняв, что Юра хочет о чем‑то спросить.
Юра смущенно вздохнул.
- Не надо бы Ковалишина на такое ответственное задание посылать…
- Это почему? - голос Серовола звучал равнодушно, видимо, он думал о чем‑то другом.
- Я бы его даже в кондуит занес на всякий случай. - Вот как! - оживился начальник разведки. - Своего взводного заподозрил… Основания? Заметил что‑нибудь? Интересно…
Юра торопливо, сбиваясь и краснея, начал рассказывать о том странном чувстве, какое охватило его, когда он увидел зажатую в пальцах Ковалишина пушинку, и вспомнил, что Селиверстов несколько дней назад снял такое же перышко с рукава взводного. Получилось очень путанно, неубедительно, словно по пословице "в огороде ― бузина, а в Киеве ― дядько".
Серовол, слушавший вначале очень внимательно, к концу рассказа начал скептически кривить губы.
- Это все? - спросил он разочарованно, когда Юра умолк.
- Все… Я на всякий случай…
- Маловато, чтобы заподозрить такого командира, - хмыкнул Серовол. - Мистика какая‑то: почувствовал, испугался, какое‑то воспоминание мелькнуло в голове… Ну что ж, я не запрещаю - займись Ковалишиным. Проанализируй. Попробуй найти все возможные доводы в пользу какой‑либо другой версии гибели Москалева. Допустим, Ковалишин застрелил его по иной причине.
- По какой? - вырвалось у Юры.
- Это я от тебя хочу услышать, ведь пушинка тебя, а не меня испугала… - ухмыльнулся Серовол. - Только так: разрабатывать свою версию будешь в свободное от основной работы время. Кстати, возьми‑ка эти гильзы, может, пригодятся…
И начальник разведки высыпал на ладонь изумленного помощника четыре стреляные гильзы. Несомненно, это были те самые гильзы, какие нашел на поляне Ковалишин. Выходило, что капитан обманул всех, сделав вид, что он швыряет гильзы в кусты, в действительности он удержал их пальцами при взмахе и затем спрятал в карман. Зачем потребовался ему этот фокус и как понимать его слова "может, пригодятся"?
- Товарищ капитан, но Ковалишина вы не пошлете на задание, придержите?
- Почему? - удивился Серовол. - Пойдет Ковалишин и выполнит все, да так, что и желать лучше нельзя. - Капитан досадливо поморщился и добавил: -Ах, Юра, Юра! Служба у нас веселая - крути перед глазами загадочные картинки, переворачивай их вверх ногами. Сам говорил, что иногда полезно так делать…
Серовол покосился на своего помощника и неожиданно, как‑то помальчишьи весело и лукаво подмигнул ему.
17. Дочь бургомистра
На коротком секретном совещании присутствовали только трое ― командир отряда, прибывший с Большой земли на подмогу Сероволу Петрович и Серовол.
- Вот что, хлопцы, - обратился Бородач к разведчикам, - отряд не может дальше оставаться в этом районе. И так задержались… Нас не трогают, но это затишье перед бурей. Вы сами даете разведданные, что бандеровцы готовятся.
- Все готовятся, - подтвердил Петрович, - и немцы, и бандеровцы.
- Есть данные, что и аковцы что‑то замышляют, - добавил Серовол.
- Ну вот! - воскликнул Бородач. - Значит, надо уходить, наносить удары там, где нас не ждут. Чего вы тянете? Серовол мастер тянуть резину.
- Василий Семенович, это не капитан, а я тяну, - признался Петрович. -Операция сложная, требуется тщательная подготовка.
- Сколько вам нужно? -, Дня три–четыре.
- Много, хлопцы. Не могу рисковать. Прихлопнут.
- Не так просто, - сказал Серовол. - Четвертая рота…
- Четвертая рота еще в себя не пришла, от ветра шатаются… Я должен знать, ради чего буду торчать тут. Вы "секретничаете, шепчетесь друг с другом целые сутки, не посвящаете. Может быть, вы и мне не доверяете?
- Не было смысла докладывать, еще все в стадии подготовки. Знаете пословицу: "Не говори "гоп!", пока не перескочишь".
- Мне "гоп!" не надо, вы мне скажите, куда прыгать собираетесь?
Петрович взглянул на Серовола, засмеялся.
- Придется рассказать, Василий Семенович, мы решили… Собственно, для этой цели нас с Валей прислали сюда, когда вы сообщили о появлении Ганса. Мы решили захватить господина Сташевского живьем.
- Так‑то просто! - недоверчиво фыркнул Бородач. - Кто это сделает?
- Валя.
- Погубите человека… - возмутился командир отряда. - Ганс хитрющая бестия. Вы сами говорили - бывший начальник полиции, опытный провокатор, не раз себя за командира партизанского отряда выдавал, многих вокруг пальца обвел, погубил, а вы к нему девчонку посылаете. Да он сразу же ее раскусит и уничтожит. Что вы, хлопцы!
Петрович выслушал Бородача с грустной улыбкой.
- Вы не знаете одного обстоятельства. Валя - дочь бывшего бургомистра. Друга Сташевского. Сташевский ее знает, видел.
- Валя? - Бородач даже отшатнулся. - Как же так?.. Отец…
- Представьте, - с вызовом сказал Петрович. -Отец- негодяй, предатель, а его дочь ― комсомолка, горячая патриотка, наша отважная разведчица. ― Он хотел еще что‑то добавить, но передумал.
Все равно не надо рисковать. Зачем он вам в живом виде? Ухлопаем его из засады… Серовол пошлет хороших хлопцев. И сообщим на Большую землю, что приговор, вынесенный советским судом этому черту, приведен в исполнение.
- Сташевский многое знает…
- Так он тебе и расскажет, - насмешливо возразил Бородач. - Язык себе откусит и проглотит. Он ведь знает, что осужден как военный преступник и его ждет одно - петля.
- Мы предполагаем захватить все его документы. В его руках большая сеть агентуры.
Командир недоверчиво и сокрушенно покачал головой.
- Ох, эта агентура… Вы мне скажите, кто такой Москалев? Выходит, он и был главным шпионом? Серовол, что молчишь?
- Пока не могу сказать определенно, - неохотно ответил капитан.
- Значит, все он брехал? Или запутался, хотел и нашим и вашим?
- Возможно. Скоро все выяснится.
- Это я давно слышу - "скоро", "надо выяснить". Тут новая наша радистка приходила, какую он спас. Плакала. Передала вот это письмо. Он будто бы ей за день до гибели дал, чтобы после войны переслала его родным, если с ним что‑нибудь случится. Прочти‑ка!
Серовол взял из рук командира треугольник письма, развернул его и прочел вслух:
- "Дорогие папа, мама, Андрюша и Верочка! Я не писал вам потому, что был в плену. С большим трудом и бедой вырвался оттуда и в настоящее время нахожусь в партизанском отряде. Воюю хорошо, не жалею сил и жизни для приближения победы над врагом и мечтаю живым дождаться конца войны. Но на войне всякое бывает, и если не вернусь, к вам, то знайте: ваш Валерка погиб как честный советский человек. К сему - ваш Валерий Москалев".
- Вот и пойми его… - сказал Бородач. - Может быть, нарочно так написал? Мол, я на подозрении, письмо радистка передаст начальнику разведки, тот прочтет и поверит…
- Скоро все выясним, Василий Семенович, - со вздохом ответил Серовол, складывая письмо в треугольник. - Письмо возьму. Боюсь, что Москалев на моей совести…
Бородач не понял, хмуро и рассеянно посмотрел на своего начальника разведки. Командир отряда уже думал о другом. Он поднялся и сказал, хлопая ладонью по столу:
- Добре, хлопцы! Три дня ваши. Если положение не изменится в худшую сторону. Изменится - не обижайтесь. Тогда оставлю тут небольшую группу, а отряд - марш, марш… По коням!
Юра Коломиец сбился с ног, выполняя поручения Серовола. После появления парашютистов капитан перевел своего помощника на временное жительство в клуню, куда приходил ночевать и сам. Правда, в эти дни начальник разведки спал очень мало. В хате шла напряженная работа. Серовол, Петрович и Сергей почти все время что‑то обсуждали, изучали полученное сообщение, расспрашивали тех, кого, иногда среди ночи, приводил по приказу Серовола его помощник. К этим секретным обсуждениям Юра допускался от случая к случаю и поэтому не знал, что, собственно, готовят начальник и прибывшие к нему на подмогу усачи. Но то, что они готовят что‑то серьезное, не вызывало у него сомнений.Юра заметил также, что Серовол делает все возможное, чтобы Петрович и Сергей поменьше попадались кому‑нибудь на глаза. Сергей к тому же оказался великим молчальником ― за три дня Юра не услышал ни одного слова, сказанного усатым красавцем. Когда Серовол и Петрович вели с кем‑нибудь разговор, Сергей сидел в сторонке, поглаживал пышные бачки, крутил то один, то другой ус и помалкивал.
Первой на разговор к начальнику разведки была приглашена новая радистка Ольга Шилина. Серовол и Петрович расспрашивали ее в присутствии Юры. Речь все время шла о том полицае, который видел в лесу ее и Москалева. Девушку спрашивали, хорошо ли запомнила она фамилию, на которую откликнулся этот человек, просили подробнейшим образом описать его внешность. Когда Олю отпустили, капитан потребовал, чтобы Юра по имеющимся у него заметкам восстановил и повторил для Петровича и Сергея рассказ Москалева о его визите к Гансу. Затем Юре пришлось сбегать за Зарембой и Эрнстом Брюнером, на беседе с которыми он не присутствовал. Вскорости после этого с почтарями ушли две группы, а на следующий день была выслана к Будовлянам и Княжполю группа Ковалишина, которая должна была попытаться восстановить связь с информатором Червонным, уже продолжительное время, по словам Серовола, не дававшим ничего о себе знать. Юра никогда не слыхал этой клички ― Червонный, но подумал, что связь с этим информатором оборвалась задолго до того, как он попал под начало капитана Серовола.
Перед тем, как отправить группу, Серовол встретился с Ковалишиным, но не в хате, а в лесу, на полянке, пригласив на эту встречу и своего помощника. Он долго и подробно инструктировал взводного, как ему следует поступать при тех или иных обстоятельствах. Задание действительно оказалось сложным и требовало времени, терпения, риска, так как нынешнее местонахождение информатора не было известно, и чтобы вызвать его обусловленным сигналом на встречу, необходимо было дважды проникнуть в Будовляны, а в случае неудачи ― в Княжполь. Выполнение самой ответственной части задания возлагалось на Ковалишина, хлопцы, которых он брал с собой, должны были только охранять, а в случае надобности прикрывать его на подходах к этим двум городкам.
Откровенно говоря, Юра не мог понять, почему капитан, согласившийся занести взводного в кондуит, одновременно поручает ему такое секретное дело. Что касается версии, которая могла бы подвергнуть сомнению рассказ Ковалишина и указать на иные мотивы убийства Москалева, то как ни вертел Юра известные ему факты, они снова прочно становились на свои места в той логической цепи, какая приводила к выводу, что Валерий Москалев был вражеским агентом и отправлял донесения при помощи голубиной почты.
Правда, Юра собрался еще раз побывать на поляне и даже вычертить, как передвигались по ней Москалев и Ковалишин, когда увидели друг друга и завязали перестрелку. Но для этого нужно было время, а свободного времени у Юры не выпадало. Что же касается Серовола, то он Юру об этом деле не расспрашивал, точно забыл, какую задачу поставил перед помощником.
Сразу же после ухода группы Ковалишина к начальнику разведки был вызван Чернецкий, затем ― его "сестра", повторившие каждый в отдельности свои рассказы об усыпляющем действии таблеток. Снотворные таблетки, видимо, всерьез заинтересовали Петровича, потому что он сам проверил, как они растворяются в воде и самогоне. Юру Коломийца тут же послали за Когутом–Горбанем, и когда фальшивый Когут был приведен, заставили его выпить "по случаю предстоящей операции". Когут–Горбань был обрадован оказанной ему честью, выпил залпом полстакана самогона, не заметив даже, что в других стаканах была налита чуть замутненная под цвет самогона вода. Ровно через семь минут на него напала зевота, он начал таращить осоловелые глаза, видимо, не совсем хорошо понимая, где он находится и что происходит вокруг, а на десятой минуте брякнулся головой о стол. Убедившись, что Когут–Горбань спит мертвецким сном, Серовол приказал дежурившим почтарям перетащить его в клуню.