В ту же ночь Серовол вместе с почтарем Васей Долгих выезжал куда‑то, а утром едва очухавшемуся фальшивому Когуту был устроен первый допрос. Незадачливый воспитанник Ганса ― Комаха плакал, каялся, оправдывался. Он клялся, что Ганс, посылая его в отряд, не требовал, чтобы он передавал информацию или чем‑либо другим вредил партизанам. Перед ним будто бы поставлена совершенно иная задача ― капитально укрепиться в отряде, добросовестно выполнять все приказы командиров, завести дружеские отношения с ними и встретить конец войны с незапятнанной репутацией храброго, заслуженного советского партизана. Только тогда будто бы должна была начаться его настоящая работа, которую Ганс обещал щедро оплачивать. По требованию Серовола, Комаха тщательно вычертил план кабинета Ганса, указав место, где стоит сейф, в котором шеф хранит документы.
Комаху посадили в погреб и приставили к нему часового.Вечером начальник разведки, оставив Юру на хозяйстве, укатил куда‑то с Петровичем и Сергеем на той самой бричке, которую пригнал в отряд Чернецкий. Сергей, поправив на голове кубанку, махнул рукой на прощание, и Юра еще раз увидел блеснувшие под усами прекрасные белые зубы.
Вернулся Серовол под утро, один. Он передал Юре мешок и попросил аккуратно сложить находящиеся в нем вещи. Это была одежда Сергея ― его кубанка, китель, галифе, сапоги. Юра не очень‑то удивился частенько люди, уходившие на задания, одевались по–иному, чем обычно. Изумило его другое ― выпавшие из кубанки какие‑то странные, слипшиеся волосатые предметы. Юра поднял их, поднес к окну, расправил и ахнул. В его руках были усики и бачки Сергея, оказавшиеся искусным произведением какого‑то театрального парикмахера.
- Что, Юра? - заметив замешательство своего помощника, спросил Серовол. - Неужели так и не догадался, что Сергей - женщина? Тоже мне разведчик. Впрочем, хорошо - если ты не заметил, то другие и подавно. Кстати, как у тебя идут дела с версией, какую я просил разработать?
- А никак, товарищ капитан, - ответил Юра. Он все еще смущенно рассматривал бачки и усики "Сергея".
- Тогда давай Комаху ко мне, я с ним побеседую, а ты садись на велосипед и дуй на ту" самую полянку. Помнишь, как, по словам Ковалишина, развивались события?
- Конечно.
- Вот разложи гильзы там, где они лежали, и измерь все растояния шагами. Повторишь путь Москалева, путь Ковалишина с того момента, как Ковалишин увидел вылезающего из кустов Москалева, и сравнишь все это во времени.
Юра снова был потрясен. Он догадался, что Серовол еще там, на поляне, усомнился в правдивости рассказа Ковалишина. Обстоятельства гибели Валерки, еще секунду до этого казавшиеся Юре такими ясными, точными, определенными снова обрели таинственность, стали загадкой.
Ганс уже целую неделю вел трезвую и благонравную жизнь, которой могли бы позавидовать многие баптистские проповедники, и по этой причине ходил злой как черт. Во время операции на улице святой Терезы, удачно выполненной бандитами Канчука, был совершенно случайно убит какой‑то полицай. Начальник местной полиции поднял по этому поводу шум и вой, и Ганс, не долго думая, заехал ему в физиономию. Это бы сошло ему с рук, но в следующую ночь он снова отличился. Ганс так напился вместе со своими солдатами–охранниками, что они, наткнувшись на пост, охранявший железную дорогу, затеяли с пьяных глаз перестрелку. В результате один солдат был убит, другой ― ранен.
На этот раз доклад оберштурмфюрера Белинберга возымел действие. Борцель устроил Гансу разнос по телефону и намекнул, что если что‑либо подобное повторится, то он не будет марать руки о такую свинью, как господин Сташевский, а предоставит сделать это соотечественникам господина Сташевского.
Впервые Борцель назвал настоящую фамилию Ганса, впервые так откровенно и жестоко унизил его. Однако, как говорит пословица: "Нет худа без добра". Ганс понял, что зарвался, и резко изменил свое поведение. Право занимать кабинет он все же отстоял, но женщин с собой уже не приводил и оргии там не устраивал. Пришлось сделать некоторые уступки и в отношении личной охраны ― теперь роль его телохранителей выполняли не солдаты, а два полицая.
Работал он много, стараясь поразить начальство своей кипучей деятельностью, и под этот шум тщательно выполнял свою главную задачу ― готовил особо секретную, известную только ему агентуру, накапливал тот "капитал", какой должен был понадобиться ему не в столь уж отдаленном будущем. Он уже не был тот дурак Ганс, готовый ломать свой хребет ради немцев, он понял, что недалек тот час, когда ему придется менять хозяев, и намеревался явиться к ним не с пустыми руками.
Что говорить, Ганс вел себя в последнюю неделю безукоризненно. Однако его ненасытная натура не могла долго выносить воздержания. В тот вечер, наделенный особыми полномочиями, таинственный Ганс, выпив в одиночку стакан самогона, раздумывал над тем, как бы ему, не подымая особого шума, хорошенько развлечься этой ночью. В конце концов, он имеет на это право и плевал на Белинберга. И вот тут‑то полицай Филинчук доложил шефу, что к нему явилась какая‑то молоденькая женщина, назвавшая себя Валентиной.
"Валентина, Валя? ―припоминал Ганс, опускаясь вслед за Филинчуком на первый этаж. ― Русское имя… Никакой Валентины в этих краях я не знал".
В руках полицая вспыхнул электрический фонарик. Луч света скользнул по фигуре одетой в серый костюм девушки, осветил красивое лицо с зажмуренными от яркого света глазами. Затем луч выхватил из темноты черную кожаную сумку в ее руке. Сумка эта Гансу не понравилась по той простой причине, что в ней мог поместиться не только пистолет, но и граната.
Так как шеф молчал, Филинчук еще раз, но уже медленно, провел лучом по фигуре девушки, и Ганс увидел в меру полные, сильные ноги в туфельках и тонких чулках, юбку, блузку и молодое красивое лицо, показавшееся на этот раз Гансу знакомым.
- Ты знаешь Ганса? - спросил полицай согласно установленному порядку предварительного опроса.
- Да, - ответила девушка, закрывая лицо рукой. - Собственно, я знаю другого, но, думаю, что тот, другой, и Ганс - один и тот же человек.
- Балышева? - почти вскрикнул изумленный Ганс. - Валя! Откуда? Как ты меня нашла? Филинчук, посвети! - Он бросился к девушке, обнял ее и, подхватив под локоть, повел наверх. Ганс был немного растроган этой встречей. Еше бы - дочь друга, казненного по приговору советского суда… И он ликовал - простофиля Балышев повешен, а он, Ганс, осужденный к "вышке" тем же судом, по тому же делу, жив и ведет под руку эту аппетитную, налитую всеми соками жизни девчонку. Он знает - девчонка с характером, строгая, привередливая, но, черт возьми, он не будет миндальничать. Дочь друга… Ха, ха! Вот это сюрприз!
- Как ты узнала, что я здесь? - спросил Ганс, пропуская девушку в кабинет и закрывая за собой дверь.
- Казимир Карлович…
- Я - Ганс. Пожалуйста..
- Да, да, я поняла… - грустно улыбнулась девушка. - Я все понимаю. Господин Ганс, вы лучше спросите, как я оказалась здесь в этом Княжполе.
- Догадываюсь… Беженка?
- Конечно. С трудом попала в эшелон, отправлявшийся в Германию. А тут, это было ровно двадцать дней назад, меня сняли с эшелона, заподозрив, что я заболела тифом, и все это время продержали в изоляторе княжпольской больницы. Немцы… Они так боятся эпидемий. Чуть было не умерла от голода и тоски.
- Но ты, Валечка, выглядишь неплохо, совсем неплохо, - игриво прищурился Ганс и трижды плюнул через левое плечо. - Прямо‑таки пышечка.
- У меня были деньги, кое–какие вещицы. Девочки ходили на базар, приносили мне еду.
- Но ты уже не на карантине?
- С сегодняшнего дня. Иду по улице и вижу: несется отличная рессорная бричка, а на ней восседает этакий шикарный цивильный немец в шляпе с перышком… Боже мой, да ведь это Казимир Карлович! Чуть было не побежала следом. Тут из ресторанчика "Забава" выскакивает официантка, такая косоглазая, отвратная баба, тоже смотрит и облизывается как кот на сало. Спрашиваю: "Кто это?" А она шепчет, как будто по секрету: "Господин Ганс… Из гестапо".
Услышав о косоглазой официантке, Ганс поморщился и, блудливо забегав глазами, переменил тему разговора.
- Ну что же я… Такая гостья. Нужно ради встречи… Ты, конечно, не откажешься?
Он засуетился, достал второй стакан, закуску.
- Мне немножко, - предупредительно подняла руку девушка. - Вот так. Хватит, хватит. Достаточно. - Она закрыла ладонью стакан. - Да, это неожиданная и радостная встреча для меня. Я в таком бедственном положении. Мне нужна помощь или хотя бы дружеский совет. Голова кругом идет примысли: что же дальше?
Девушка едва сдерживала слезы.
- Валя, Валюша, что ты? - Ганс подсел ближе, положил руку ей на плечо. - Я помогу, как же! У меня есть возможности - вещи, деньги. Связи! Все будет сделано. Поверь. Ну, выпьем.
- Подождите, - почти плача, сказала Валя. - Я выпью, выпью. Но сперва я хочу о деле. Послушайте меня. Я могу говорить с вами откровенно?
- Что за вопрос? - Ганс с сожалением поставил свой стакан на стол и, как бы желая успокоить дочь друга, обнял ее, легонько привлек к себе.
- Казимир Карлович, я боюсь Германии, боюсь своего будущего, - призналась Валя. - Если бы вы знали, что я вынесла в дороге. Кошмар. Офицеры, солдатня, нахальные, наглые, все пристают… Нет, не об этом, не это главное… Казимир Карлович, у вас есть уверенность, что немцы победят? Скажите? Только правду.
Она отстранилась и с наивной верой простодушного человека посмотрела в глаза Гансу.
- Это может сказать только бог… - ухмыльнулся Ганс. - Я все‑таки надеюсь, уверен даже…
- Вы говорите неправду или успокаиваете себя, - разочарованно произнесла Валя. - Вы такой же идеалист, как и мой папа. Такой же, каким был он… Папа всего себя отдавал Германии, он был преданнейшим слугой немцев. И вот результат - он погиб, а его дочь… - И на этот раз Валя справилась со слезами, она только высморкалась в кружевной платочек и с чувством произнесла: - Я ненавижу коммунистов, я готова мстить за отца.
- Могу предоставить тебе такую возможность, - с той же блудливой ухмылкой сказал Ганс.
- Пошлете к партизанам? - враждебно посмотрела на него Валя. - Спасибо. Я не хочу быть бесполезной жертвой. Давайте выпьем.
- О! - радостно воскликнул Ганс. - Это по–моему. На брудершафт?
- Боже мой! - скорее одобрительно, нежели осуждающе сказала девушка. - Вы ни капельки не изменились, Казимир… господин Ганс. Все такой же неисправимый ловелас, бабник.
- А разве это так уж плохо для мужчины в моем возрасте? - лукаво осведомился Ганс.
- Да, вы неплохо сохранились, - критически оглядела его Валя и улыбнулась одним уголком рта. - Вам больше пятидесяти не дашь…
- Что–о-о! -Стул под Гансом затрещал. Он готов был обидеться, но, уловив лукавые огоньки в глазах девушки, понял шутку и загоготал. - Ты свинья, Валенька, ты просто очаровательный поросенок, Валюша. И в наказание я тебя съем. Частично. Один окорок… Хотя бы вот этот.
Валя вовремя отстранилась, ударила его по руке.
- Фз - сказала она. - Такие сравнения. Недаром, когда вы были начальником полиции, люди называли вас людоедом…
Шутка пришлась по вкусу Гансу, он рассмеялся, чокнулся с девушкой и, сложив толстые губы трубкой, аккуратно вылил водку в рот. Выпила и Валя. Водка не подняла настроения девушки, она снова стала серьезной, грустной. Сказала тихо, с глубокой убежденностью:
- Казимир Карлович, надо считаться с реальностью: война проиграна, наши надежды не оправдались, и нам надо думать о новых хозяевах.
Ганс вздрогнул ― эта девчонка отгадала его сокровенные мысли. Умна. Но откровенничать с ней он не будет. Другое дело…
Неожиданно, без связи с предыдущим Валя спросила, обрывая мысли Ганса:
- Вы не могли бы снабдить меня настоящими советскими документами? Конечно, на другое имя. И придумать какую‑нибудь безопасную биографию?
- Зачем тебе?
- Я хочу вернуться.
Подозрительность была чуть ли не главной чертой характера Ганса. Он насторожился.
- Это не так просто. Что тебя тянет туда?
- Сказать правду? -после некоторого колебания спросила Валя.
- Конечно.
Девушка вынула из кармана старенькую металлическую пудреницу с разбитым зеркальцем и достала из нее крохотный замшевый мешочек.
- Папа не был стопроцентным идеалистом. И он любил меня. Правда, у нас не было во всем согласия. Из‑за мамы. Он был такой же бабник, как и вы, и на этой почве у нас возникали конфликты. Но он любил меня. И вот когда началось отступление… Правда, мы надеялись тогда, были уверены даже, что это временное явление и немцы снова будут наступать. Вот тогда папа в моем присутствии закопал за городом в березовой роще кусок трубы, в которую вложил килограмма три золота -- монеты, кольца и несколько крупных бриллиантов. Не спрашивайте, не знаю, где и как он доставал все это. Наверно, он брал взятки, а может, и… Вас это не должно удивлять. Но труба осталась там, в роще… Сперва я надеялась, что вернусь, когда немцы снова начнут наступление, потом жалела, кусала пальцы, а теперь понимаю, что все равно не смогла бы удержать это богатство - у меня бы отобрали его при обысках в дороге или просто украли бы. Я захватила только вот эти два камушка. Точно не знаю, кажется, в каждом из них четыре–пять каратов. Чепуха. Это все, что есть у меня.
Девушка вынула из мешочка два граненых камушка, заискрившихся при свете свечи, показала их Гансу.
- Я не строю иллюзий, я знаю, что ждет в Германии таких, как я. А что будет, когда туда придут русские? Нет, лучше вернуться. Но только под чужим именем… У меня есть способности, буду учиться, окончу институт. Выкопаю эту трубу и заживу припеваючи. Ну, а случится, кто‑то другой завоюет Россию, - я богатый человек, можно открыть какое‑то дело.
Ганс налил себе водки и залпом выпил.
- Вот что, девочка, - сказал он строго- Я тебе все это устрою. Слышишь? И документы, и железную легенду. Не страшны будут никакие проверки - никто не подкопается, полная безопасность. Но… - Блудливая улыбка скользнула по его губам. - Как говорят - услуга за услугу. Покойный Петр Трофимович брал взятки. Нет, я не осуждаю… Но и я взятку возьму.
- Пожалуйста, - девушка протянула к нему ладонь, на которой лежали бриллианты.
- Ну что ты, Валюша! Грабить дочь друга, такую очаровательную девицу… За кого ты меня принимаешь? Я возьму взятку натурой.
Он оглушительно загоготал, облапил девушку, притиснул ее к себе.
В дверь постучали, сперва тихо, затем громче. Ганс быстро подошел, повернул ключ и открыл дверь. В коридоре стоял полицай.
- Что там такое, Филинчук?
- К вам пришли.
Ганс впустил полицая в кабинет,
- Кто?
- Мужчина.
- Назвал себя? Да, Иголка.
- Иголка? - тихо переспросил Ганс. Он несколько рас? терянно оглянулся на девушку и приказал полицаю: - Веди его сюда. Обыскать, отобрать оружие…
Валя точно не слышала этого разговора, сидела за сто? лом грустная, задумчивая.
- Извини, Валюта, - дела, - подошел к ней Ганс. - Сейчас я освобожусь. Но тебе придется постоять в коридоре.
В коридоре было темно. Когда полицай провел какого‑то человека, Валя не смогла рассмотреть его, и только в свете, вырвавшемся из приоткрытой двери кабинета, увидела на мгновение его голову и плечи.
Минут десять продержал Ганс Иголку у себя. Голоса их не проникали через обитую клеенкой дверь, и лишь однажды девушка услышала что‑то похожее на щелканье пружин тяжелого замка. Наверное, Ганс открывал свой сейф.
Наконец дверь приоткрылась, и Ганс коротко бросил:
- Можешь войти.
У стола стоял стройный, подтянутый мужчина лет двадцати пяти. Он настороженно, с любопытством посмотрел на вошедшую в кабинет девушку и перевел взгляд на шефа.
- Не узнаешь? - весело спросил Ганс.
Тот еще раз остро и озабоченно взглянул на нее.
- Нет. Никогда не видел.
- Плохо смотрел… Это и есть один из тех прилетевших к партизанам парашютистов, о которых ты говорил.
- Нет, те оба мужчины, усатые, -не поверил Иголка.
- Усы можно сбрить, - засмеялся Ганс, подмигнув Вале.
- Что вы… Женщину, ее видно.
- Так ты же издали их видел. И один раз только.
- Все равно… - осклабился Иголка, поняв, что шеф разыгрывает его. - Что я, не разбираюсь?
- Ладно, - меняя тон, сказал Ганс. - Хорошенько глядите, запоминайте лица. Может быть, вам придется встретиться. Чтобы и через пять–десять лет узнали друг друга.
Ганс проводил Иголку и вернулся сияющий.
- Теперь мы, Валечка, гульнем.
- Казимир Карлович… - начала было девушка, но Ганс не дал ей договорить.
- Я все помню, я все сделаю, Валенька. Можешь на меня положиться. Считай, что труба с золотом у тебя в кармане. Учись, старайся, выдвигайся, будь передовым советским человеком - не возбраняется и даже поощряется. Ну, а если кто‑нибудь придет от меня… Нет, нет, не сейчас, а в будущем. Мы обо всем детально договоримся. А сейчас… Иди ко мне, поросеночек, я так истосковался по женской ласке.
Валя глянула на стол. Самогона в литровой бутылке заметно убавилось. Значит, Ганс во время беседы с Иголкой успел приложиться к стакану. Она строго сжала губы, но тут же насмешливо улыбнулась.
- Господин Ганс, вы действительно истосковались по женскому обществу? К сожалению, вы не герой моего романа. Да и зачем вам я? Хотите, я познакомлю вас с молодой красивой девушкой? Даже с двумя.
- Хитришь, детка? -Лицо Ганса стало холодным, жестоким. - Напрасно…
- Я говорю правду. Две чудные девушки. Обе русские, беженки. Одна дочь полицая, другая была замужем за итальянским офицером. Они в ужасном положении, работают санитарками в больнице. Представляете?
- В какой больнице?
- Здесь, в Княжполе, где я лежала. Мне их так жаль. Помогите им, Казимир Карлович, подарите что‑нибудь из одежды. Они так обносились, просто жалость берет, когда на них смотришь. Такие красивые обе. Куда мне?
- Шлюхи какие‑нибудь? - недоверчиво буркнул Ганс.
- Да нет же! Милые, хорошие… Так сложилась судьба.
- Будут ломаться не хуже тебя…
- Ах, Казимир Карлович, они будут рады - такой солидный, имеющий власть человек. Если вы им поможете, будете их защищать… Подождите, у меня, кажется, есть фотография одной.
Морща лоб, Валя порылась в карманах, но ничего не нашла, открыла сумку и, отодвигая пальцами лежащую там бутылку, вытащила фотографию с загнувшимися и потрескавшимися краями.
- Что там у тебя? Гранаты? - спросил Ганс, беря поданную ему фотографию.
- Да, граната - бутылка самогонки–калганивки, - не смутившись, ответила она. - Вы удивлены? Купила в "Забаве". Хотела понести в больницу выпить с девочками. - Грустно покачала головой. - Да, да, Казимир Карлович, я пью понемножку… Что поделаешь? Начала с того дня, когда узнала, что папу повесили… Боюсь, как бы не стать алкоголичкой.
Ганс уже не слушал ее. Он таращил глаза на фотографию. Это был так называемый "интимный" снимок ― юная красавица, прикрывая грудь мехом чернобурки, кокетливо демонстрировала свои обнаженные пышные плечи.