Сказав Стахурскому, что о делах они поговорят попозже, Заремба настоял, чтобы пани Неля выпила с ними рюмочку, и чтобы помучить сгоравшего от любопытства писаря, несколько минут потратил на комплименты в адрес польщенной его вниманием хозяйки заведения.
Наконец пани Неля покинула их ― в корчму вошли сразу несколько посетителей. Пан Стахурский нетерпеливо облизал губы и спросил:
- Где все это находится?
- Здесь! - согнав любезную улыбочку с лица, сурово сказал Заремба. - Мне стало известно, что один из жителей Кружно прячет еврея–ювелира, присвоившего драгоценности и валюту самых богатых евреев Варшавы. Подробности не буду излагать - тут нас могут услышать. Сейчас я желаю знать: в принципе вы согласны мне помочь? Да или нет? Все, что добудем, - пополам. Вы только посодействуете мне с выездом отсюда. Ну?
- Я согласен, - торопливо кивнул головой пан Стахурский.
- Не спешите! - предостерегающе поднял руку Заремба.
Его не очень‑то обрадовало быстрое согласие писаря: от такого жадного, коварного человечишки можно ожидать всего ― решит, что получит от немцев щедрое вознаграждение, и сразу же после выхода из корчмы потащит в полицию. Нужно посильней загипнотизировать этого мерзавца возможностью обладать драгоценностями, ослепить его блеском золота, да и припугнуть не помешает.
- Не спешите… - повторил Заремба, сжимая руку писаря. - Вы должны взвесить все. Риск, хотя и небольшой, все же имеется. Успех нашего дела зависит от решительности действий и соблюдения полной тайны. Если немцам станет что‑либо известно о драгоценностях… Надеюсь, вы понимаете, пан Стахурский?.. Немцы не любят делиться попавшим им в руки золотом. И они умеют избавляться от ненужных свидетелей. Был человек и нет человека… Вы меня поняли, пан Стахурский?
- Я же сказал… - заерзал на стуле писарь. - Я понимаю…
- Прошу еще раз подтвердить.
- Я согласен, можете положиться на меня. Слово гонору!
- Тогда не будем тратить время даром, - решительно произнес Заремба, поднимаясь из‑за стола.
Через несколько минут Заремба и Стахурский вышли из корчмы. Лицо Зарембы от выпитого коньяка разрумянилось, сияло довольством, писарь, наоборот, был бледен и нервно покусывал губы. Они сейчас же свернули влево, чтобы выйти с базарной площади на улицу, ведущую к северной окраине местечка, и тут Заремба заметил в толпе Пивовара, подававшего ему какие‑то предостерегающие знаки. Народу на базаре заметно прибавилось. Пройдя метров десять, Заремба как бы невзначай оглянулся и увидел идущих позади двух полицаев. Лицо одного показалось ему знакомым. Он напряг память и вспомнил, что однажды хлестал кожаной перчаткой точно такую же физиономию. Да, это был тот полицай, у которого год назад в Ковеле он отобрал задержанного им партизана. Тогда Заремба был облачен в форму обер–лейтенанта… Значит, Пивовар тревожится неспроста. Очевидно, знакомый по Ковелю полицай давно уже следил за дверью корчмы, за которой скрылся бывший "обер–лейтенант", и успел пригласить себе на помощь товарища. Надо полагать, полицая не очень смутило то, что Заремба вышел из корчмы в сопровождении старшего писаря, он‑то знал, в каких разных обличьях мог предстать этот человек, и теперь пойдет на все, чтобы задержать "партизанского оборотня".
Осуществление хорошо продуманного плана срывалось, и при том почти в последний момент. Ведь Эрнст и Карл прохаживались где‑нибудь впереди и уже ждали момента.
когда им будет подан знак "арестовать" писаря и его подозрительного знакомого.
Очень не хотелось Зарембе возвращаться в отряд, не выполнив задания, однако он понимал, что без шума дело не обойдется и шансы на успех невелики. Все зависело от того, когда идущие позади полицаи решатся остановить их. Если это произойдет после того, как они отойдут на приличное расстояние от базарной площади, положение улучшится. Где‑нибудь на окраине городка нетрудно будет разделаться с этими двумя.
Уже пройдена почти вся базарная площадь, впереди узкая кривая улица. По улице идут два немецких солдата. Это Эрнст и Карл. Пан Стахурский поглядывает по сторонам, но, кажется, ничего не замечает. Конечно же, мысли его полностью заняты камушками. По булыжнику стучат колеса ― какая‑то подвода догоняет их.
- Руки вверх!!
Пан Стахурский вздрогнул как ужаленный, обернулся и, увидев своих полицаев, направивших карабины на его "компаньона", возмущенно заорал на них:
- Что вы делаете, остолопы? Побесились, с ума сошли?!
Заремба, успевший выхватить из‑за пояса пистолет, также повернулся к полицаям. Он увидел, что на догонявшей их подводе лошадьми правит Пивовар, и, мгновенно оценив ситуацию, выстрелил в знакомого полицая. Второй, бросив карабин, шмыгнул в подворотню. Заремба сгреб обеими руками опешившего Стахурского, бросил его на подоспевшую подводу и, подобрав оба карабина, вскочил на нее сам.
- Гони!!
Один из карабинов упал на землю, но Заремба заметил это лишь тогда, когда оружие оказалось в руках выбежавшего из подворотни полицая. Заремба начал стрелять по нему из пистолета, но тут случилось непредвиденное. Казалось бы, онемевший от страха и не подававший признаков жизни пан Стахурский вдруг рванулся и вывалился из подводы. Стараясь удержать его, Заремба успел схватить за сумку, но ремешок лопнул, сумка осталась в руке партизана, а писарь шлепнулся на мостовую. Заремба хотел спрыгнуть, чтобы подобрать "трофей", но тут пуля ударила его в правое плечо, и он понял, что одна секунда задержки может оказаться роковой для всей группы.
Подвода с грохотом неслась по улице, пули свистели над головами Зарембы и Пивовара. Эрнст и Карл, сообразив, что происходит, начали стрелять в сторону базара, прикрывая товарищей.
Через несколько минут все четверо, оставив подводу на опушке, скрылись в лесу.
Серовол немедленно доложил командиру отряда о том, что произошло с группой Зарембы в Кружно, и показал документы, оказавшиеся в сумке старшего писаря кружнянской полиции. Увидев карту города с обозначенными пунктами, где устанавливались дневные и ночные посты, свежесоставленный график несения караульной службы, платежную ведомость с полным списком полицаев, Бородач крякнул и потер руки от удовольствия.
- Это даже лучше, нежели сам писарь. Теперь Гильдебрандту будет о чем подумать. Ведь ему станет известно, какие документы были в сумке, похищенной партизанами. Знаешь, капитан, мне начинает нравиться твой план… Очень нравится! Только надо еще раз все продумать. Зови комиссара и начштаба, попытаемся общими усилиями заглянуть в душу гауптштурмфюрера. Что в этой темной душе сейчас происходит?
9. Удар
Начальник княжпольского гестапо совещался со своими подчиненными. Такие совещания были редкими ― Гильдебрандт не очень‑то считался с мнением других. Однако за последние дни его положение резко ухудшилось, и он справедливо рассудил, что будет благоразумней часть ответственности за свои решения возложить на чужие плечи.
Сообщение о бое у Черного болота, несмотря на то, что гауптштурмфюрер расписал все в самом выгодном для себя свете, не привело в восторг его начальство. В разговоре по телефону оберштурмбаннфюрер Борцель довольно кисло поблагодарил его за проявленную инициативу и активные действия, но тут же дал понять, что исключительно благоприятные обстоятельства не были использованы полностью. Нужно было знать Борцеля, чтобы понять, что скрывается за этим "к сожалению"… Гильдебрандт понял, что ему объявлен выговор с предупреждением.
Полученное от Иголки сообщение о готовящемся нападении партизан на Будовляны не произвело особого впечатления на начальника гестапо. Он понимал, что Бородач принял такое решение не на холодную голову, а в состоянии ярости, и был уверен, что, успокоившись, проанализировав обстановку и соотношение сил, хитрый партизанский командир откажется от такого рискованного шага. Все же гауптштурмфюрер предпринял все меры предосторожности и почти вдвое увеличил будовлянский гарнизон…
И вдруг разорвалась эта "бомба" ― сегодня утром в Кружно партизаны пытались похитить полицейского писаря и увезти его с собой. Это им не удалось, но в их руках оказалась сумка писаря… Вряд ли все это произошло случайно. Возможно, Бородач готовится напасть не на Будовляны, а на Кружно?.. Мысль эта не давала покоя гауптштурмфюреру. Впервые у него возникло сомнение в отношении Иголки, работой которого он так восхищался: а что если этот агент с ведома партизан водит его за нос? Но ведь все прежние донесения Иголки подтвердились. Тут что‑то не так… Ясно одно ― Бородач задумал какой‑то новый, особенно сложный и коварный ход. Какой?
Ломая голову над этим вопросом, Гильдебрандт рассеянно слушал выступления приглашенных на совещание офицеров.
Говорил лейтенант Заукель.
- Я убежден, что акция с похищением писаря имеет целью отвлечь наше внимание. Обычная хитрость этих негодяев. Они хотят, чтобы мы ждали их в Кружно, а ударят по Будовлянам. У нас нет оснований не доверять нашему агенту.
Заместитель Гильдебрандта ― осторожный и завистливый унтерштурмфюрер Белинберг с сомнением покачал головой.
- Вы не согласны? - резко спросил Гильдебрандт. - Выкладывайте свое мнение.
- Меня смущает история с сумкой. Вполне возможно, охотились не столько за писарем, как за его сумкой. А там списки полицаев, схема города, свежесоставленный график несения караульной службы…
- Господин гауптштурмфюрер, - поднялся долговязый Штемберг, прибывший на совещание из Кружно, - я несколько раз предупреждал, указывал начальнику полиции, чтобы все документы хранились в сейфе, и все же этот болван–писарь иногда таскал их с собой.
- Может быть, писарь с ними заодно? -высказал предположение Белинберг и покосился на начальника. - Инсценировка?
- Инсценировка? - хмыкнул Гильдебрандт, недолюбливавший своего заместителя и не упускавший случая, чтобы подчеркнуть его ограниченность. - Какой в этом смысл? Писарь лежит в больнице с переломанной ногой. Если бы он был сообщником партизан, он просто передал бы им копии документов.
- Хорошо, инсценировка отпадает, - поспешно согласился Белинберг. - Но главное не в этом. Мне кажется, при создавшейся обстановке нужно вернуть в Кружно всех солдат и полицаев, каких мы перебросили оттуда в Будовляны. Вообще я против того, чтобы мы укрепляли один участок за счет других. Нельзя оголять тот или иной объект.
- А вам не кажется, унтерштурмфюрер, что это метод пассивной обороны и ни к чему доброму он не приведет? - едко спросил лейтенант Заукель. - Нельзя допускать, чтобы противник бил нас по частям, нельзя дробить силы.
- По–вашему, будет лучше, если мы соберемся в одном месте, а остальные участки останутся незащищенными? - окрысился Белинберг. - Партизанам только того и надо.
- Нет, не оголять полностью. Я предлагаю другое - активную оборону. Мы можем и должны маневрировать частью своих сил, укрепляя в зависимости от опасности то тот, то другой участок. Сейчас нужно укрепить Будовляны и Кружно.
- Смотря какими группами маневрировать, - не сдавался унтерштурмфюрер. - Можно добегаться…
"Пожалуй, придется поступить, как предлагает лейтенант, ― подумал Гильдебрандт. ― Это многого не даст, но атаки партизан будут отбиты ― они не любят лезть туда, где им дают отпор, ищут легкую добычу. Конечно, если бы я плюнул на трусливые рассуждения Белинберга и сосредоточил почти все силы в Будовлянах и Кружно, можно было бы подготовить для Бородача более серьезные сюрпризы. Сейчас мне нельзя идти на такой риск, нельзя…" И в ушах Гильдебрандта как бы прозвучал скрипучий голос его начальника: "Гауптштурмфюрер, к сожалению… Если Борцель еще раз произнесет эти слова ― прощай заслуженный чип штурмбаннфюрера, можешь не раздумывая готовиться сдавать, дела.
Начальник гестапо уже хотел было объявить о своем решении, но тут в дверь постучали, и в кабинет вошел шофер Мориц. Солдат в нерешительности остановился у порога, лицо его выражало волнение, губы были плотно сжаты. При одном взгляде на Морица гауптштурмфюрер понял, что тот явился не с пустыми руками.
- Давай!
Мориц подошел и передал начальнику что‑то крохотное. Это было донесение. Гильдебрандт кивком головы приказал солдату удалиться и начал осторожно разворачивать скатанную в валик тонкую бумажку.
В кабинете наступила тишина, все поняли, что получено новое донесение, и следили за пальцами начальника.
Наконец бумажка была развернута, и по губам Гильдебрандта потекла улыбка. Он прочел то, что было написано четким бисерным почерком на бумажке: "Поправка. Нападение Кружно ночь суб. ― воскр. И".
Вот оно что! Итак, загадочная история с сумкой писаря полностью прояснилась. Бородач не отказался от мысли немедленно отомстить за все, что случилось у Черного болота, он только изменил направление предполагаемого удара и на сутки продлил подготовку к нему. Теперь‑то, пожалуй, стоит пойти на риск и подготовить для хитрого
зверя надежную западню. Спокойно! Нужно все хорошенько продумать.
Гильдебрандт, словно не замечая офицеров, откинулся на спинку стула и уставился прищуренными глазами в одну точку перед собой.
- Новое донесение? Разрешите… - не выдержал Белинберг и протянул руку к лежащей на столе бумажке.
- Да, да! - живо откликнулся гауптштурмфюрер, но тут же быстрым движением опередил своего помощника и взял бумажку. - Господа, получено новое сообщение, агент делает поправку - нападение будет произведено не на Будовляны, а на Кружно, и не сегодня, а завтра, в ночь с субботы на воскресенье.
Снова наступила полная тишина, но она продолжалась всего две–три секунды. Послышались возбужденные восклицания.
- Что же это получается?
- Ясно, ясно…
- Сегодня - одно, завтра - другое… Гильдебрандт поднялся и с насмешливой улыбкой смотрел на своих взволнованных помощников.
Теперь он знал, что ему делать, и не нуждался в советах, подсказках.
- Господа, сегодня мы ничего менять не будем. Сегодня мы ждем налета бандитов на Будовляны. В других местах также все наши силы находятся в состоянии боевой готовности. Если ночь пройдет спокойно, мною будет отдан новый приказ. Сейчас - все по своим местам.
Гильдебрандт сам выехал в Будовляны. Чем черт не шутит… Бородач, видимо, колеблется, выбирает то один, то другой вариант, и его противоречивые приказы могли ввести в заблуждение Иголку.
Нужно быть начеку.
Однако ночь с пятницы на субботу прошла спокойно. Гильдебрандт провел ее без сна, он составлял план действий на завтрашний день и подсчитывал, сколько людей можно будет собрать в Кружно.
Эта ночь прошла спокойно и для партизан, если не считать маленького "чепе". Еще вечером всем командирам был дан приказ наблюдать за бойцами и в случае самовольной отлучки кого‑либо не поднимать шума, а сообщить об этом в штаб. Оказалось, что отлучался ночью только один боец ― Домбровский, Взводный Ковалишин доложил,
что Домбровский вышел из клуни около полуночи, а вернулся в три часа утра, тихонько улегся на Свое место.
- Занеси‑ка Домбровского в кондуит, -сказал Серовол своему помощнику.
Юра Коломиец удивленно взглянул на капитана. Незадолго перед этим капитан Серовол приказал ему занести в список лиц, вызывающих подозрение и подлежащих тщательной проверке, почтаря Валерия Москалева, спасшего от гибели парашютистку. Теперь в кондуит попадает один из наиболее храбрых и надежных бойцов отряда, поляк Стефан Поплавский, получивший от товарищей кличку Домбровский.
Юра знал, что за связь с партизанами гитлеровцы уничтожили всю семью Домбровского.
- Неужели вы его подозреваете?
- Подозрение - не то слово, Юра. Я уже тебе говорил… Нужно присмотреться к Домбровскому. Эту ночь он пропадал где‑то почти четыре часа. Понял? Только он один исчезал…
Юра Коломиец испугался, но тут же его глаза радостно засияли.
- Товарищ капитан, я знаю, где он был. Он к Ирке бегал.
- Что за Ирка? - удивился Серовол.
- Ирен, внучка мельника. Ветряк у них. Такая славная девчонка.
- Откуда ты знаешь?
- Так у них же любовь, - смущенно заулыбался Юра, видимо, испытывая неловкость от того, что выдает чужой секрет. - Страшное дело! Только они все в тайне от ее деда держат. И вообще они скрывают… Ведь ей лет пятнадцать, Ирке‑то, совсем молоденькая.
- Если они скрывают, - откуда тебе известно?
- Замечал, товарищ капитан. Раза три–четыре видел их вместе.
- Мало ли что… Может быть, случайно встретились, а ты сразу - любовь.
- Их видно, товарищ капитан, - упорствовал сияющий праздничной улыбкой Юра. - Влюбленных… я знаю, я по глазам их безошибочно определяю. Когда мы после Черного болота сюда вернулись, Ирка за плетнем стояла, - то спрячется, то выглянет. Увидела Домбровского - плачет и смеется. Обрадовалась, что он живой остался. И убежала сразу.
- Так ты думаешь, что Домбровский этой ночью к ней ходил? - несколько разочарованно спросил начальник разведки.
- Уверен. Я у него и платочек видел с вышитой надписью по–польски: "Коханому - Ирена".
- Ннда! - недовольно чмокнул губами Серовол. - Ты все‑таки занеси его в нашу тетрадочку. Посмотрим, что это за любовь…
Юра достал тетрадь и принялся за свою абракадабру, записывая по–своему все сведения о Стефане Поплавском.
- Между прочим, Ковалишин говорит, что Домбровский последнее время сильно изменился, стал задумчивым, угрюмым, - сказал Серовол, следивший за работой Юры.
- Наверно, тоскует…
- А как относится к нему Ковалишин?
- Нормально. Наш взводный хоть и зануда, но человек справедливый, требует только то, что положено.
- Я имею в виду личные взаимоотношения, - уточнил Серовол. - Ссоры у них не было?
Юра оторвался от работы, нахмурил лоб, припоминая.
- Ничего такого не замечал. Вы думаете, Ковалишин наговаривает на Домбровского? Ннет! Он просто такой сверхбдительный, наш взводный.
Серовол ушел по каким‑то своим делам. Юра записал в кондуите все о Домбровском, и еще раз просматривал записи. Тут‑то в хате появился Ковалишин.
- Здоров, Художник! Третьего нет? -озабоченно спросил он, едва переступив порог.
- Ушел.
- Куда, не знаешь?
Юра пожал плечами. Ковалишин уже взялся было за ручку двери, но, вспомнив что‑то, с усмешкой повернулся к Коломийцу:
- Ты, я вижу, неплохо тут устроился. Писарем тебя сделали?
- Да так, всего понемножку, -уклончиво ответил Юра, пряча тетрадку в сумку. - Старший куда пошлют.
- Работа - не бей лежачего, как раз для раненого человека. Между прочим, ты, Художник, оказался предсказателем. А что теперь скажешь? Какие такие события нас ожидают? Скажем, этой ночью?
- А что, разговоры есть? - осторожно осведомился Юра, явно польщенный тем, что взводный назвал его предсказателем.
- Болтают. Говорят, по Будовлянам будто бы ударить собираемся. Совпадает с твоими предсказаниями?
Коломиец, вспомнив, что говорил ему капитан Серовол, отрицательно покачал головой.
- Вот как! - изумился взводный. - А куда?
- Кружно.
Кажется, Ковалишин не поверил. Он сладко зевнул, почесал затылок и сказал.
- Это все вилами по воде писано. Никто, кроме командования, точно не знает. Бывай, Художник! Пойду искать капитана.
Ковалишин был недалек от истины: и в тот момент, когда взводный разговаривал с Юрой Коломийцем, и значительно позднее никто, даже сам командир отряда, не знал, будет ли совершен удар и куда его направят.