Цирин перестал краснеть и побледнел. Упомянутый небрежно господин печально прославился появлением на предприятиях, которые прежнему губернатору чем-то не угодили. Он единственный, похоже, не понимал, зачем его присылают, и производил страшно добросовестную работу по выявлению нарушений законов, обнаружению путаницы в отчетах, уклонению от налогов и всяко-разное, без чего ни одного предприятия не бывает. Местные купцы и фабриканты прекрасно знали, чем кончаются его посещения. Большими проблемами и огромными взятками. В отчетности ничего не менялось, губернатор покупал женам очередные брильянты, но Тиренко этого было не объяснить. Он честно выполнял возложенную работу, а что дальше - его не волновало. Был случай, даже убить пытались. Не помогло. А сегодня, с арестом губернатора, Юнаков его держал при себе для разбора многочисленных бумаг и старательно прикармливал на будущее. Так что пустой угрозой обещание не было.
- Произвести полную ревизию, выяснить, сколько недоплатили государству?
- Нам, - с серьезной угрозой в голосе потребовала Муравьева. - Какой, говоришь, закон нарушается?
- Я тебе потом подскажу, с кем говорить, - пообещал Ян, старательно не замечая укрощенного Цирина. - Я ведь не адвокат, а лейтенант. Мое дело - раз-два! Справедливость я внедрять готов, но точный пункт в законодательстве - это к специалисту. Так… возражений не слышу. Следуем дальше.
- Про деньги, - весело сказала Зейнаб.
- Правильно. Очень важно и всем интересно. Вот тут мне очень хочется спросить: вы идиотки?
- Это еще почему?
- Вроде в голове должно быть что-то кроме опилок, а требуете такое… Вы научитесь думать сначала! Что произойдет, если женское жалованье сравняется с мужским?
- Ты такая же сволочь, как все, - поднимаясь, сказала Муравьева. - Идешь? - спросила подругу.
- Сядь, - потребовал Халилов. - Уйти мы всегда успеем. Пусть объяснит.
Муравьева посмотрела на него и села, демонстративно отвернувшись.
- Объясняю, - обращаясь к Халилову, сказал Ян. - Он, - показав на Цирина, - хочет заработать. Желательно много. Меньше получит работник - больше хозяин. Не очень красиво, но правда. Пока была война, мужиков не хватало. Брали на работу баб и платили им меньше. Они и за это рады были. Семьи кормить требуется. Если жалованье одинаковое, зачем вас держать? Не проще более сильного? Деньги те же, а мужик про ребенка, дома оставшегося, не думает.
- У нас и до войны три четверти баб было.
- Сейчас не так? Гораздо больше.
Халилов неохотно кивнул, соглашаясь.
- Вот, значит, надо сделать так, чтобы хозяин был заинтересован баб на работе держать и себя не обидеть.
- Интересно, как овечку не съесть и при этом сытым остаться?
- Первым делом вписываем пункт об увольнении. Без веской причины и согласования с профсоюзом - запрещено. С момента подписания… э… коллективного договора.
- Мы еще не договорились, - возмутился Цирин.
- Постепенно. К предыдущему поправки будут? - Вслух не прозвучало, но Цирин понял. "Я пока на твоей стороне, и не стоит раздражать". - Будем разбираться. Сколько разница в жалованье? Пятнадцать на одиннадцать?
- Средний заработок мужчины до войны составлял четырнадцать дирхемов шестнадцать таньга, - доложил счетовод. - У женщины - десять тридцать пять. Сейчас больше, но ненамного. Это ведь в среднем - у кого дирхемов больше, у кого меньше.
- То-то и оно. Цены растут, а мы еле прокормиться можем!
- А нам что, много? - всерьез обиделся Халилов.
Дверь открылась без стука, и в кабинет вошел майор Нуялис в своей криво сидящей форме и вечно сползающих с носа очках с толстыми стеклами.
- Там в приемной нет никого…
- Одну минуту, господин врач, - попросил Ян. - Сейчас… Предложение простое, - обратился он к присутствующим. - Прямо сейчас вы соглашаетесь дополнительно на три дирхема со следующего месяца. Через год еще один.
В глазах замершего Цирина защелкали костяшки счетов. В ближайший год на одиннадцать с лишним тысяч меньше требуемого раньше. Даже потом слегка меньше. Неплохой выход. А через год видно будет. Неизвестно еще, как цены вырастут.
- А если сильно подорожает, через год можно повышение скорректировать. - Цирин скривился. - Но до этого - никаких забастовок!
- И через год, если не будет чего страшного, мужики у вас работу отнимать не кинутся. Найдут раньше. Я записываю.
- Постойте, - воскликнул фабрикант, демонстрируя хорошее знакомство с требованиями забастовщиков. - Это что ж получается, жалованье повышается, а следующим пунктом у нас идет сокращение рабочего дня. Или одно - или другое. А то что получается, расценки тоже повышаются? - Он был искренне возмущен. - Продукция станет дороже. Себестоимость увеличится.
- Вот гнида, - пробурчал Халилов.
- А доплата за сверхурочные? - басом вскричала Муравьева.
О Иисус, мысленно взмолился Ян, дай мне терпение никого не убить. Мы никогда не кончим. Не для себя прошу - для всех прочих идиотов, не умеющих вовремя заткнуться и влазящих без соображения. Кто мешал потом вопрос поднять? Там же впереди куча всего. Штрафы, вентиляция новая в цехах, ежегодные выплаты по результатам года (идея неплохая, но кто проверит правильность суммы?), душевые (баня - это они загнули, обойдутся). Где-то взял, где-то уступил, но не все сразу. По очереди. Отдельно проще дожать, чем сразу пакетом.
- Стоп, - приказал Ян на поднявшийся всеобщий хай. - Надо посчитать рабочие часы. Отминусуем праздничные дни и посмотрим. Восемь - не восемь часов получится в день, но если вспомнить Рамадан, то разница существенная.
- Может, мы в эти дни не работаем? Сам бы попробовал без еды и воды до захода солнца и двенадцать-четырнадцать часов подряд!
- А вот здесь, - сказал с нажимом, - надо выбирать. Или празднуем и не работаем, или работаем, но меньшее количество часов каждый день. Кто шибко верующий, может сменами поменяться по согласию. Или хозяин платит, - он подумал, - плюс тридцать процентов к обычной ставке за труд в святой день. - Цирин посмотрел дикими глазами. Мысль оплачивать рабочие часы в таком размере его не обрадовала. - Берем карандаши, бумагу и считаем. Или вы цифры имеете? - спросил счетовода.
- Как-то не задумывался, - смущенно ответил тот. - А идея интересная. Двусмысленная. Оно ведь нарушение… хм. Работать в праздник. Платить за несоблюдение обрядов. Сейчас, - быстро рисуя график, пообещал.
- Я пока с доктором поговорю, - предупредил Ян, вставая.
В соседней комнате он с треском рванул заклеенное окно. С улицы ворвался холодный воздух. Закурил, стряхивая пепел вниз. Толпа работниц все же расползлась, только немногие грелись у костров рядом с его юнкерами. Было видно, как получали еду с грузовика. Значит, сгоняли на вокзал, как и приказал. Ну хоть это исполнили правильно. Солдат должен быть сыт и одет. Еще бы интендантское управление такие вещи понимало, жизнь была бы прекрасна во всех отношениях. Мечты… Интендант - не должность, а состояние души. Все без исключения патологические воры и вруны. Будет смотреть тебе в глаза и говорить: "Нет на складе", независимо от просьбы и забитых необходимым полок. Другие там не удержатся: свои не хуже крыс загрызут.
Юнкера доели, дружно выстроились в ряд, подстелили непременные коврики и уткнулись в землю, продемонстрировав ему задницы. Солнце село, пора намаз сотворить. Австрияки очень любили утром и вечером атаковать. Пока правоверные не завершат своих молитв, им не до происходящего вокруг. Приходилось даже специальные приказы издавать, запрещая всем сразу топать на молитву.
- И как результат разгона несанкционированного шествия? - спросил Ян небрежно. Покойники его особо не волновали, он ожидал последствий. Завтра придется еще и в мечеть сходить, плотно пообщаться с чересчур умными.
- Я ожидал худшего. Десяток с переломами. Двое в тяжелом состоянии. Один застрелен.
- Али Ариф?
- Да. Я его в лицо знаю.
- Совсем не жалко. Мне и покалеченных - ничуть. Они сюда шли увечить и убивать других и получили даже меньше, чем заслуживают. Скажите, я приказал дать грузовик - пусть отвезут в госпиталь. Противно, но надо. Я же не зверь.
- Да я, - помявшись, сознался старший Нуялис, - по другому вопросу. Мне очень неудобно, но больше и обратиться не к кому.
- В чем дело?
- Да вот, - помявшись, сказал доктор, - кладовщик в госпитале допился до белой горячки и чужие вещи продал. Раненые недовольны. Чуть не до смерти били. Запер я Мяги от греха, а что дальше - ума не приложу.
- Мяги - что за странная фамилия?
- Из таврийцев, - тяжко вздохнув, объяснил доктор. - Еще мне не хватает религиозных драк.
- А, - понимающе кивнул Ян.
Лет двести назад жителей Прибалтики массово переселили к Черному морю - подальше от родных мест и возможности сбежать или взбунтоваться. Большинство сейчас уже и не помнило, какой рукой креститься положено и на каком языке они раньше говорили. Но была и небольшая, по меркам Руси, группа тысяч в четыреста - пятьсот, продолжавшая стойко держаться веры своих предков, во всех прочих отношениях ничем не выделяясь. По одежде или речи нипочем не догадаешься. Вот дома добротные и не по-русски ставлены - сразу видно.
Жили они все больше в Таврии, немного на Тамани и в Крыму, очень редко выходя из деревень и еще реже переезжая далеко, за что и получили соответствующее прозвище. Что интересно, близко стоящие деревни могли друг друга часто не понимать и пользовались для общения русским языком, но осознавали они себя одной общиной и всегда с подозрением относились к новым веяниям. В принципе работящие и почти непьющие люди, так что этот Мяги явно был из тех, что урод в собственной семье. За такие дела его в родных местах долго бы воспитывали и дружно плевали вслед. Воровство в этой среде было очень редким явлением.
- Конечно, приду: должен я отработать ваш медицинский спирт?
- Да бросьте вы, - засмущался доктор. - Я ж не знал заранее ничего. Просто когда вот такого угощаешь, невольно думаешь - может, и моему Радогору кто-то без задней мысли поможет. Не спирт, конечно, но поесть голодному дадут. Каждому не нальешь, спирта не хватит, а вроде по знакомству - почему нет. Ну вы уже не мальчик, сами понимать должны. Совсем не мальчик, - задумчиво пробормотал, - я только слегка послушал, а вы давите на них… Я бы не смог… - Он говорил и машинально, совершенно не замечая, постоянно подпихивал пальцем сползающие на кончик носа очки.
- Так чего сложного? - удивился Ян. - Это же тот же базар. Три четверти русских промышленников из купцов вышли. Заводчиками и фабрикантами торговцы стали, и старые привычки так просто не исчезнут. Вот и начинается: один хочет купить побольше и подешевле, другой продать поменьше и подороже. Стоят и торгуются полдня. Уходят, матерятся, каждый недостаток рассматривают и достоинство преувеличивают. На самом деле оба готовы договориться, но где-то посредине. Мое дело - вовремя выступить справедливым посредником. Ни вашим ни нашим. Оба должны видеть, что я не принимаю ничьей стороны. В этом пункте получит работник, в следующем - хозяин. Оба в глубине души сознают, что я на его стороне сыграл, а что не везде, так всего не получишь.
Почти у всех во всем один расчет:
Кого кто лучше проведет
И кто кого хитрей обманет, -
исполнил с выражением заученное еще в детстве.
- А что делать? Кроме меня, некому. Раньше муллу в спорных случаях звали, но один себя уже показал во всей красе. Теперь дело примирения сторон за властью. А власть - это я! И если мне удастся заставить заключить договор, пусть и в отдельных местах не устраивающий ни тех ни других, никуда не денутся и остальные. Цирин - один из важнейших руководителей отраслевой группировки фабрикантов. Посмотрят на него, повздыхают - и подпишут остальные.
- Вы про буржуазные революции в Европе читали? - посмотрел доктор поверх очков.
- Я же университета не кончал, - хохотнул Ян, - зато прекрасно знаю, как за разговоры на эту тему вышибали на улицу. Но я вам по секрету скажу: у нас хоть и простая школа была, но очень далеко от столицы и в интересном районе - на класс мусульман один-два. И те из местных народностей, не русские. Так что нам учителя потихоньку многое рассказывали не по официальной программе. Мы же поляки, а Polska nierzadem stoi. "Польша живет непорядком", - пояснил. - Нам утвержденное сверху как нож вострый. Каждый умнее всех. Так что слышал кое-что. Вы о чем?
- Нельзя слишком выделяться. Плохо кончится. Революция пожирает своих детей. Ее делают одни, а пользуются результатом другие.
- Цитата какая-то? Знакомо звучит. - Ян швырнул окурок в окно на землю. - Думаете, не понимаю? Пустят вперед застрельщиками чужаков, мы порядок наведем, а нас самих за шиворот и на виселицу. Нарушение законности… А выбор-то у меня имеется? Нет, - сказал убежденно. - Была бы Польша - можно было бы за независимость побороться. А вы кушайте друг друга с маслом или без. Так нет ее. И идти мне некуда. Сибири нам не оторвать никогда. Хазаки слишком хорошо живут. Они разные бывают, бедные тоже, но в массе прекрасно устроились. Земли хоть задом ешь, стада, шахты. Уголь, железо, даже нефть в Дацине нашли. Пока правительство признает их привилегии, никогда не двинутся. Всех недовольных на деревьях в момент перевешают. Разве что нас совместно насильно погонят в мечети. О, тогда мы в одном строю кровавую баню устроим. Победить не сможем, массой задавят, но крови будет по колено. Никому мало не покажется. Наверху это прекрасно понимают. И поэтому самое лучшее, что нам триумвират генералов предложил, - это равные права для всех, без различия национальности и религии. Я - за! И сделаю для этого все возможное. И буду вешать любых сепаратистов, бандитов и мятежников. А там уж как сложится. Надеюсь, ваш Аллах с моим Иисусом договорятся. Не для себя, для всех стараюсь.
Он полез в карман за очередной сигаретой и остановился, не вытащив.
- Ладно, пора мне снова на базар, спорщиков разводить. Освобожусь - обязательно зайду. Возьмете у пострадавших заявления, что именно этот Мяги пропил. И объясните: если я обнаружу в списке золотой слиток или серебряный портсигар с парсуной Кагана в брильянтах, я этим жалобщикам лично бумагу в глотку засуну. Чтобы не врали! Вы все-таки почти военный, построже с ними!
Он повернулся и толкнул дверь.
- Я не могу согласиться, - обрадованно завизжал Цирин при виде его. Сразу видно, соскучился. - Это немыслимо!
До утра теперь точно не закончим, а он и сам не прочь пожрать. Попросить, что ли, принести? Нельзя. Тогда и все захотят, а с сытым желудком торопиться некуда.
- Что именно? - спросил, мысленно прося у Бога терпения.
- И что мне с тобой делать? - риторически поинтересовался Ян.
Парень по виду не старше его самого, с большим фиолетовым украшением под глазом и разорванной в двух местах гимнастерке со следами крови, шумно вздохнул и переступил с ноги на ногу. Очень смахивает на поведение лошади. Разве у той не бывает столь замечательного фингала.
- Я тебе не пастор и грехи отпускать не имею права. Да и не хочу. Триста двадцать два дирхема за тебя отдал пострадавшим.
Прозвучал очередной тяжкий вздох.
- А деньги на дороге не валяются. Сколько понадобится, чтобы вернуть при твоем жалованье? Года четыре, если ничего не тратить. Так что привыкай, приказы о демобилизации для тебя не писаны. Пока не отработаешь, даже не надейся уйти. Я специально прослежу.
- У папаши лавка есть, может, напишу? - с надеждой спросил Мяги. - Столько не сможет, но хоть немного.
- Большая?
- Нет, обычная деревенская. Много ли людям надо?
- А ты там торговал?
- Я все больше закупками занимался. Там купить, здесь достать. - Он старательно вытер нос рукавом и жалобно заморгал белесыми ресницами. - Ассортимент, - с гордостью сказал ученое слово, - необходимый крестьянам, невелик и несложен. Важнейшее дело вовремя сообразить. Опыт - великое дело! Предложить то, о чем они еще сами не догадываются, как важно.
- Значит, не надурят, - заинтересовался Ян, - разбираешься. Телятину от баранины и рожь от пшеницы отличишь?
- Конечно, - удивился тот. - Это ж у городских булки на деревьях растут. Мы понимаем. Где достать задешево и качественно, хорошо соображали. Но продукты - меньше. Вещи. Приходилось и еду, но нечасто. Это уж когда неурожай. Все больше чего не выращивают поблизости. Чай, сахар, перец. С едой в деревне проблем никогда особых не было. Обычное дело. Любой способен, да не каждый возьмется. Прогореть враз - запросто. Испокон веков не город в деревню идет, а деревня в город за товарами. У энтих-то объемы огромадные, им невыгодно. А нам и дирхем в хозяйстве пригодится.
- С чего запил-то?
- Да Маришка замуж вышла, - отводя глаза, сознался Мяги, мигом растеряв энтузиазм. - За чужака. Уехала. Сам знаю - виноват, душа горела. Надеялся, а оно вон как. А как я столько мог пропить, и сам не понимаю. Виноват.
- Сам, или дружки помогли. Ты же не один водку жрал. До войны ведро водки семь дирхемов стоило. Ну в два раза дороже сегодня. А ты на две с половиной сотни за три дня расстарался. Умелец.
- Не один.
Опять тяжкий вздох.
- Значит, так… Лично для тебя объявляется сухой закон. Рядом могут напиваться - тебе запрещено. Наливать будут - скажешь, ранение в живот. Врачи запретили.
- Это аппендицит. Спасибо врачам, вытащили, хоть и… - Он вздрогнул и заткнулся. Слово "мусульмане" осталось непроизнесенным.
- А мне плевать, откуда шрам взялся. Запрещено пить. Хорошо усвоил? Попадешься на любой дозе - я лейтенанта Гусева попрошу. Он тебе всю печенку отобьет с превеликим удовольствием.
Мяги испуганно кивнул. Гусева он уже имел удовольствие видеть, и что в результате воспитательного процесса побои будут намного серьезнее вчерашних, догадался без труда.
- А скажешь еще что исключительно умное на религиозную тему - не поленюсь и самостоятельно рот зашить. Мы пока на Руси живем. Я вот засомневался: не лучше ли было оставить тебя недовольным товарищам…
Очередной тяжкий вздох, но с пониманием ситуации. Офицер хоть и из христиан, но не из таврийцев. Чужак. С него станется назад вернуть. Голова склоняется, и в глазах покорность.
- Теперь слушай внимательно. У меня под командой две сотни ртов, желающих каждый день набить брюхо. В день положено на человека четыреста граммов ржаных сухарей, крупа, картофель, мясо, рыба…
Мяги перекосился. До Яна не сразу дошло, что улыбнулся, - просто при побитой морде смотрится гримасой.
- Чего смешного?
- Нормы я, господин лейтенант, прекрасно помню, и бумага соответствующая в кармане имеется. Продукты для госпиталя принимал. Какой-никакой, а еды не продавал и не воровал. Один раз оступился, но голодным никого не оставил.