Парочка везунчиков все еще не видела Морока, а иначе они давно открыли бы огонь. Но, спасая пацана, мужик вел его в самую безопасную часть кирзавода. То есть прямо к виновнику разыгравшейся трагедии. Что ж, так тому и быть. И на сей раз Морок не собирался избегать встречи с ними.
Он навострил уши, прислушиваясь к голосам. Подумать только – опять старые знакомые! Сидя в сарае на цепи, "зверь" слышал, как этот мальчишка по имени Илюха радовался подарку – кажется, новенькой винтовке, – а пожилой мужик беседовал с Мизгирем. Командир стрельбанов обращался к нему уважительно и называл Муратом Антоновичем. К родственникам так редко относятся – только к начальству. А если вспомнить, что хозяина "Горюев-Севера" тоже звали Муратом – Мороку доводилось слышать его имя в кабацких пересудах, – о чем это говорило?
Невероятная честь для бывшего зэка – какой важный человек хотел на него поохотиться! Неужто только ради него Горюев прилетел с Юга? Любопытно, скольких еще "зверей" подстрелила до Морока эта компания? Вряд ли ему было суждено угодить в их список первым. Но и последним он там не окажется. Теперь уже наверняка. Потому что теперь у него имелся свой список, где для Горюева была отведена почетная строчка…
Глава 24
Раздражение вестника Смерти переросло в гнев. Холодный и праведный. Противогаз стеснял дыхание и вызывал звон в ушах, что сказывалось на остроте слуха. Но раз Мурат и Илюха до сих пор не уснули, значит, на этой стороне выработки газа не было. И Морок, скинув мокрую от пота резиновую маску, двинулся под прикрытием руин наперерез бегущей парочке.
Долго гоняться за ними он не собирался. Если Горюев отдышится и возьмет себя в руки, он станет опасным противником. Нападать на него следовало чем быстрее, тем лучше. К тому же на стороне вестника Смерти была внезапность. И как только противники миновали его укрытие, он выпрыгнул у них за спинами и ринулся в атаку.
В первую очередь требовалось убить щенка. Иначе в схватке с Муратом Илюха начнет мельтешить под ногами, а то и вовсе осмелеет и откроет огонь. Но за секунду до того, как он должен был получить клинок промеж лопаток, Горюев засек позади движение и оттолкнул пацана в сторону. А затем преградил Мороку путь и, подставив ружье, поймал в захват его руку с ножом. После хотел вывернуть ее также с помощью ружья, но не успел.
Морок выхватил левой рукой нож из правой и по самую рукоять вонзил его Горюеву в плечо. Вообще-то Морок целился в горло, но промахнулся, хотя и такой результат его устроил. Хватка противника ослабла, что позволило вестнику Смерти освободиться и снова перейти в атаку.
Но раненый Мурат вновь показал свою выдержку. Правая рука у него теперь двигалась плохо, но он все-таки изловчился и заехал врагу прикладом в грудь. А затем пнул его в живот, отчего Морок не устоял и упал на одно колено.
Ему повезло, что Мурат бил впопыхах, поэтому боль от обоих ударов была терпимой. И Морок тут же бросился к ногам Горюева, который в этот момент вскинул ружье и спустил курок.
Выстрел грянул, когда Морок уже прыгнул. Пуля, что должна была снести ему голову, пронеслась в пяди над нею, и единственный урон, который он получил, были его заложенные уши.
Мурат понял, что сплоховал. И хотел отскочить назад, чтобы выстрелить снова – его полуавтоматическая винтовка не требовала ручной перезарядки, – но повторно оплошал. Схватив оружие за ствол, Морок задрал его в небо. А пока раненый Горюев сопротивлялся, противник нанес ему несколько ударов ножом в печень.
Силы вмиг оставили Мурата, чья кровь ручьем хлынула на ботинки ему и его врагу. Глядя в ледяные глаза вестника Смерти ненавидящим взором, Горюев несколько раз нажал на спусковой крючок. Это было единственное, что он еще мог сделать, дабы предупредить об опасности ушедших в город стрельбанов. А также – других часовых, о чьей смерти он не знал. Затем его ослабевшие пальцы разжались, и винтовка брякнулась на землю. Куда тотчас рухнул бы и Мурат, кабы Морок не обхватил ему шею, не прижал к себе и не прикрылся им, как живым щитом.
Морок был вынужден так поступить. К этому моменту Илюха уже стоял на ногах и ловил его на мушку карабина "СКС".
Держать Горюева, чьи ноги уже подкосились, было тяжело и неудобно. Благо позади убийцы оказалась полуразвалившаяся стена. Отступив к ней вместе с заложником, он уперся в нее лопатками. Это облегчило ему задачу, но не намного, и долго ему с такой обузой было не простоять.
– Стреляй, парень! – из последних сил прохрипел Мурат. – Мне уже конец! Стреляй, не бойся! Это и есть Морок! Он всех отравил! Прикончи эту дрянь!
Но руки Илюхи тряслись так, что он промахнулся бы с нескольких шагов даже по открытой цели. Он и сам это понимал. Поэтому не стрелял, ибо, несмотря на призывы Горюева, все равно боялся в него попасть.
– Отпусти Мурата Антоновича, козел! – взвизгнул Илюха, по щекам которого лились слезы. – Я тебе приказываю! Отпусти немедленно! Или… Или…
Морок помалкивал, гипнотизируя мальчишку лютым взором, чем вгонял того в оторопь безо всяких слов. Кроме этого, убийца мелкими шагами понемногу смещался влево. У него была идея, как ему выкрутиться, не нарвавшись на пулю, и пока его устраивало это противостояние.
– Стреляй, кому говорят! – не унимался Мурат. После чего сменил тактику уговора: – Мне чертовски больно, парень! Окажи услугу – избавь меня от страданий! Не могу больше терпеть! Умоляю, помоги мне умереть быстро! Прицелься лучше и стреляй! Давай же, хватит жевать сопли!
Эти доводы оказались убедительнее. Илюха застонал от отчаянья, но нажал на спусковой крючок. Правда, выпущенная им пуля ударила в стену левее убийцы и его заложника.
– Молодец! Так держать! – все равно похвалил мальчишку Горюев. – Целься еще лучше! Прямо вот сюда. – Он указал на собственное сердце. – Торопись, парень! Нет больше сил – эта адская боль меня доконала!
Мальчишка действительно старался: расставил ноги шире, упер приклад "СКС" покрепче в плечо, прекратил всхлипывать, вытер слезы и начал выравнивать дыхание, шумно втягивая и выпуская ртом воздух. Все указывало на то, что его следующий выстрел будет точным. Насколько точным, неведомо, но вторая пуля мимо уже не пролетит. И продырявит не только Горюева, но и вестника Смерти.
Выжидать больше не было смысла. До намеченной Мороком цели оставалась пара шагов, но он боялся не успеть их пройти. Поэтому с силой толкнул полумертвого Мурата навстречу пацану, а сам, пригнувшись, метнулся к проему в стене. Туда, куда и продвигался все это время.
От неожиданной выходки Морока Илюха вздрогнул и спустил курок. Но Горюев уже падал, и мальчишка попал ему не в грудь, а в голову. Пуля ударила Мурата под левый глаз, прошла сквозь череп и, разворотив затылочную кость, обрызгала стену кровью и ошметками мозга. Кровь угодила и на вестника Смерти. Но это были мелочи. Главное, его не зацепило, и он юркнул в проем до того, как Илюха выстрелил снова.
Мальчишка закричал. В первую очередь от страха. Он только что вышиб мозги отцовскому боссу, и вообще, не исключено, убил первого человека в своей жизни. Нервы Илюхи не выдержали, и он начал палить в дыру, куда скрылся Морок. Который, разумеется, не стал подставляться под пули и нырнул за ближайшие камни.
"Один. Два. Три. Четыре…" – считал про себя выстрелы Морок. Хотелось, чтобы их было девять, не считая сделанного за минуту до этого. Потому что если меньше, это будет означать, что пацан одумался и не стал выпускать все пули в "молоко".
Но Илюха осерчал настолько, что даже не заметил, как расстрелял магазин. О чем Морок догадался раньше него. И когда выглянул из-за камней, мальчишка все еще целился в проем и раз за разом жал на спусковой крючок.
Увидев живого и невредимого вестника Смерти, Илюха вздрогнул и выронил разряженный карабин. Но все же спохватился и подобрал с земли винтовку Горюева. Да только и с нею ничего не вышло – Мурат тоже опустошил ее магазин, стреляя в воздух.
О перезарядке не могло идти и речи. На это требовалось время, а убийца был слишком близко. Морок криво ухмыльнулся и погрозил мальчишке пальцем. А затем перехватил нож поудобнее и бросился к Илюхе с твердым намерением срезать кожу у него с лица и затолкать ее ему в глотку.
Но едва дышащий от страха Илюха вдруг сорвался с места и рванул наутек. Да так шустро, что убийце тоже пришлось резко ускориться, чтобы не отстать.
Тут-то и выяснилось, насколько помолодевшим ощущал себя Морок по сравнению со Стариком. Увы, не настолько, чтобы тягаться в беге с настоящей молодежью. Он совершил свой рывок уже на пределе сил, зато Илюха, увидев, что его настигают, поднажал и сразу ушел в отрыв.
Еще до того, как пацан добежал до склона холма, вестник Смерти понял, что не догонит его. А когда Илюха очертя голову помчался вниз по склону, преследовать его и вовсе пропал смысл. Пока Морок спустится на своих немолодых ногах по зыбким осыпям, мальчишка оторвется от него на полкилометра, а запыхавшемуся Мороку придется потом снова взбираться на холм.
Ладно, пусть уходит.
Вестник Смерти все равно своего добился. Лучше вместо беготни он пойдет и выведет из строя еще две винтовки. Затем, чтобы они не выстрелили Мороку в спину. А то, не ровен час, пацан надумает вернуться за реваншем, ведь у него при себе наверняка остались патроны…
Трофейная рация в кармане Морока уже пыталась с ним заговорить. И снова включилась, когда он стоял на краю выработки, протирая противогаз чистой наволочкой; он нашел ее среди вещей, что беженцы оставили наверху. Голос в рации принадлежал Мизгирю. Он требовал, чтобы "база" срочно доложила ему, что за выстрелы он слышал и что вообще здесь происходит.
Морок безмолвствовал. Говорить с командиром беженцев ему было не о чем. Как только Мизгирь вернется, он прочтет оставленное ему послание. Оно будет красноречивее любых слов.
Когда мародер, ища протирку, вытряхивал пожитки из мешка, вместе с ними оттуда выпала детская книжка. Поначалу он не обратил на нее внимания. Но после того, как ветер стал переворачивать ей страницы и на одной из них Морок увидел большую букву "М", это его заинтриговало. Что это было: всего лишь совпадение или очередной знак судьбы?
Вестник Смерти отложил противогаз, подобрал книжку, оказавшуюся детской азбукой в стихах, и прочел, что было написано под его любимой буквой. А прочитав, испытал остроту ножа – срезал уголок картонной обложки. После чего довольно улыбнулся, переключил рацию на передачу и все-таки ответил Мизгирю. Но не своими словами, а строками поэта Маршака:
– М-мед в лесу м-медведь нашел: м-мало м-меда, м-много пчел…
Глава 25
Раньше Мизгирь был уверен, что есть лишь жизнь и смерть, а больше – ничего. Но он заблуждался. Оказывается, существовало нечто еще между жизнью и смертью, чему он затруднялся дать название. Да и охота ли ему было искать какие-то дурацкие названия? Ведь он уже не жил, пускай по неведомой прихоти судьбы еще и не умер.
Последнее было легко исправить. Взведенный пистолет лежал в набедренной кобуре. Стоило лишь взять его в руку, поднести к виску и последовать примеру Хана – и все.
Пока что капитан хватался за оружие по иной причине – чтобы отпугнуть негодяев, которые раз за разом порывались отобрать у него "ствол". Их лица Мизгирь узнавал с трудом, но убивать их не хотел, пусть они и были негодяями. К счастью для них, они предпочитали не нарываться. И быстро исчезали из виду, когда их очередная попытка разоружить Мизгиря терпела фиаско.
В себя он тоже так и не выстрелил. Странно, почему. Он не испытывал ни малейшего удовольствия, пребывая между землей и адом. Напротив, это было мучительно. Однако Мизгирь не забыл, что сначала ему надо выплатить долг седому человеку со шрамом на шее. Будучи живым, Мизгирь возвращал свои долги. Будучи ни живым, ни мертвым, придерживался того же принципа. Умерев сейчас, он обманул бы кредитора. Что выглядело бы несправедливо, ведь у капитана было чем платить и он не нуждался в рассрочке.
Вот только кредитор куда-то запропастился и не хотел являться к своему должнику.
Жизнь Мизгиря оборвалась в тот момент, когда он, взмыленный и задыхающийся, вбежал на холм и увидел, что опоздал. Именно тогда у него в голове что-то взорвалось, и он провалился в это неведомое ему доселе состояние.
Сколько там было трупов? Он уже не помнил. Их число стало неважно, когда ему сообщили, что из всех оставленных на кирзаводе беженцев выжил лишь Илюха. А прочих вырезали, словно кур, в чей курятник пробралась лиса. Именно вырезали – все они были убиты ножом. Кого-то зарезали одним ударом, но на многих было по несколько ран. Чудовищных, уродующих тела и лица. С трудом верилось, что такое сотворил всего один живодер, да еще в спешке, пускай усыпленные им жертвы не сопротивлялись.
И везде – кровавая "М", до сих пор горящая перед глазами у Мизгиря. Теперь он тоже был клеймен Мороком, даром что тот не полосовал его своим ножом.
Морок лишил капитана практически всего. И даже не дал нормально попрощаться с мертвыми родными. Тварь знала, что делала. Знала, что Мизгирь навсегда запомнит жену и детей такими, какими убийца их оставил. У Альбины, которой Морок рассек горло от уха до уха, были вдобавок выколоты глаза, а также отрезаны нос и щеки. Семилетней Мирке чудовище вонзило нож в спину, а затем сломало ей тоненькую шейку и оставило ее лежать с развернутой назад головой. А Тарасик… Его голову отыскали лишь на следующий день у подножия холма. Выброшенная Мороком, она скатилась по острым камням с самой вершины. Поэтому от лица у мальчонки ничего не осталось – даже изуродованное лицо его матери выглядело не столь душераздирающе.
Все, что Мизгирь делал в тот день и два последующих, – это копал. Почти безостановочно ковырял землю лопатой. И завывал по-волчьи, когда лопата порой выпадала из его дрожащих рук. А затем снова копал до кровавых мозолей, натертых поверх тех, что едва зажили после недавних похорон.
Все стрельбаны и Илюха копали могилы, а с наступлением темноты, когда едва держались на ногах от усталости, жгли в кострах ненужные вещи убитых. Кладбище, оставленное ими в своем разрушенном поселке, теперь казалось совсем небольшим по сравнению с тем, что они вырыли здесь.
Немыслимо, но один-единственный человек убил куда больше людей с "Гордой", чем последнее землетрясение. И этот человек – хотя человек ли на самом деле? – все еще гулял на свободе. Чем приводил стрельбанов в выжигающую их изнутри, бессильную ярость.
Что творилось дальше, Мизгирь припоминал смутно. Это были не поминки, а какое-то сумасшествие. Выпитый над свежими могилами за упокой умерших самогон шибанул капитану в голову со страшной силой. И он, не зная, куда направить неудержимый поток злобы, поджег палатки и оба внедорожника. А затем орал, пока не сорвал голос, давясь слезами и пытаясь перекричать рев пламени.
Никто не остановил капитана. Кайзер, Горыныч, Пендель, Ярило и Ушатай вели себя не лучше, успев напиться, подраться, вновь побрататься, нарыдаться и поваляться в грязи. Чудо, что они не перестреляли друг друга и не сгорели в огне. Как чудо и то, что их не навестил Морок, хотя он мог бы прийти и добить стрельбанов, которых в столь пьяном виде можно было брать тепленькими всем скопом.
Впрочем, "зверь" потому и не объявился, ибо знал: убив Мизгиря сейчас, когда тот сам желал умереть, Морок окажет ему величайшую услугу, только и всего.
Илюха взирал на эту пьяную "солдатскую" скорбь уже без того отвращения, с каким наблюдал за былыми отцовскими попойками. Нынче парень сам впервые в жизни приложился к бутылке, и никто его не остановил. Бухач был мерзким пойлом, но Илюха отважно глотал его, пока в конце концов не упал без чувств и не уснул в собственной блевотине.
А когда наутро с трудом разлепил глаза, то решил, что ночью приходил Морок и пытался отрезать ему голову, но почему-то не довел дело до конца. И лишь отсутствие крови убедило испытавшего первое похмелье Илюху, что его догадка неверна.
В эти дни они с отцом были словно чужие. Казалось бы, гибель семьи должна была их сплотить, но вышло наоборот. Отец корил себя за то, что недооценил коварство "зверя". Сын сокрушался о том, что бросил оружие и сбежал. Не потеряй он карабин, то мог бы вернуться и прикончить Морока, прежде чем тот начал резню. Друг друга Мизгирь и Илюха ни в чем не обвиняли, но и утешать не торопились. Никто ни на кого не обижался, но выглядело именно так. Каждый переживал свое горе в одиночку, уйдя в себя и не ища успокоения. Тем более что искать его все равно было бесполезно.
Горе горем, но к исходу второго дня этой свирепой тризны у скорбящих закончилась вода. Что с учетом мучившего всех похмелья оказалось сродни катастрофе. Мизгирь был в шаге от того, чтобы пустить себе пулю в висок, но самоубийство обезвоживанием в его планы не входило. Поэтому стрельбаны, похмелившись, собрали оружие, манатки и отправились в Погорельск.
Если кто-то наблюдал за их вторжением в город пять дней назад, сегодня он узнал бы их с трудом. Теперь это была натуральная кодла пьяниц, грязных, небритых и разящих перегаром. Но по-прежнему вооруженных и опасных. Или, правильнее сказать, еще более опасных, чем раньше, ведь в каждом из них клокотал гнев, готовый в любой момент вырваться наружу.
Илюха плелся следом за всеми с такой же тяжелой раскалывающейся головой и злобой на сердце. Как бы ни было ему мерзко, на второй день он снова глотнул бухача, искренне полагая, что физические муки притупят ему муки душевные.
Отчасти так и вышло. Но когда наступило отрезвление, стало только хуже. Илюха терпел. Стискивал в руках "итальянку" Горюева, затвор которой ему повезло отыскать (разобравший винтовку Морок выбросил затвор далеко, но недостаточно, и вдобавок тот блестел на солнце), и шел за пьяным отцом, так же шатаясь от похмелья и усталости и так же порой спотыкаясь на ровной дороге.
Ближайшим источником воды, известным Мизгирю, была бандитская фляга в убежище "святых". Томимая жаждой отнюдь не великолепная семерка дотащилась до него и поняла, что опоздала. Кто-то побывал здесь до стрельбанов. По всей видимости, это были чулымцы, забравшие своих убитых, а затем спалившие логово Морока почти дотла. Фляги на пожарище не обнаружилось. И ценных вещей в сейфе – тоже.
– Это кабак? – спросил охрипшим голосом Мизгирь, указав на здание в паре кварталов дальше по улице. Оно выглядело почти целым, разве что, как и остальные, лишилось оконных стекол.
– Ага. "Мазутное счастье", – ответил Кайзер. – Бар толстяка Крапчатого. Того самого, над чьей дочкой надругался Петька Дерюжный.
– Идем туда, – решил за всех комвзвода. Никто не осмелился перечить. Да и с чего бы? Пожарное депо – второй известный стрельбанам источник воды – находилось на восточной окраине, а до "Мазутного счастья" было рукой подать.
Осуждавшие недавно чулымцев за безалаберность, теперь стрельбаны сами уподобились им. И шли по улице с таким видом, будто являлись хозяевами города. Или, вернее, того, что от него осталось. Разве только чулымцы бравировали друг перед другом, а стрельбаны вели себя так из-за смертельной усталости и тупого равнодушия ко всему.