Когда первый вполне естественный испуг прошел, меламед осторожно наклонился над умершим. Широко раскрытые глаза Пинскера уставились в потолок. Черты лица его были искажены странной гримасой: казалось, покойник то ли кричит от страха, то ли смеется.
Вдруг Борух вздрогнул и поспешно отступил от кровати: ему показалось, что направление неподвижного взгляда умершего хозяина дома изменилось. В то же мгновение послышался какой-то шум: будто под дырявым потолком единовременно снялась небольшая птичья стая.
Нет, ему положительно не хотелось более оставаться в этом странном месте. Сейчас он испытывал только одно желание: как можно скорее уйти отсюда. Внезапно у него закружилась голова и на глаза навернулись слезы - видимо, от спертого воздуха. Бердичевский покачнулся. На ресницах дрожали слезы. Из-за этого ему показалось, что в комнате происходит какое-то движение, очертания предметов явственно искажаются, а тени, отбрасываемые ими, начинают жить сами по себе.
Мало того - Боруху вдруг почудилось, что скончавшийся Пинскер пытается повернуться на бок и взглянуть на незваного гостя.
Это было слишком даже для меламеда Боруха - человека совсем не трусливого и весьма любопытного. Испустив сдавленный крик, Бердичевский бросился вниз по лестнице, затем на крыльцо.
Только тут он остановился.
Головокружение не прекращалось, к нему прибавился явственный неприятный озноб - предвестник сильного жара. Ноги казались ватными. Чтобы не упасть, ему пришлось опереться о перила крыльца.
- По-моему, я заболел… - прошептал меламед, щупая покрытый испариной лоб. - Только этого не хватало…
Его трясло все сильнее, зубы выбивали звонкую дробь.
Может показаться странным, но именно болезненные ощущения вернули испуганному меламеду некоторую бодрость и здравомыслие, утерянное несколько минут назад. Ему стало вполне очевидным, что все испытанное им только что в доме явилось просто лишь игрой воображения, возбужденного сверх меры фактом смерти знакомого человека и обычной простудой. Подумав об этом, Борух немедленно почувствовал сухость в горле и явные признаки начинавшегося насморка.
Неожиданно за его спиной с грохотом захлопнулась дверь. "Сквозняки, - подумал меламед с облегчением. - Дырявая крыша и дырявые стены. Конечно! Оттого и звуки эти странные, и тени…"
Теперь он и правда почувствовал себя лучше и увереннее.
- Надо срочно сообщить Ицику. Вот только отдышусь немного. - Он сказал это громко, продолжая крепко держаться за перила.
Ициком звали нового габая общины, выполнявшего одновременно обязанности главы "Хевро кадишо" - погребального братства.
На улице вновь появилась телега молочника. Теперь лошадь шла медленным шагом. Увидев неподвижную фигуру на крыльце, молочник натянул вожжи.
- Реб Борух! - крикнул он. - Что вы там делаете?
- Пинскер умер, - ответил меламед, испытавший при появлении телеги сильное облегчение. - Вы не видели Ицика? Надо бы ему сообщить.
- Что? - Мендель приложил ладонь к уху. Он был немного глуховат. - Что вы сказали?
- Я говорю - Пинскер умер! - Бердичевский повысил голос, отпустил наконец перила и осторожно сошел с крыльца.
Мендель удивленно присвистнул.
- Умер, - повторил он, подходя к телеге. - Надо же, - сказал Мендель. Круглое лицо молочника, обрамленное рыжей клочковатой бородой, приняло озадаченное выражение. - А я его вчера еще видел. Он не выглядел больным… Надо же, - повторил Мендель, окидывая внимательным взглядом фасад пинскерова дома. - Ай-ай-ай, какое несчастье. Отчего он умер, как вы думаете?
- Не знаю, - ответил меламед. - Я случайно узнал. Надо бы сообщить габаю, пусть позаботиться о похоронах.
Молочник кивнул.
- Я сейчас как раз к нему еду, - сказал он. - Я мигом.
Несмотря на сильнейшее желание уйти подальше от этого места, Борух Бердичевский дождался прихода "братчиков" из "Хевро кадишо" во главе с Ициком Ривкиным и даже, после некоторого колебания, последовал за ними в дом.
Странно - сейчас, в присутствии посторонних, ничего похожего на недавние пугающие ощущения он не испытывал. Да и дом выглядел вполне обычным - просто очень запущенным. Меламед несколько приободрился.
Тело покойного погрузили на специально предназначавшиеся для этого дроги и перевезли в бес-тохора - специальное помещение при кладбище. И вновь Бердичевский не решился уйти домой, тоже отправился в бес-тохора.
Заповедь отдания долгу умершему, одна из важнейших для евреев, заставила меламеда пробыть здесь в течение всей процедуры подготовки к погребению. Он молча смотрел, как "братчики"-мит'аским раздевали и медленно омывали теплой водой тело умершего, уложенное ногами к двери плохо освещенного помещения, - в знак очистки от скверны земных грехов. Он слушал, как вполголоса произносили при этом стихи из пророка Захарии: "Смотри, я снял с тебя грех твой и облек тебя в одежды нарядные", и стихи из пророка Йехезкеля: "И окроплю вас водою чистою, и очиститесь от скверны вашей". После омовения габай Ицик обмазал взбитым в специальной посудине яйцом голову и грудь покойника - эта процедура символизировала вечный круговорот жизни. Наблюдая за ней, меламед вдруг подумал, что действия главы поминального братства сейчас напомнили ему, как мать обмазывает смоченными в яйце перьями праздничную халу - прежде чем ставить ее в духовку. Сравнение ему самому показалось неуместным, он почувствовал некоторое смущение и на мгновение отвернулся.
Между тем мит'аским осторожно подняли тело так, чтобы оно оказалось в вертикальном положении. На какой-то момент Шмуэль Пинскер оказался лицом к лицу со стоявшим у входа в молельню Борухом Бердичевским. Меламед против воли напрягся.
Но на этот раз глаза покойника были закрыты, а черты разглажены, так что вид он имел вполне удовлетворенный. Бердичевский облегченно вздохнул и дальше уже без тревожного чувства наблюдал за последним омовением и за тем, как покойника обрядили в холщовый саван, швы которого были прохвачены грубыми широкими стежками. Члены погребального братства вымыли руки теплой соленой водой. Завернутого в саван покойника перенесли в молельню, и здесь габай прочитал над ним псалом, который должно читать родственникам: "Живущий под кровом Всевышнего…" - у Пинскера, как уже говорилось, не было родственников.
Вообще, вся эта процедура внесла в растревоженную душу меламеда заметное умиротворение, так что он был даже рад, что заставил себя пойти на кладбище. Придя домой, он не стал рассказывать матери всех подробностей случившегося, лишь коротко сообщил, что Шмуэль Пинскер внезапно скончался и что сам он только что вернулся с похорон. Эстер немного поахала, но вскоре успокоилась.
К ночи у Бердичевского резко подскочила температура, обострились насморк и кашель, так что всю следующую неделю он пролежал в постели, укутав горло и глотая терпкие отвары, приготовленные матерью. За это время неприятные детали случившегося в доме Пинскера почти полностью выветрились из его памяти. Все, что ему померещилось в доме несчастного Пинскера, все, что он там почувствовал, было отнесено и им самим, и его матерью к болезненному состоянию, в котором меламед пребывал в тот злосчастный день.
Вскоре после выздоровления, буквально через сутки, Боруха Бердичевского среди ночи разбудили сильные удары во входную дверь. Он открыл глаза, чуть приподнялся на локтях. Его мать, спавшая за ситцевой занавеской и тоже разбуженная стуком, недовольно спросила:
- Кого это там принесла нелегкая?
Они настороженно прислушались. Стучавший переждал какое-то время и вновь забарабанил. Меламед сбросил легкое одеяло, которым обычно укрывался летними ночами, быстро накинул поверх нижнего белья висевший у постели сюртук.
- Возьми свечу, - сонно сказала мать, выглянув из-за занавески. - И спроси сначала, кто это. Мало ли злодеев по ночам бродит…
Держа в руках светильник, меламед вышел в сени. Стараясь двигаться неслышно, он приблизился к двери и громко спросил:
- Кто там? Что случилось?
В ответ он услышал громкий шепот с частыми придыханиями, словно незваный гость немало пробежал, прежде чем добрался до крыльца:
- Реб Борух! Откройте, пожалуйста, откройте! - В шепоте отчетливо слышалась смесь страха и отчаяния. - Это я, Алтер! Ваш сосед!
Бердичевский сам узнал стучавшего. И удивился еще больше. Столяр Алтер Гиршфельд всегда производил впечатление спокойного и уверенного в себе человека. Борух никогда не подумал бы, что он станет колотиться в чужой дом среди ночи. Меламед быстро откинул щеколду, распахнул дверь. Гиршфельд с такой стремительностью бросился в сени, что едва не опрокинул хозяина. Забившись в угол, он закричал все тем же громким шепотом. Собственно, это был не шепот, а сдавленный истерический крик насмерть перепуганного человека:
- Закрывайте, скорее закрывайте, реб Борух!!. Умоляю вас… не пускайте их… - Тут голос его прервался, в полумраке прихожей слышно было лишь шумное прерывистое дыхание.
Какая-то частица страха передалась от гостя к хозяину. Во всяком случае, когда меламед, громко задвинув засов и дважды повернув большой ключ, повернулся к соседу, ему тоже было чуть-чуть не по себе. Тем не менее он постарался говорить спокойно и неторопливо - как привык беседовать с детьми в хедере.
По сути, Алтер Гиршфельд и производил сейчас впечатление ребенка-переростка. Длинный как жердь и тощий, с непропорционально крупными кистями рук, он стоял вжавшись в угол. Глаза его были широко раскрыты, и смотрел он в уже запертую дверь - будто ожидал, что кто-то ворвется вслед за ним.
- Ну что? Теперь вы успокоились? - с легкой тревогой спросил Борух. Он приподнял светильник и внимательно поглядел в лицо Алтеру. - Может быть, присядете?
Эти простые слова словно пробудили Гиршфельда от тяжелого выморочного сна. По лицу его пробежала короткая судорога, после чего оно стало менее напряженным. Руки, которые он держал на уровне груди - словно защищаясь от кого-то невидимого, - бессильно упали. Алтер медленно выпрямился и сделал шаг из угла по направлению к широкому столу, стоявшему в центре. Бердичевский поставил светильник на рассохшиеся от старости доски столешницы, подкрутил фитиль. Огонек стал чуть больше. Меламед пододвинул пришельцу один из двух старых табуретов, стоявших в сенях. Гиршфельд медленно опустился на табурет. Табурет скрипнул. От скрипа гость вновь вздрогнул и напрягся. Но лишь на мгновение. Хозяин сел напротив. Он старался не делать резких движений, интуитивно чувствуя, что страх, овладевший по какой-то причине его соседом, еще не прошел, только спрятался внутрь и что оцепенение, в котором пребывал сейчас Алтер Гиршфельд, ничего общего не имело со спокойствием.
Взгляд ночного гостя был вполне бессмысленным, как у только что проснувшегося человека.
Меламед сказал, стараясь говорить легким беззаботным тоном:
- А вы, сосед, напугали мою мать. - Он оглянулся на ситцевую занавеску, чуть колыхнувшуюся при этих словах. - Знаете, мало ли кто ночью бродит…
Меламед почему-то не решался ни о чем спрашивать перепуганного столяра. Мать выглянула из своего угла, сердито погрозила ему пальцем. Он отмахнулся.
- Что?.. - Алтер дернулся. - Что… почему… Я… - Он вновь смолк, только ноздри его крупного горбатого носа трепетали. Опущенные веки тоже подрагивали. Неожиданно столяр открыл глаза и уставился в угол. Выражение лица у него при этом было таким, будто Алтер усиленно старается что-то вспомнить. - Реб Борух, - сказал он севшим голосом и запнулся. Откашлялся. Продолжил почти нормальным голосом: - Реб Борух, могу ли я попросить глоток воды? Все пересохло в горле.
- Конечно. - Меламед быстро поднялся. Он испытывал смутное беспокойство от странного поведения соседа. Кстати пришлось воспоминание о том, что столяр был не дурак выпить. Правда, запаха спиртного не ощущалось, но… Бердичевский сказал:
- Можно и не только воды. - Он подмигнул. - Знаете, я недавно болел… Сильно простудился… - На мгновение от воспоминания событий, предшествовавших болезни, сердце его болезненно сжалось. Он поторопился закончить: - Хотите пропустить стаканчик?.
Губ Алтера Гиршфельда коснулась слабая улыбка. Он непроизвольно провел по запекшимся губам кончиком языка. Исподлобья посмотрел на хозяина, вопросительно оглянулся на занавеску, словно не решаясь ответить утвердительно.
- Не стесняйтесь, Алтер, не стесняйтесь. И я с вами заодно, мама не будет против…
При этих словах из-за занавески раздалось негодующее фырканье.
- Да-да, - поспешно сказал Борух. - Не пугайтесь, это она так. По привычке. Все в порядке, реб Алтер. - Он быстро подошел к посудному шкафу и вытащил графинчик водки и два граненых стаканчика.
Некоторое время Гиршфельд смотрел невидящими глазами на стаканчик, потом нерешительно взял его, поднял. Рука его сильно дрожала, он расплескал водку и быстро поставил стакан на место.
- Н-не могу, реб Борух… - пробормотал он. - Н-не могу…
Меламед озабоченно покачал головой.
- Вы неважно выглядите, - участливо сказал он. - Вы здоровы ли, реб Алтер?
Неожиданно Гиршфельд всхлипнул, запустил пальцы в рыжие всклокоченные волосы, закачался на табурете и громко застонал.
- Боже мой, реб Борух, Боже мой, это… Это было ужасно!.. - Гиршфельд снова всхлипнул.
"Не хватало еще, чтобы он тут расплакался, - подумал меламед. - Да что же это с ним приключилось?"
Вслух сказал:
- Успокойтесь. Расскажите, что вас так напугало.
Гиршфельд перестал раскачиваться, наклонился к сидевшему напротив меламеду.
- Что? - переспросил он громким шепотом. - Или кто? Кто? - Он тяжело дышал. - Клянусь вам, реб Борух, я и сам толком не знаю. Но… Это было ужасно! Просто ужасно!..
Видно было, что столяр вот-вот расплачется от страха.
- Выпейте, - скомандовал меламед. - Выпейте водки. Иначе вы не сможете ничего рассказать. Выпейте. А потом мы вместе подумаем, как вам помочь.
Решительный голос подействовал. Гиршфельд выпил, шумно выдохнул. Длинное лицо его мгновенно порозовело и покрылось мелкими каплями пота.
- Ну что? - спросил Бердичевский. - Легче стало?
- Реб Борух, - сказал вместо ответа Алтер, - я в здравом уме. Разве нет? Как вы думаете?
- Конечно, конечно, - заверил его Борух. - Вы в здравом уме и твердой памяти, никто и не думал сомневаться в этом. Наверное, вы просто устали. Может быть, переволновались. Так бывает.
Гиршфельд нетерпеливо помотал головой.
- Дело не в усталости, - произнес он, вновь понижая голос. - С этим домом нечисто.
Тут постоянно ощущавшаяся меламедом легкая тревога усилилась.
- О чем вы говорите, реб Алтер? - спросил он осторожно. - О каком доме?
Гиршфельд настороженно оглянулся по сторонам, поманил меламеда. Борух наклонился к нему.
- Реб Борух, - еле слышно прошептал Алтер, словно выдохнул, - в этом доме кто-то есть. Вы же знаете, его выкупил у общины Пинхас Коган. Я говорю о доме покойного Пинскера… - Он вдруг замолчал, пристально посмотрел на меламеда. - Коган нанял меня отремонтировать лестницу. Я согласился, почему нет? Работы последнее время мало, а Коган хорошо платит. Ну вот. Сначала все было хорошо. Я работал там. С помощником, Мотлом. Вы знаете Мотла Кагальника?
Меламед кивнул и бросил опасливый взгляд на мать, которая вышла во время рассказа из-за занавески и теперь тоже слушала столяра. От слов соседа по его телу пробежал легкий озноб.
- Так он сегодня умер… - Гиршфельд посмотрел на отшатнувшегося при этих словах меламеда расширенными глазами. - Я вышел из дома - на минутку, реб Борух, всего на минутку. А когда пришел - Мотл лежал под лестницей. И у него была свернута шея.
- Боже мой, что вы такое говорите… - ошеломленно прошептал меламед, опускаясь на стул. - Ты слышишь, мама?
- Слышу, слышу, - сказала Эстер. Она вышла из своего угла в теплом стеганом халате, наброшенном поверх длинной до пят ночной сорочки. - Извините, Алтер, что я в таком виде… И как же его угораздило упасть с лестницы? - спросила она.
- Упасть? - Гиршфельд не то всхлипнул, не то коротко рассмеялся. - Да его столкнули с лестницы, я даю вам слово!
- Ну-ну-ну! - Эстер покачала головой. - Кто же мог его столкнуть, ежели там никого не было? Бедняга мог оступиться. Голова закружилась от высоты, мало ли…
- Когда я стоял над ним, я слышал отвратительный звук - будто кто-то под крышей смеялся.
Борух вспомнил, как ему тоже слышались в доме Пинскера какие-то зловещие звуки.
- Чепуха все это, - сердито заметила Эстер. - Там же крыша как решето. Вот и завывает в дырах ветер. А вам невесть что мерещится…
Не слушая ее, Гиршфельд опять уткнулся лицом в ладони и принялся раскачиваться.
- Боже мой, сосед, Боже мой… Понимаете, - он отнял руки, - понимаете, я вдруг почувствовал, что в доме кто-то появился. Вы можете мне не верить, но я говорю правду!.. Сначала он только следил. Куда бы я ни пошел, чем бы ни занимался, за мной следили чьи-то глаза. Очень недобрые глаза, реб Борух, очень недобрые. Всякий раз, как только я чувствовал этот страшный взгляд, я цепенел. Меня охватывал такой ужас, что я… я готов был умереть от страха…
- Да… - бесцветным голосом сказал меламед. - Это правда. Я тоже… - Он вспомнил, как бродил по пустому дому в день смерти Пинскера. - Я помню, реб Алтер…
- Замолчи! - прикрикнула мать. - Что - ты тоже? Что ты помнишь?! Ты был болен, у тебя был жар! Тебе тогда что угодно могло померещиться.
Алтер Гиршфельд не обратил внимания на ее слова. Он о чем-то мучительно думал, словно потеряв нить повествования.
- Что было потом… Потом… - пробормотал он. - Понимаете, реб Борух, я начал видеть кошмарные сны. Мне снился Пинскер, покойный хозяин дома. Но не живой, а уже мертвый. Только глаза его жили, и эти глаза… Я чувствовал, что именно эти глаза - его глаза - за мною следят. Знаете, я ведь уже пять лет живу один, с тех пор как жену похоронил… Это очень страшно, реб Борух, очень страшно.
- Да… - выдавил меламед. - Это было очень страшно… Я знаю…
- Ну, хватит! Шли бы вы спать, сосед, - сухо сказала Эстер. - Понятное дело, переволновались. И парня жалко, совсем молодой. Ступайте, отдохните. И нам дайте отдохнуть. Утром придете, помяните мое слово - сами посмеетесь.
Гиршфельда вновь начала бить крупная дрожь. Он словно в ознобе потер широкие ладони. Худое лицо его, обрамленное жесткой черной бородой, в неровном свете масляного светильника казалось восковым.
- Какой там сон, Эстер, - забормотал он, - какой там смех, я же знаю - там кто-то есть, есть там кто-то… Кто-то прячется в этом проклятом доме, прячется, а я… - Он словно во сне потянулся к графину с водкой, задел рукавом пустой стакан. Стакан разбился.
Гиршфельд вскочил. От его резкого движения пламя задергалось. По стенам разбежались качающиеся тени. Широко раскрытыми глазами Алтер посмотрел по сторонам.
- Они, сосед, они… - Он вцепился в плечо меламеда. - За мной пришли… Не отдавайте меня, они меня убьют…
Тут терпение Эстер иссякло.
- Как вам не стыдно, реб Алтер! - в сердцах сказала она. - Что это вы, будто ребенок. Теней испугались.
Гиршфельд настороженно перевел взгляд с успокоившихся теней на свечу. Уперся руками в стол, помотал головой, словно отгоняя наваждение.