Вот так. И когда я недели через две застал в укромном уголке Фрейю и обоих неразлучных приятелей - ее названого братца и Ниала - я даже не соизволил возмутиться. Мальчишки стояли, задрав подолы рубах до пояса, будто монашки в виноградном жоме, а моя девочка изучала их неторопливо вздымающиеся члены: без удивления, но и без особого восторга, словно то были орудия неизбежной для нее пытки. Или, в лучшем случае, какие-то экзотические плоды непонятного вкуса. Вряд ли очень съедобные.
"Вот такого жирного червяка я должна буду впустить в себя. Значит, именно этого ты от меня добивался, папенька?" - читалось в ее гримаске, когда она обернулась и узрела меня.
Перед сим я дрогнул. Её мужчин я еще хотел спросить вгорячах, давно ли сгладилась пиктографические письмена на их ягодицах, но и того посовестился. Также хотел прибавить, что оруженосец рыцаря, каковым себя Ниал последнее время держал, щит за своим господином носит, а вовсе не запасное копьё, но счел и вовсе неуместным.
Сделал ручкой этак успокоительно - не боись, я всё понимаю, - и повернул назад.
Нет, Фрейр - это еще куда ни шло. А его приятель тут с какой-такой стати?
По всему по этому я спустя немного времени отыскал мою милую супругу, которая, как всегда, усердно воспитывала младшее поколение нашей инфантерии, и поделился с ней сомнениями. Никого так уж сильно не выдавая.
Надо сказать, что все малявки лет примерно до семи-восьми просто боятся спать отдельно от сотоварищей. Поэтому в нашем доме (язык не поворачивается назвать эту длинную двухэтажную казарму дворцом) им отведены два дортуара. Отдельно мальчишкам, отдельно - юным девицам. Дети слуг, положим, спят отдельно от дворянчиков - всяких там пажей и учеников, взятых на пансион, - но граница между сословиями сделана из хилых дощечек, положенных в один ряд, и даже до потолка не доходит. Это, понятно, касается тех, кто не хочет ночевать с родителями, предпочитая куда более веселую компанию сверстников.
Когда вся эта шатия-братия подрастает, их разводят по каморкам, рассчитанным на двоих или четверых, с дверьми, которые запираются разве что изнутри и на ночь. Воровать у них некому и нечего.
Но вот после тринадцати-четырнадцати лет…
Претензии у них в один миг становятся как у взрослых, а конкретные надобности слегка за этим запаздывают. И содержание мозгов - тоже. Просят комнаты на одного, благо помещение полупустое, а в проемы вместо дверей вешают такие шторы из крупных бус с бубенцами понизу и думают, что укромность наравне с гласностью обеспечены.
Но в данном случае наши божок и богинька любви ведь нареченные жених и невеста, и пора уже, как-никак, настаёт.
- Так давай их обручим, - деловито ответила Зигрид. - И отдадим заодно главную спальную залу - ту самую, куда наш парадный одр перетащили. Он ведь смотрится как комната внутри комнаты. Если, как ты говоришь, баловство у них уже началось, так пусть хотя без большого греха продолжится. Испытают друг друга, привыкнут, что называется, к запаху. И ходить вместе смогут без упрека со стороны, и беседовать поздно вечером, а если от таких любезных разговоров дитя зародится, так это же именно то, ради чего затевалась вся ваша со старухами блажная авантюра.
- И дитя обручников считается вполне законным и простому люду желанным, - подхватил я. - Молодчина ты у меня, Зигги. Так и поступим.
Позвали будущих супругов вместе с доброй половиной придворных - надобно отметить, что ни моего верховного конюха по имени Торригаль, ни его супруги Стеллы при этом не случилось - объявили о решении и тут же со всей торжественностью окрутили. Без чтения Книги, но зато с обильными молитвами и обменом тонкими золотыми перстеньками - предполагалось позже заменить их на куда более солидные.
А что было с этим решением и обручением дальше - повествовать от первого лица не имею никакого права…
По древнему обычаю, следующую ночь после заключения союза обрученные должны провести в спальне одного из родителей. Мы с Зигрид об этом не то чтобы совсем позабыли, но как-то не взяли в ум, когда торопились с освящением союза. На другой день нас звала в гости милая наша Бельгарда, единовластная хозяйка Мармустьерской сельскохозяйственной обители, а таким приглашением грех пренебрегать. Да и попросту опасно.
Вот и вышло то, что вышло….
…Спальня с двойными и двустворчатыми дверьми. Тяжеленные створки из морёного дуба открываются наружу и вдобавок поставлены на подпятники - полукруглые выступы, что входят в специальные углубления в дубовых же досках пола. Такую конструкцию собирают однажды и навсегда - когда ставят дом. И вышибить ее потом ну очень трудно. Невозможно, одним словом. Разве что спалить вместе с дворцом и его обитателями.
В промежутке между обеими парами створок - тамбур, буфер или как его там. Еще и пошире, чем в нынешнем королевском кабинете. Внутри на матрасе, брошенном на пол, обыкновенно дежурит ночной часовой, пока царственные хозяева проводят там время. Или не дежурит.
Новообручённые забрались внутрь и первым делом задернули гобеленовые шторы на окнах - такой палкой с крючком наверху, с пола было не достать. Тканые картины на стенах, как вслух отметил Фрейр, оказались еще почище каменных, что у отца: сплошные эти… амуры. Прямо и наперекрест. Ниал с трудом задвинул на засов внешние створки, прикрыл поплотней внутренние и уселся на корточки внутри. Фрейя спустила с рук Басю и обняла себя за плечи обеими руками.
- А хорошо откормился, - с похвалой заметил Фрейр. - Щеки из-за спины видать. И мявкает густо, прям как настоящий мужик. Ишь, сам исчерна-полосатый, а манишка и перчатки белые. Вылитый денди, как готийцы говорят. Ниал, ты распорядился, чтобы ему сливок доставили?
- Да, господин рыцарь, - Ниал еле слышно хихикает. - И в самом деле - добер бобёр.
Сливки в широком сосуде с носиком, тонкое сухое печенье и уворованные в опытном саду желтые сливы особого "медового" сорта располагались на кроватном столике, что был воткнут прямо посередине головной колонны. Занавеси тяжелого пурпурного шелка были раздернуты, и сквозь них виднелись такие же простыни, только без гербовой вышивки.
- Давай лезь, - командует Фрейр, принимая Басю из рук невесты и звучно шлепая им о постель. - Животное в ногах - к счастью. Знаешь скондскую поговорку - в первую же ночь на жениной постели дикую кошку пополам разрубил?
- Ой, что ты такое говоришь?
- Глупая, это иносказание. Значит - полностью укротить ситуацию.
- А, тогда и в самом деле хорошо.
Тем временем оба выбираются из пышных одежек, что остались с самой церемонии: так и проходили в них весь день до позднего вечера. Слуги пируют, досматривать за ними некому, а молодым только того и надо.
- Срачицу-то оставь, - командует Фрейр. - Сил нету на твои тощие ребра смотреть.
Шелк тяжелый, скользкий, сразу меж ног заползает. Холодит. Фрейя опускается на простыни, юноша пододвигает к ней тугую подушку:
- Садись.
Сам он уже совсем голый, и Фрейя отчего-то побаивается прямо на него смотреть.
- Фрейр, а торопиться в самом деле надо? Ну, в самый - пресамый день. Мы ведь не в старинные времена живем.
- Глупая. Во-первых, мы в саду уж таких поздравлений наслушались - уши вянут. Во-вторых, мы сюда запихнулись на глазах у всех. Идти на попятный стыдно. И в-третьих, па, ма и даже наша гордая бабуля Эсти в отъезде. Кто в монастыре, кто на "Вольном Дворе". Так что мы тут полные хозяева. Заценила?
- Угу, - кивает девочка, - оценила. Только всё равно немного страшно. Печать эта. Снимать ее.
Фрейр хочет сказать, что ему тоже сильно не по себе, но ведь переиграть нельзя. И не отважишься теперь - не получится уже, наверное, никогда.
- Не беда, - отвечает он. - Я ведь кое-что придумал.
Снова хватает кота поперек пуза и сует девочке в колени.
- Спрячь.
- Как это?
- Давай его под свои оборки. Между ног. Он у тебя как - хорошо лизаться обучен?
Очевидно, ответа не предвидится и вообще не требуется, потому что на лице девочки появляется странное выражение - смех или плач, или сразу и то, и другое.
- Щекотится. Усом трется о кожу. Язычок такой шершавый, как терка для мускатных орехов. Тёплый. Мокрый. И…ой.
- Ну, ясно, что "ой". А теперь ложись в здешние перины. Запрокидывайся.
Фрейр целует ее в щечку, мягко толкает.
- Можно, я посмотрю, что он там творит?
- Ты хозяин, - глуховато доносится из мягкого постельного чрева.
Юноша загибает подол сорочки до пупка. Берет Басю за шкирку, слегка отодвигает в сторону.
- А вот теперь я ему вкусного налью. Чтоб веселее лизалось и лакалось.
И придвигает носик сливочника прямо к узкой розоватой расщелине.
- Холодно. И щипется, - Фрейя смеется тихо и недоуменно. - Как удивительно. Ты его тайком от меня выдрессировал?
- Кошек нельзя дрессировать, они всегда делают только то, что захотят. Этот с детства до сливок был охоч - с малиной и клубникой. Помнишь?
Фрейя снова кивает: помню, конечно. Как-то большую миску, полную доверху, что стояла на ребячьем столе, вылопал в один присест. Или вскок? Гонялись еще за ним - с радостным визгом.
И неожиданно для себя говорит:
- Поцелуй меня. Как взаправду. Закрой губами, чтобы не кричать.
И когда мальчик отрывается от ее рта, отрывисто выговаривает:
- Царапает как проволокой. И зубами прихватил. Тянет. Это что, уже всё?
Теперь она прижимается к своему мужчине нагим боком.
- Ох, знаешь - писать хочется. Резко так. Конфуз какой. Можно, я встану и отойду?
- Не смей. Ба Библис говорит, это у всех девственниц так внутри раскрывается. Ну а если пустишь в простынки - в первый раз тебе, что ли?
Внезапно обоюдный смех обрывается - как ножом отрезали.
- Прости, я…
Фрейр снова отстраняет кота - тот недоуменно фырчит - и в единый миг поворачивает девушку вниз лицом. Растворяет ягодицы, как тугую в створках раковину.
- Не могу, сейчас опаду. Ниал, иди поддержи, скорее! Меня.
И обрушивается сверху.
- Что ты делаешь? Перестань! Ай, больно, больно, больно!
- И мне…
Запалённо дыша, вводит, втискивает член в узкое русло, и больше не нужно ничего - поток жизнетворного семени изливается из него почти с той же первородной мукой.
Тихий возмущенный крик переходит в громкий стон восторга.
Обоюдный.
Любовники, сдавливая друг друга точно в тисках, валятся боком на багряное ложе.
Ниал на цыпочках идет к себе на пост, уволакивая кошачьего кастрата. Отчего-то теперь уже оба выглядят так, будто налопались жирных сливок.
Через некоторое время юная женщина говорит, надкусывая золотистый плод:
- Что это было? Как если ты одна и по нечаянности, но куда сильнее.
- Наверняка то самое скондийское наслаждение оргией. По сравнению с которым жительницы Вестфольда и Рутена испытывают лишь умеренное удовольствие.
- Интересно. Удовольствие и наслаждение. А что тогда называется - допрос с применением пытки третьей степени? Меня едва пополам не разорвало с такой радости.
- Ничего, больше такого не случится. Ба Библис сказала - нынче самое твоё время для зачатия.
- Вот бы хорошо. Фрей, а ты его видел?
- Угу. Мельком. Такой, знаешь, будто маленький алый перчик. Я еще удивился, как Бася его не превратил в закусь.
- Но ты мужественно его защитил. Хочешь еще полюбоваться?
- Хватит. Ни ты больше не можешь, ни я.
И оба засыпают - под надёжной двойной охраной.
Когда мы трое вернулись из длительной поездки по монастырям, малышка Фрей уже с гордостью носила свою чутошную беременность. Как нередко бывает с рутенками, она как-то в единый миг сделалась расцветшим древом. Фрейр вышагивал рядом с видом бывалого служаки, который с честью исполнил свой долг - но какого юного служаки, почти новобранца!
- Я должен охранять мою нареченную, - сказал он мне. И потом, к моему удивлению, добавил чуть потише:
- Вот если бы такого долга не было, одна моя добрая воля - было бы еще почетнее, правда?
Закатывать торжество по поводу зачатия моего дальнего преемника было еще рано и не совсем уместно - как бы не сглазить, сказала мне Зигрид. Отчего-то она выглядела не слишком довольной. Ну да немудрено: только что лицезрела миллион упущенных по поводу брака сельскохозяйственных возможностей. Впрочем, дитя считалось таким же законным и желанным, как рожденное в браке. И чаемым прибытком к Хельмутову роду и рутенскому племени, о коем было договорено между обеими нашими землями. Венчать до родов, тем не менее, было уже нельзя. Не вельми годно, как говорится, прикрывать пузо красной фатой.
И, как оказалось, говорится не напрасно.
Присутствие Ниала не с той стороны дверей, хоть и мимолетное, было отмечено кем-то из тех, кто желал зла, и истолковано превратно. Если бы в нем увидели отблеск того, чем оно в сердцевине своей было, - вольной игры двух мальчиков, что сливаются так же беззаботно, как щенки дерут друг друга в голову, - это могли принять равнодушно или, напротив, стали бы проповедовать костер для обоих содомитов. Однако ни Фрейи, ни ее дитяти такие проповеди никак бы не затронули. А кому-то было необходимо именно последнее. Посему толпы узрели то, чего не только не было, но и в принципе быть не могло. Измену Фрейи своему законному любовнику, своему сговоренному супругу.
Это мнение распространилось, как огонь по траве, и грозило сжечь уже всех нас.
Мы думали на разные лады, что предпринять. Фрейр по нашему настоянию заявил, что расторгает помолвку, - это было не по-джентльменски, однако временно спасало положение и давало повод для маневра. Ниал спешно женился: одно утешение, что на давно приглянувшейся ему девице. Фрейю не выпускали из полуподвальных комнат с толстенными стенами - ее дело приходилось рассматривать в судебном порядке. Зигрид со слезой в голосе причитала:
- Вся беда в том, что наши дети не обучены любви - оттого, что ее, наверное, не было и в нас. Этот наш… детородный секс - он ведь не любовь. Только желание обладать, зародить дитя, захватить дитя… продолжение рода. Беседы о всяких чудных вещах. Любование прекрасным. Сложение в уме - вместо перехода на тот уровень, когда происходит возведение в степень. Рассудок вместо глубинного чувства, которое позволяет без слов и розмыслов судить о том, какое решение верно. Они оба приняли ложное.
- Не философствуй на пустом месте - и не перемалывай прошлого, - говорил я. - Надо думать, что предпринять теперь, когда по видимости можно откупиться лишь смертью.
- Я знаю, - сказала Эстрелья, что присутствовала на беседе. - Но это трудное и рискованное решение. И девочке придется сказать более чем всё.
- Она же такая хрупкая. И к тому же беременна, - сказал я.
- Она как тонко спряденный шелк - тянется, а не рвется. Как волосяная тетива скондийского лука. Как вода - она течет, послушно заполняя любую предложенную форму, оставаясь самою собой.
- Ей же всего четырнадцать.
- Для Вертдома - не так уж мало. Половина здешних жен уже становится в этом возрасте матерями. А ее вскормили вертским молоком из пятидесяти пар сосцов, как в сказке говорится. И она уже чувствует в себе ту цель, куда должна угодить стрела. О, с ней можно толковать без обиняков.
- О чем? - спросил я.
- Вчерне ты уже понял. А конкретно - это уж как выйдет.
Ибо тут замешался некий смутный проект, связанный с Рутенией.
Но об этом позже… И в отсутствие моей супруги, которая, по всей видимости, из-за своих многочисленных беременностей стала в этом смысле клуша клушей. Только и оказалась способна, что на давешнее гнилое философствование.
И что делать с заговором, который просматривается за всеми высокоумными разговорами? Еще в юности мои старшие дамы учили меня: лучше вызвать обострение и вскрыть нарыв, чем всю жизнь мучаться хроникой. Но где этот нарыв, кто мне скажет?
Ну и, разумеется, тем же вечером состоялся еще один потусторонний визит.
Хельмут пребывал в том же кресле - очевидно, ему оно пришлось по вкусу с самого начала.
Мы поздоровались.
- Что, снова напасть на себя навлёк, внучек? - начал он, слегка покашливая.
- Почему сразу я?
- Потому и поэтому. Окрутить и отделить надо было сразу, а не тянуть кота поперек живота.
Он что, и о Басе слыхал? И в самом деле, поговаривали за моей спиной, что это животное бесовское и ведьмовское - оттого и живуче до неприличия.
- Нет смысла горевать о том, что не сбылось, - почти повторил я свои собственные слова.
- Это верно. Вот я тебе расскажу одну историю - к месту ли, не к месту, суди сам. Может, и пригодится.
Готлиб, мой родной батюшка, тогда нередко к нам заявлялся. В полгода раз. Ты учти, ему же это запретили, когда всучили дворянство вместо любовницы и ее ребенка. Только городские власти в таком случае смотрели куда-то вбок - тем более что его, как прежде, могли принанять со стороны для исполнения особо сложных заказов. А тогда уж никак не получится их с дедом и мною в разные стороны развести. Большая палаческая гильдия ведь его из своих рук никогда не выпускала. И ни ради чего.
Ну вот, а лет мне было тогда примерно шестнадцать, вовсю семнадцатый шел. Еще не полноправный мейстер, но уже многое мне поручали. И больше бы делал, да сердце моё пока оставалось мягким. Еще оттого Рутгер меня не отпускал от себя - всегда неподалеку на возвышении находился. Или еще где.
Зря говорят, что власти тогда на нас смотрели как на живое орудие. Если по листам с расценками судить и с перечнем наших обязанностей, то так это и выглядит. Но ты ведь не станешь судить об отношениях в семье по книжке с брачным каноническим правом, верно?
Словом, в тот самый последний раз батюшка привез нам, так сказать, особенный заказ.
Пребывал он тогда постоянно в Готии. А там была мода среди местных дворян-аристо: просить у короля открытый лист с пропуском на месте имени твоего врага. А первосвященник по отдельной договоренности заверял королевскую подпись своей и рядом с малой государственной печатью личный пастырский перстень прилагал. Как ты понимаешь, делалось это не вслепую, имя обидчика таки произносилось - просто власти не хотели брать на себя ответственность. Даже формула была гладенькая такая. Обтекаемая.
- "Всё, что сделал предъявитель сего, сделано по нашему августейшему желанию и для блага государства", - процитировал я книжку одного рутенца. - Карт бланш.
- Так примерно. И вот подобное распоряжение попало в руки моего отца вместе с изрядной суммой новеньких золотых марок и с клиентом. Вернее - клиенткой. А он привез всё это нам.
- Переадресация полномочий.
- Ну, скажем так, да. Ты ведь знаешь, что палач имеет право снять осужденного с эшафота, если хочет сделать из него помощника? Или жену.
- Вот оно что. Подарок сыну. А разве это был такой случай? Ему ж не приданое выдали, а плату за заказ.
- В Готии - не такой, а в Вестфольде кто бы его за руку схватил? Тем более что первую часть приговора он исполнил в точности.
Хельмут вздохнул, вспоминая.
- Это была, конечно, женщина. Прекрасная женщина. Белокурая, синеглазая, уста как коралл, темные брови дугами - и как раз между ними метка. Цветок озерной лилии, герб готийского царствующего дома.