- Ты точно видел, что не на плече? - почему-то спросил я.
- Не глупи. Жизнь - не книга. Отец самое малое клеймо взял, так, чтобы красоты не портить. Крик, натурально был, и позже он ей еле зрение спас, когда лицо всё как есть распухло и воспалилось. Но тут уж ничего не поделаешь, в приговоре чётко было прописано. Над самой переносицей, чтобы нельзя было скрыть никаким украшением.
- Зачем, если её к смерти приговорили? Ведь к смерти, да?
- Чтобы не сбежала, пока оправляться будет после розыска. Тем более если до конца казнить соберутся в другом месте. Так было принято - чтобы на помост идти своими ногами и в лучшем виде. А казнь ей назначили как закоренелой прелюбодеице и многомужнице. Костер из сырых дров. Потом, когда за нее ходатайствовал кто-то важный, сие заменили главосечением или подобной ему смертью. Все эти штуковины были также прописаны в так называемом отпускном, или отъездном документе.
- А как на самом деле было?
- Понимаешь, она была, по-современному, брачная авантюристка. Та, что богатых и благородных женихов на себя ловит. Сама-то из богатых сервов была или из хорошей ремесленной семьи. Или побочное дитя священника и его домоправительницы - она говорила по-разному, неправды в том такой уж не было. Родичи ведь могли быть из разных сословий. Особа была образованная, утонченная, любую высокоумную беседу могла поддержать, а если видела, что кавалеру угодны дурочки, - так и этого в ней хватало.
Куда девалась прежняя вереница ее мужей и насколько она была длинна - это никого вначале не интересовало. Хотя был запрет на число хождений в церковь за букетом - семь раз, по-моему. Первый брак устроил, кажется, еще отец по смерти матери. А потом, я так думаю, и он сам умер, и муж погиб. Дворянин в Готии, стоящей на пороге бунта, - существо крайне уязвимое. Поединки чести, бунт против короля и его министров, столкновения всяких там баронов с графами….
- Так первый брак был с дворянином.
- Небогатым и не таким уже знатным, - усмехнулся мой собеседник. - И то отец вовсю расстарался, наверное. А дальше… Привычка - вторая натура, звонкой монеты нехватка, вот и пошла легальная торговля телом. Или сугубая охота на мужчину. Всё бы сошло - дамочка всякий раз переезжала в другое место. Только вот последний супруг, когда еще им не был, на поединке зарубил предпоследнего, а тот возьми и выживи. Ровно настолько, чтобы совпасть по фазе со своим преемником.
Но самое смешное… Отчего ведь наша красавица так поторопилась с заключением нового союза? Оба дуэлиста были поранены. И оба скончались, состоя в полузаконных мужьях.
- Смешное? - повторил я.
- Горькая ирония судьбы. Да, именно это смертельное обстоятельство и было прописано в бумагах, что привез мой батюшка вместе с подарком сыну.
Так вот. Мы с Рутгером встретили Готлиба и незнакомку во дворе под тем самым дубом. Помнишь - еще на нем качели для потомства находились.
Стояла поздняя весна, и на дереве уже вовсю бронзовели жёсткие молодые листья. Это потом на них зелень проступает, как патина.
- Что-то тебя на поэзию потянуло, - заметил я.
- На сей раз я мешкаю оттого, что приятно вспомнить, а иногда… Ладно. Женщина стояла смирно, пока мы обсуждали ее персону. Нет, не белокурая, пожалуй: очень светлая шатенка. Дорожный плащ с широкими рукавами прятал статную фигуру, а капюшон - косы, но одна прядь выпала прямо на лоб и чуть шевелилась, то скрывая, то снова приоткрывая ее позор. На руках были грубые железные браслеты без цепей, а ноги поверх низких полусапожек были скованы так называемыми жёсткими путлищами: два кольца, прикрепленные к недлинному стержню. Иногда так лошадей пускают в ночное, чтобы не уходили далеко. Человек в них не может идти быстро - вынужден семенить.
- Так она чего получается - вдова или разведенка? - спросил Рутгер на всякий случай.
- Судьба развела, отец.
- Как тебя-то зовут, печальница?
- Селета. Селета де Армуаз.
- Ну, уж теперь без всяких "де", - хмыкнул дед. - Расковать мы тебя раскуем, пожалуй: в доме - не в дороге. Наручи тоже поищем попристойнее видом.
И мы отправились в дом.
Нет, на первый взгляд всё складывалось хорошо. Просто распрекрасно. Мои старшие поднаторели в изучении душ человеческих, да тут и я понимал, что она вовсе не из буйных. Готовая невеста с приданым: даже обряд низведения с эшафота проводить не надобно. Это, знаешь, в родных местах преступника выводят на погляд всем - чтобы видели исполнение над ним справедливости все те, кого он обидел. И королевское помилование, и натуральное право палача - это также должно быть прилюдным.
- Низведения - это как? Я думал, действует случайный порыв или вроде того.
- Чушь. Участники обычно наперед знают, кто придет забрать: сам мейстер, его близкий родич или кто-то со стороны. С кем договорятся заранее.
Ну вот, и стал я потихоньку женихаться.
Теперь думаю: мне бы настоять на своём праве - хоть силой. Иначе бы дело повернулось.
Поместили мы Селету не в подвале, где, как ты помнишь, находились всякие ужасы: камера для пыточного инструмента, клетушки для приговоренных, баня с парильней… Нет, мы ей вполне хорошую комнату выделили, наверху. Рядом с той, где я позже Торригаль держал, понимаешь? В её светелке жить у меня потом не получилось. Тогда, да и сейчас на всех окнах стояли решетки, намертво завинченные в дерево. Прутья толщиной в палец. И дверные засовы с обеих сторон. На ее-то двери внутренний пришлось снять. А помимо этого - всего ей хватало: и ваза для надобностей всегда была вычищена, и питьевой кувшин сладкой воды полон, и мыться в лохани каждую декаду приносили. А как дед Рутгер тогда стряпал - это ж ни одна баба так не сумеет! Оттого и не жаловал он это племя.
За главного сторожа, натурально, был при Селете я. Обедами кормить, грязь всякую выволакивать, стоять в сторонке, покуда она моется, ну, книжку там занести - оба мы их любили. Оба равно грамотные.
Знаешь, она какая была? Кожа белая, будто светилась изнутри. Глаза… не синие, это я хватил. Серые, только что без прозелени, и тёмные такие - непроглядней только ночь бывает. Рот совсем крошечный. А косы тонкие, гладкие, как распустит по спине - словно ручей промеж лопаток текут. Плавно и узкой струей. А коли спереди - тайного места достигают и с ним цветом сливаются. В кости тонка, груди девичьи, задик крепкий - точно у доброй наездницы.
Откуда я это знал, если с ней тогда еще не слюбился?
Ты понимаешь, в доме нет женщин. А прислуживать госпоже - нет, надзирать за мытьём, чтобы нарочно не захлебнулась, бывают ведь и такие умелицы, - кому, как не самому молодому? И одним с ней жаром пылать?
Ну вот, однажды я подошел, чтобы мокрое купальное полотнище с тела принять и подать ей, отворотясь, тёплую сорочку. И обхватил Сели этак со спины.
Она не то что отодвинулась. Но вроде как да.
Вышла из пены и говорит:
- Хотела бы я тебя приветить, правда. Но не умею. Давай успокоимся оба и хорошенько поговорим.
Сели тут же на лавку. Она богато была накрыта: плотным бархатом такого цвета, как Селетины косы. Я сам отыскивал в рухляди этот старинный чехол.
И говорит она мне:
- Слыхал, наверное, сколько у меня аматёров было? Не семь и не десять - дюжины две, наверное. Сама иногда сбиваюсь, когда по пальцам пересчитываю да рассуждаю - по какому разряду того или иного числить. Кто муж, кто сердечный друг, кто защитник, а с кем просто взаимно поздоровались на особенный готийский манер.
Но, видишь ли, я их всех близко к сердцу принимала - без того и быть не могло. Я почти как мужчина - не поднимется, так и не будет ничего. Ни плотского слияния, ни душевной тяги. Странно, да? А что до дворянства - лестно мне было, разумеется. И деньги не лишними были. Не такие уж хорошие - твоему Готлибу за меня побольше заплатили, чем мне иной муж в свадебную корзинку клал. Слишком много в Готии этих аристо - каждый седьмой, наверное. Жить им не на что, одну славу добывать мастера. Вот и превращаются понемногу в замогильную пыль. Как и все мои повенчанные мужья. Знаешь ведь, наверное, и отчего я в ловушку попала? Умирающий меня просил очень сильно. Никак отступить было нельзя. А поп, кто венчал, - он ведь про нас и донёс. Закрутилось, завертелось, завьюжило…
- Так я и не прошу любви, - ответил я. - Хватит с меня того, что ты рядом жить станешь.
- Повенчанной, да не женой по истине?
- Хотя бы и так, - отвечаю.
- Не хочу больше врать, - говорит Селета. - Ложь всегда не тем боком выходит.
И договорились мы тогда, что время еще есть, ибо Готлиба нашего отпустили надолго и когда снова призовут - непонятно. Это он эдак тайно у родичей гостил, называется. Гонцы так и шастали взад-вперед. Не такие простые, к слову, как нам думалось.
И вот я стал приносить в светёлку старинные наряды и примерять на нее. Ты ведь понимаешь, род наш всегда был зажиточен. Про право на одежду казнимого и не вспоминай - давно уж в этом не было необходимости. За звонкую монету всё покупалось. Сами-то мы не имели право на яркие ткани - только чёрное, и темно-багровое, и цвета корицы. А наши женщины за оба пола отыгрывались…
Парчовые ризы. Туники с торчащими, как крылья, плечами, а по подолу скондская вязь. Я ее читал ради Сели - угадывал, скорее. Это отец мне распутывал те хитрые знаки. Про деву, чья красота свергает царства, про тюрчанку, за родинку на щечке которой можно отдать пять великих городов, про сокровенное, что жаждет стать узнанным…
И бусы из кораллов в серебряной оправе - роскошные. И речные жемчуга - они не такие круглые, как взятые из моря, только их сияние оттого более игриво и переменчиво. И рубашки тонкого полотна. Башмачки из блестящей мягкой кожи…
Даже такой наголовник отыскал - "брови" называется. Как широкий серебряный лук с подвесками, бахромой из цепочек, падающих на глаза. Чтобы отметинку прикрыть, ежели Селета чужих глаз застыдится.
А что до браслетов - вместо тех позорных, в которых ее отец привёз, с самого первого дня носила она чистейшее мягкое золото. Почти без примеси и того же цвета, что и ее косы. С небольшой краснинкой.
Ну и ласкались мы, понятно. Но до самого конца она меня не пускала.
- И чем кончилось-то? - спросил я. - Говори, не томи.
- Ясно чем, - вздохнул он. - Двух декад не прошло, как говорит мне моя Сели этак просто:
- Не могу больше. И хороший ты парень, да не ладится у меня с тобой. Не пойду за тебя никогда.
А это могло означать только одно.
Ну, как я уже сказал, чужаков мы прилюдно на помост не возводим - незачем. Так что дед позвал из ратуши служителя, который обычно надзирал над исполнением, и мы втроём повели Селету в ближнюю рощу. После исповеди, причащения и всего такого.
Почему втроём?
Готлиб сказал, что стыдится на глаза ей выйти. После всех обещаний. И после той истории с клеймом.
Да, она ведь очень крови боялась. До холодного ужаса. И попросила у нас верёвку, а не клинок.
Рутгер стал было её отговаривать Мол, ни крови своей ты не увидишь, ни меча, ни самой смерти не почуешь. А так всего будет в достатке: и задыхаться станешь, и ногами бить в воздухе, и от вида петли не увернешься.
- А может, мне так и положено, - ответила она. - Во искупление того, что я жила на свете.
Так что я нес в заплечном мешке небольшой блок со всем полагающимся снаряжением. И крепкую простыню, в какой раненых и увечных с поля боя выносят или там из пожарища. Рутгер вел девушку за собой со связанными шнуром кистями - это из-за служителя. Чтобы надлежащий вид имело. Хотя и сказал магистратцу не препятствовать и под ногами не путаться, если женщина струсит и пойдет на попятный.
На самом деле мы старались добавить к справедливости хоть малую толику милосердия. Помню, Сели еще захотела посмотреть на пруд - мы каждый год нанимали батраков его чистить, так на нем белые кувшинки росли. Их еще нимфами называют или русалочьими лилиями. Я одну такую сорвал и вложил ей в руки. Завяла тотчас, конечно: они без своей родной стихии недолго живут.
Еще Готлиб ей, помню, посоветовал:
- Мы трое отвернёмся, а ты отойди чуток.
На поводке он ее уже давно не тащил, а взял под локоток, точно благородный кавалер - тонную даму.
- Зачем? - говорит. - Думаешь, в бега на радостях ударюсь? И куда это, интересно?
- Да нет, просто вылей, чего там в тебе лишнего скопилось, - говорит он.
Так мы дошли до дуба, что еще раньше приглядели. Там ведь дубов много было - и посейчас есть. На этом мы еще мальчишками что-то вроде охотничьего шалаша соорудили: такой домик, откуда зверя можно высматривать. Дед меня тогда ой как крепко выдрал - чтобы вперёд не укорачивал жизнь существа, которое старше любого смертного раза в четыре и уже оттого достойно всяческого уважения. И все прибитые доски выкорчевал, кроме одной поперечины. Она так вросла в древесное мясо, что поверх неё наплывы коры получились.
Ну вот, я залез на ствол - свой блок с веревкой на место прилаживать. Чинарь неподалеку стал. Его дело небольшое.
Приладил я, спрыгнул наземь. С таким чувством, будто вон оно где, сердце, - в живот ухнуло.
А Рутгер спрашивает:
- Ты в детстве, поди, лихо умела по деревьям шастать?
- А и посейчас не разучилась, - отвечает Селета так-то бойко.
- Тогда полезай.
Подтянул на крепкую ветку, вспрыгнул туда же, потом перетащил Сели на другую - ту, где наша бывшая игрушка стояла. Уперся спиной в самый ствол - ноги на доске. Поставил перед собой, за плечи придерживая.
- Не передумала? Такая ты послушная, что это жуть как самоубийством пахнет. Унынием души.
- Вроде как поздновато для пастырской беседы, дядюшка, - отвечает Сели.
- Правда твоя.
Поймал он петлю, что наверху раскачивалась, наладил, осторожно надел ей на шею. Косу наружу выправил. Стоило было ее и вовсе срезать, но я воспротивился. И красу портить, и плакать потом, в руках ее долгий волос держа.
Завязал глаза.
- А теперь сделай шаг вперед. Ощупкой. Снова как дети играют.
- Гигантские шаги - так это зовется.
- Хватит и малого.
Стоило ей носок башмака занести над пустым воздухом - прыгнул сам. И с размаху уселся верхом на нижнюю ветку.
Я только чёткий такой хруст услышал: шейные позвонки разошлись. И дерево тихо загудело, как басовая струна, от верхушки до самого низа. Это был конец. Она даже почувствовать ничего толком не успела.
Хельмут замолчал. Я вообще не умел ничего сказать в ответ.
- И, знаешь, никакого неприличия в такой ее смерти не было. Ни глаза из орбит не вышли, ни танца этого висельного не танцевала. Просто вытянулась во всю длину. Когда мы ее опустили наземь и платок тот с лица сняли, даже вроде как улыбалась немного.
Отец после того сразу же уехал и больше в нашем Доме не показывался. Я так думаю, скондийцы его давно к себе зазывали.
- А деньги те вы с дедом взяли?
- Конечно. Похороны пристойные, с отпеванием по высшему разряду. Исповедь тоже ведь была не забесплатно. И потом - за нами ведь целый хвост сирот тащился. И преступниковых, и их жертв.
Вначале я считал, что всё-таки Селета нашим домом побрезговала. Много позже понял, что не желала травить меня своей горечью. Мою-то собственную боль я одолел.
Вот ты думаешь, наверное, - почему я не встал в позу: "Никогда никого не казню, не наложу клейма"… И далее по списку.
- А почему? Ведь твой отец ушел от своего фамильного дела.
- Его позвало одно, меня другое. И знаешь - именно тогда я и решил заказать себе Торригаль. Добрый меч с подобающей надписью. Как веский знак Пути. Чистого перехода между мирами. Я и сам стал таким знаком под конец жизни.
И еще вот что скажу тебе под конец, мой дорогой внучек. Нет смысла в том, чтобы идти против судьбы - своей или чужой. Судьба - это птица, привязанная к шее. Но сие так у Бога; а в глазах людей она распадается на множество мелких предначертаний. Вот над этим и подумай.
Тут он расплылся уже всеми своими начертаниями и ушел в стену.
Размышление второе
- Надо сказать, Кьяртан мой, - говорила Стелламарис, - что еда и питье из Дома Серого Кота по кличке Ирухсан были волшебные, и хватило их нашим путникам надолго: почти на три декады. Но вот действие их кончилось, и моряки снова начали вспоминать твердую землю с ее изобилием. И тогда возник перед их глазами, снова раздвигая туманную завесу, остров, что еле возвышался из воды и сложен был из чистого морского песка. Посреди него стоял чудесной красоты дом с огромными хрустальными окнами и колоннадой, но без крыши: одни голые стропила. К нему то и дело подъезжали всадники в яркой одежде и на прекрасных белых жеребцах с алыми ушами, с целыми охапками белых перьев в руках. Они подбрасывали на крышу всё новые и новые перья, однако тотчас же поднимался ветер и уносил их прочь.
- Что бы значило это диво и кто эти всадники? - спросили Брана его спутники.
На их слова вышел из-за дома красивый старец в длинной одежде и с длинной, до пояса, бородой. В руках он держал золотую чашу дивной работы.
- О, да здесь чудеса не переводятся! - воскликнули юноши. - Приветствуем тебя, старый человек. Ты, верно, знаешь, что за беда с этим дворцом?
- Знаю, разумеется, только вы легко можете не поверить моим словам - так они будут удивительны для вас и непривычны. Но вот эта чаша умеет отличить троекратную ложь от три раза высказанной истины, и тот, кто держит ее перед собой, не сумеет солгать ни в чем. Хотите это проверить? Произнесите три неправды, о которых вы точно знаете, что это не так.
- Наша карра сложена целиком из дерева, - сказал один юноша.
- Она умеет ходить против ветра так же легко, как и по ветру, - похвастал другой.
- Один из нас - переодетая девица, - рассмеялся третий.
И на этих словах чаша с негромким звоном распалась на три равные части.
- А теперь скажите о себе две удивительных правды! - потребовал старец.
- Мы приплыли сюда под радугой, состоящей из воды и тумана, - ответил Бран.
- На одном из островов мы встретили огнедышащего кота, - произнёс тот юноша, который едва не погиб из-за своего корыстолюбия.
- Поражают меня ваши слова, - отозвался старец, - но легко могу я рассудить об их правдивости. Ибо о похожих чудесах повествуют нам старые предания нашей страны, да и мы сами отчасти были тому свидетелями. Теперь я добавлю к вашим рассказам еще и то объяснение, коего вы от меня добивались. Дом этот, построенный на песке и беззащитный против ветра, есть живой образ того мира, откуда вы явились, с его делами, которые сами суть песок, прах и ветер.
На этих словах что-то ликующе зазвенело, точно небольшой колокол, и чаша снова стала целой - и даже еще прекраснее, чем была раньше.
- Это земля сид, или эльфов, - догадались путники. - Ведь только в их стране водятся белые животные с красными ушами и только здесь можно встретить плотские воплощения земных добродетелей.
- Да, вы правы, - отозвался старец. - Возьмите же с собой эту чашу, храбрецы. Я хранил ее для тех, кто способен понять тайны, сокрытые от большинства смертных. А сейчас мы снабдим вас волшебной едой и питьем, еще лучшими тех, что достались вам в Доме Ирухсана. И легкой вам дороги!
Параллельно с визитом моего призрачного деда произошли два важных события, что в известной мере проистекали из наших воспоминаний и бесед.
Вот первое из них.