- Я за вас отвечаю, пока вы не ознакомитесь со всем, что касается игры, - сказал О’Хара. - Вы должны подчиняться любому распоряжению, какое бы я ни отдал. Постарайтесь подавить чувство сопротивления по отношению ко мне. Чем скорее вы обучитесь, тем скорее сможете играть без чьих-либо указаний. Я уверен, вы, что называется, индивидуалист, Роффрей. Ну, что ж, пообвыкнете здесь, пока не овладеете искусством игры, а тогда уж ваш индивидуализм, без сомнения, сослужит нам хорошую службу - все зависит именно от таких личностей, как вы.
Почти все, кто находится здесь, в той или иной мере подготовлены в какой-либо области психологии, но есть несколько и таких, как вы, непрофессионалов, но с достаточно высоким индексом интеллектуальности, позволяющим воспринимать, почти инстинктивно, требования игры. Надеюсь, вам повезет.
Вы поймете, что требуется большое напряжение, чтобы не потерять свое "я" и сохранить свободу и активность, фактически это все, чему вам следует обучиться для начала. Вы будете придерживаться оборонительной стратегии, насколько это возможно, пока не овладеете искусством игры настолько, чтобы пойти в наступление на противника. И запомните, это относится к вам обоим, физическая сила и отвага абсолютно ничего не значат в этой войне. Тут вы лишаетесь не жизни, а рассудка, в первую очередь по крайней мере.
Роффрей поскреб в затылке.
- Ради Бога, начнем наконец, - сказал он в нетерпении.
- Не волнуйтесь, - сказал Морден, направляясь к выходу. - Когда они начнут раунд, вы сразу узнаете.
О’Хара подвел их к трем пустым сиденьям, перед которыми находился обычный экран, а ниже - ряд малых экранов.
Непосредственно перед ними были расположены небольшие пульты управления, предназначенные, вероятно, для сенс-проекторов и других приборов.
- У нас есть словарь, правда ограниченный, которым мы будем пользоваться для связи, пока идет игра, - сказал О’Хара, водружая на голову маленький шлем. - "Переключиться на звук", например, означает следующее: допустим, в какой-то момент вы сосредоточены на вкусовых ощущениях, а я решаю, что звук более эффективно воздействует на противника. Если я говорю "вкус-переключатель", значит, вы должны посылать вкусовые впечатления. Это совсем несложно, вы поняли?
Оба кивнули в знак согласия и настроились ждать свой первый, а может, и последний раунд кроваво-красной игры.
Эсквиела мало беспокоило, насколько нравственно то, что он затеял, - вторгнуться в чужую вселенную, да еще вырывать власть у коренного ее населения.
- Вас интересует правовой вопрос? - возразил он Морде - ну, когда тот упомянул о сомнениях, мучивших некоторых землян. - Какие права имеют они? Какие права имеем мы? Хоть они и живут здесь, это вовсе не означает, что у них есть какие-то особые нрава на это. Пусть они или мы завоюем свои права. Посмотрим, кто победит в этой игре.
Эсквиел не мог позволить себе размениваться на мелкие свары по поводу права собственности, ибо это слишком дорого обошлось бы человечеству.
Для людей это была последняя возможность утвердить свое первородство, наследовав его от иерархов; Эсквиел уже, можно сказать, завоевал для человечества это право, обретя способность существовать в мультиверсуме.
Ему надлежало теперь научить людей познать свои собственные возможности.
Эти игроки, которые, возможно, выживут здесь, сделают свое дело.
Раса должна подняться на новую ступень эволюции, однако переход оказался столь резок, что мог по праву считаться революционным.
Было, однако, еще кое-что, касающееся только самого Эсквиела, - это мучительная безысходность от сознания, что недостающая часть его сущности, которая могла бы вернуть ему ощущение целостности, где-то совсем близко, он чувствовал это, кажется, стоит только протянуть руку… Но кто же она?
Эсквиел был целиком погружен в свои мысли. Никто, даже он сам, не мог бы предсказать, как развернутся события, если они победят в этой игре. Наделенный неизмеримо большим даром охватывать сразу все множество событий, чем все остальные люди, он был столь же бессилен противостоять временному вакууму, как и они - он не мог соотнести прошлый опыт с настоящим, не мог коррелировать настоящее с тем, каким, вероятно, может предстать перед ними будущее.
Он существовал во всех бесчисленных измерениях мультиверсума. И лишь одно измерение - Время - было неподвластно ему, как и всем остальным. Он сбросил с себя цепи, налагаемые Пространством, но подчинялся, как и каждый обитатель мультиверсума, четко отмеренным неотвратным крадущимся шагам Времени, которому неведомы остановки; никто не волен над поступью Времени - не замедлишь его, не ускоришь.
Время, этот непрерывно скользящий параметр, никому не дано подчинить себе. Пространство, физическую среду можно победить. Время - никогда. Оно хранит тайну Первоздания - тайну, не познанную даже иерархами, которые сотворили великий конечный мультиверсум как некую оранжерею, лоно для тех, кто наследует им. Пройди человечество даже родовые муки и утверди за собой право первородства - ему не обрести ключ к этой тайне.
Возможно, минет много поколений - каждое из них будет ступенью в эволюции человека - и ключ к познанию тайны времени будет найден. Однако как будет встречена разгадка этой тайны тайн, с радостью ли? Конечно, не нынешний род человеческий, а его правнуки, возможно, окажутся готовыми воспринять и сохранить это сокровенное знание. Коль скоро они - восприемники иерархов, им следует сотворить тех, кто наследует им самим. И так пребудет, возможно, ad infinitum во имя еще более великой цели. Какой, кто знает?
Тут Эксвиел резко одернул себя. Все-таки он был прагматиком. Он не мог позволить себе надолго погрузиться в столь бесплодную мечтательность.
В игре пока царило затишье. Поражение, которое нанес чужакам Роффрей, видно, привело их в некоторое замешательство. Однако Роффрей до сих пор еще не испытал на себе, что такое настоящая война умов, изощренных и безжалостных, способных грубо надругаться над интеллектом соперника, разрушить ид, эго - те самые структуры, благодаря которым человек утверждает свое превосходство над животным.
На какой-то миг его внимание привлек к себе Телфрин, Эсквиел сразу оборвал поток своих мыслей, ибо они тоже вели к тому предмету, который тревожил его.
Эсквиел позволил себе ненадолго ослабить степень своей сосредоточенности - он наслаждался обилием впечатлений, которые вызвал у него мультиверсум. Он думал: "Я - как дитя в материнском лоне, я знаю только то, что я дитя в материнском лоне. Но во мне недостает чего-то, я чувствую это. Чего мне недостает? Что может придать мне целостность? И я знаю, кто-то тоже ощущает без меня свою незавершенность…"
Как нередко бывало, его прервал резкий звуковой сигнал устройства связи.
Оставаясь в кресле, он нагнулся вперед - странные тени и причудливые, едва различимые образы роились вокруг него. Стоило ему двинуться - и пространство вокруг него, казалось, рванулось в стороны, потекло, судорожно колеблясь, точно вода, в которую бросили инородное тело. Это явление возникало всегда, как только он начинал двигаться, и, протягивая руку, он чувствовал, что пронзает множество каких-то овеществленных субстанций, и ощущал всем своим телом их легкое давление.
Ему не было дано видеть мультиверсум, он мог только чувствовать, обнять его, ощущать его вкус. Однако все это мало ему помогало в общении с чужаками, и для него, как и для всех остальных, психология этих неведомых противников оставалась загадкой.
Устройство связи ожило.
- Да? - сказал он.
Морден, как и прежде, не включил свой приемник, и Эсквиел мог его видеть, а самому Мордену не нужно было напрягать зрение, стараясь разглядеть мерцающее и пульсирующее изображение своего собеседника.
- Несколько сообщений, - быстро начал Морден. - Госпитальное судно ОР8 исчезло. Мы видели, что его ионно-термоядерное поле становится неустойчивым. Они как раз занимались ремонтом и вдруг… растаяли в пространстве. Будут какие-нибудь инструкции?
- Я видел, как это случилось. Сейчас они в безопасности. Никаких инструкций. Если им повезет, они смогут снова присоединиться к нам, когда отрегулируют поле.
- Роффрей и Телфрин - те, что так успешно выдержали В.R.-воздействие, подвергались всем тестам профессора Зелински, который сейчас анализирует результаты. Тем временем их обучают игре.
- Что-нибудь еще? - спросил Эсквиел, глядя в озабоченное лицо Мордена.
- У Роффрея на корабле находятся две женщины. Одна - его душевнобольная жена Мери, другая называет себя Уиллоу Ковекс. Я уже сообщал вам об этом, помните?
- Да. Ну, теперь все?
- Мисс Ковекс просила меня кое-что передать вам. Она говорит, что вы с ней хорошо знакомы, были вместе на Мигаа, потом на Беглеце. Она просит, чтобы вы нашли время поговорить с ней. Связь с кораблем поддерживается на волне 050L метров.
- Благодарю вас.
Эсквиел отключился и откинулся в кресле. В его сердце еще не совсем угасло то сильное чувство, которое он некогда испытывал к Уиллоу. Дважды он пытался избавиться от него. Первый раз - когда она отказалась лететь с ним на Рос, а второй - после того, как он встретился с иерархами. Правда, теперь ее образ немного поблек - ведь так много всего случилось с тех пор.
Когда он принял на себя руководство флотилией, пришлось отказаться почти от всего, что было дорого ему прежде. И не потому, что гордыня или желание властвовать овладели им. Просто его положение требовало жесточайшего контроля над собой. В жертву были принесены все чувства, кроме тех, что шли во благо делу, которому он посвятил себя. Радость простого человеческого общения ушла из его жизни, и он стал совсем одинок. Познание мультиверсума, со всем многообразием даримых им ощущений, давало ему гораздо больше, чем общение с людьми, которого он вынужден был лишить себя, хотя, будь его воля, предпочел бы избежать этого.
Его поступки уже не подчинялись внезапным порывам, сейчас, однако, он с некоторым удивлением обнаружил, что настраивает устройство связи на волну 050L метров. И ждет, и волнуется.
Уиллоу, увидев, что экран ожил, быстро настроила устройство связи, как указывалось в инструкции, висящей над экраном. Она лихорадочно металась в крайнем возбуждении и вдруг вмиг примерзла к месту, увидев изображение на экране.
Очарованная, она не отрывала взгляда от экрана, ее движения стали плавными.
- Эсквиел? - сказала она неуверенно.
- Привет, Уиллоу.
Он все еще не утратил столь хорошо знакомые ей черты того Эсквиела, который однажды, взметнув за собой бурю, с улыбкой умчался прочь, разрывая просторы галактики.
Ей вспомнился капризный, беззаботный юнец, которого она так любила. И вот теперь… теперь этот дьявол во плоти, с лицом падшего ангела, это золотистое видение, не имеющее даже отдаленного сходства с тем, кого она помнила.
- Эсквиел?
- Глубоко сожалею, - сказал он, улыбаясь и отрешенно глядя на нее, как и пристало архангелу.
По ее лицу метались тени, отбрасываемые тем загадочным образом, что возникал на экране. Она отступила вглубь, сникла, замерла. Теперь ей остались только воспоминания о любви.
- Я бы хотела попытать счастья, - наконец выдавила она.
- Боюсь, уже поздно. Знай я раньше, можно, наверное, было бы убедить тебя лететь с нами. Я не настаивал - боялся за твою жизнь.
- Понимаю, - сказала она. - Это ведь не для меня, да?
Он не ответил. Быстро оглянулся назад.
- Я должен отключиться - наши противники начинают новый раунд. Прощай, Уиллоу. Если мы победим, может быть, нам с тобой еще удастся поговорить.
Она ничего не сказала в ответ, и золотистый, сияющий образ медленно померк на экране.
Глава 16
О’Хара обернулся к своим коллегам.
- Начинаем, - сказал он. - Приготовьтесь.
В огромной круглой комнате ощущалось как бы легкое жужжание.
О’Хара настроил экран, чтобы были видны корабли противника, плывущие к ним сквозь космическое пространство. Они остановились всего в нескольких милях от флотилии и застыли в ожидании.
Роффрей вдруг поймал себя на том, что вспоминает свое детство, мать, думает об отце, о том, как он завидовал братьям. Почему он вдруг решил, что… Он поспешно отогнал от себя эти неуместные видения и ощутил легкое отвращение, вызванное какой-то случайной мыслью, которая начала закрадываться в его сознание. Что-то подобное он уже испытывал раньше, но то, прежнее чувство было слабее.
- Будь осторожен, Роффрей! Начинается… - сказал О’Хара.
Да, это было всего лишь начало, легкое начало.
Чужаки использовали все, что им удалось узнать о подсознании. Они накопили такой объем информации, что Роффрею и не снилось, хотя психиатры тоже уже имели кое-какое "оружие" против чужаков.
Какая бы черная мысль, низменное желание, болезненная причуда ни владели вами когда-то прежде - чужаки все вытаскивали на свет Божий с помощью одним им известных приемов и демонстрировали вашему же собственному потрясенному сознанию.
Задача, как предупреждал О’Хара, состоит в том, чтобы забыть, что такое добро и что такое зло, что такое правда и что такое ложь, и принять как данность - твои желания и твои мысли в той или иной мере свойственны каждому. Роффрею казалось, что это непростая задача.
Но это еще не все. Чужаки располагали невиданно изощренными и мощными средствами, позволяющими воплощать мысль столь ярко и зрелищно, что это сводило с ума.
Роффрей с трудом понимал, где кончается зрительное впечатление и начинается звуковое или вкусовое, усиливающееся обонянием.
И все чувства тонули в мучительном, всепроникающем, рождающем невыносимый ноющий фон, вихрем несущемся, кружащемся, бормочущем и пронзительно кричащем, благоухающем, влажном кроваво-красном цвете.
Роффрею казалось, будто мозг его в клочья разнесен страшным взрывом. Будто брызги разлетаются повсюду, плавая в крови, агонизирует обнаженное сознание, с которого, как одежды, сорваны спасительные предрассудки и самообман. Так неуютно было в том мире, куда он вдруг ступил, - ни покоя, ни отдыха, ни надежды на спасение. Сенс-проекторы чужаков толкали его все дальше и дальше в глубины его собственного подсознания, чтобы показать Роффрею, каково оно на самом деле; но если он сопротивлялся чужакам, они начинали бесчинствовать, творя хаос в его сознании.
Все его мысли и чувства, подвластные сознанию, смешались, застыли и представляли собою чудовищную свалку. Зато перед ним стала картина его подсознания, которую он вынужден был разглядывать.
Где-то на периферии сознания мерцала крохотная искра здравого смысла, и от нее непрерывно шел импульс: "Сохрани рассудок, сохрани рассудок, держись, ничего, все в порядке". И норой он слышал свой собственный голос, к которому примешивалась дюжина других голосов, они то лаяли, как собаки, то плакали, как дети.
И все же, несмотря на весь ужас, что творился с Роффреем и другими игроками, несмотря на отвращение, которое Роффрей начинал испытывать и к себе, и к своим коллегам, вопреки всему мерцала спасительная искра, не дававшая ему погрузиться в пучину безумия.
Именно на этой искре сконцентрировали чужаки свое внимание, а в это время наиболее опытные игроки флотилии нацеливались разрушить маленькие очаги здравого смысла, живущие в сознании противников.
В истории человечества не было более страшной войны. Это была война не с существами из плоти и крови, а с порочным и злым духом.
Все, что мог сделать Роффрей в этой изнурительной схватке с сонмами звуков, чудовищными, нарастающими волнами запахов, стонущим метанием цвета, - это удержать в своем сознании спасительную искру.
А меж тем, многократно усиливая остроту битвы, клубок разнообразных чувств и ощущений, окрашенных в кроваво-красный цвет, плыл, и бежал, и бился в конвульсиях, и вздымался, пронзая изнемогающее сознание Роффрея, ввинчиваясь в его нервы, терзая каждую клетку мозга, разрушая синапсы, сотрясая и тело, и разум месивом лишенных форм и смысла уродливых впечатлений.
Вот оно, кроваво-красное! Теперь уже не было ничего больше - только кроваво-красное пронзительное звучание всепроникающего, леденящего, зловонного вкуса и бессильного чувства безнадежного отвращения к себе, вползающего в каждую щель, каждый уголок его сознания и тела, и он не хочет уже ничего, только стряхнуть с себя все это и бежать, бежать прочь.
Но нет, он - в ловушке, кроваво-красной ловушке, из которой нет выхода - только отступать, бежать назад, вновь испытывать этот ужас и спрятаться, вжаться в уютное лоно… чье?
Спасительная искра вдруг вспыхнула, и он сразу обрел рассудок. Увидел изнуренные, сосредоточенные лица других игроков. Увидел, как Телфрин сидит с искаженным от боли лицом и стонет, а О’Хара, положив свою худую руку ему на плечо, что-то ворчит, и лицо его светится благодарностью. Роффрей взглянул на крошечный экран, на котором пульсировал свет и мелькали какие-то бегущие графики.
Потом он потянулся к стоящему перед ним небольшому пульту управления, и на его бородатом лине появилась кривая усмешка - он закричал:
- Кошки! Они ползут по вашим спинам, когтями они терзают нервы. Волны грязи, они захлестывают. Тоните, твари, тоните!
Сами по себе эти слова почти не оказали никакого воздействия, да, собственно, и не должны были - они освобождали его собственное сознание от разрушительных эмоций и впечатлений.
Теперь нападал он! Он использовал те самые чувства и ощущения, которые высвободили из его подсознания чужаки. Он уловил, как они могут реагировать на такие приемы, ибо в их нападении были иногда импульсы, которые ничего не значили для него, будучи переведены в его термины собственного сознания. Их он отбросил силой воли, и экраны начали пульсировать в бешеных ритмах его напряженно работающей мысли.
Он начал с того, что послал назад впечатления от кроваво-красного эффекта, так как это был, очевидно, предварительный ход, который составлял основу игры. Он не понимал, зачем это нужно, но быстро овладел этим приемом. Одна из истин, открывшихся ему, заключалась в том, что рассудок в этой игре значил очень мало. А вот инстинкты следовало обратить в самое страшное оружие. Позже эксперты смогли проанализировать результаты.
И вот он почувствовал, что освобождается от истерического состояния; в комнате царило молчание.
- Стоп! Роффрей - стоп! Конечно - они победили. Господи! Теперь у нас нет надежды!
- Они победили? Но я не закончил…
- Смотрите…
Несколько человек из числа игроков, распростершись на полу, хныкали, пускали слюни, как слабоумные. Другие свернулись в эмбриональных позах. Обслуживающие тут же бросились к ним.
- Семерых потеряли. Значит, чужаки победили. А у нас на счету, должно быть, пять. Ну что ж, неплохо. Вы, Роффрей, почти одолели своего соперника, но они уже ушли. Вероятно, у вас еще будет шанс. Для первого раза это просто замечательно.
Они обратились к Телфрину - он выглядел так, будто совсем лишился чувств, что, казалось, совсем не встревожило О’Хара.