Волк
(Пер. с англ. Н. М. Самариной
Маленький городок - чей ты, приятель? Кто здесь тобой владеет? Ты уединенно расположился в небольшой долине, окруженный бастионом надменных сосен, покрытый сетью разбитых грунтовых дорог и зелеными островками прохладных кладбищ. Я стою в твоем центре - в самом тихом месте. Среди маленьких домиков я ищу твоего хозяина. В глубине моего мозга поселилась ночь.
Я останавливаю нетвердо держащегося на ногах мужчину. У него длинное лицо и чувственные губы уголками вниз. Он молча пялится на меня, лишь проблеск мысли в его серых глазах.
- Кто владеет этим городом? - спрашиваю я.
- Люди, - отвечает он. - Горожане.
Я смеюсь шутке, но он даже не улыбается.
- Я серьезно, скажи, кому принадлежит этот городок?
Он пожимает плечами и идет прочь. Я смеюсь и кричу еще громче:
- Кто здесь хозяин, приятель?
Может быть, я не нравлюсь ему?
Что такое человек без настроения? Оно есть даже у спящего.
Я презрительно смеюсь над тем, кто не захотел улыбнуться, и долго смотрю ему в спину, пока он неловкой деревянной походкой идет через мостик из дерева и металла, перекинутый через тихий, переполненный цветами и опавшими листьями ручеек.
Серебристая фляга, наполненная сладостным огнем, приятно холодит руку. Я знаю, что огонь там, внутри, и, подняв флягу, поглощаю его, позволяя и ему поглотить меня. Мы не торопясь уничтожаем друг друга - огонь и я.
Внутренности мои полыхают, ослабшие ноги сводит дрожью, ступни ноют. Не покидай меня, возлюбленная, в это жалкое утро как желанны твои волосы и как нелепы твои насмешки. Не покидай меня, соленый дождь умывает мое холодное лицо. Я опять смеюсь и повторяю слова того человека: "Горожане - люди!" Хо-хо-хо! Но никто не слышит мой смех, если никого нет в этом белоснежном городке, за занавешенными окнами. Где ты, любимая, где ты, насмешница, где твои ноготки, вонзающиеся в мою плоть?
Никто не слышит мой смех, если никого нет за занавешенными окнами этого белого городка. Где ты, любимая, где ты, насмешница, где твои ноготки, вонзающиеся в мою плоть?
Все расплывается перед глазами, словно заволакиваясь каким-то неприятным дымом, я медленно оседаю на булыжную мостовую и жгучая боль, дюйм за дюймом, охватывает мое лицо.
Где же успокоение, которое так жаждешь отыскать в женщине? Почему его никогда нет в фальшивой ее набожности?
Зрение возвращается ко мне, и я смотрю вверх, где весь мир заполнен голубым небом. Потом все сменяется беспокойной лавиной звуков, исходящих от хорошенького, глазастого личика. Вопросы меня раздражают. Вероятно, потому, что я не могу на них ответить. Ни на один. Я улыбаюсь, несмотря на злость, и цинично говорю:
- Неплохое развлечение, неправда ли?
Девушка качает головой, продолжая о чем-то взволнованно говорить. Изящная головка, алые, как кровь, губы - самое яркое пятно на тонком лице.
- Что с вами случилось? Кто вы?
- Это слишком личный вопрос, моя милая, - снисходительно отзываюсь я. - Но я решил не обижаться на это.
- Спасибо, - говорит она. - Вы хотите подняться? Вам нужна помощь?
Еще как нужна, но пока ей лучше про это не знать.
- Я ищу подружку, она пошла в эту сторону, - говорю я. - Может, вы ее знаете? Такая растолстевшая на моей жизни, съевшая мою душу. Ее, должно быть, легко узнать.
- Нет, я не…
- А… хорошо, если вам случится ее встретить, буду весьма признателен, если сообщите мне. Я еще пробуду в этих краях некоторое время. Мне понравился этот город.
Внезапно меня осеняет:
- А может, он вам принадлежит?
- О нет.
- Пожалуйста, извините, если я вас смутил этим вопросом. Лично я возгордился бы, владея таким городом. Как вы думаете, он продается?
- Вам лучше подняться, а то могут арестовать. Вставайте же!
Все-таки это нежелание жителей сообщить, кто хозяин города, меня смутно тревожило. Естественно, купить его мне не по карману - я схитрил, чтобы узнать, кто же им владеет? Не слишком ли эта девица умна для меня? Весьма неутешительно.
- Вы - как подбитая птица, - улыбается она. - Со сломанными крыльями.
Я быстро встаю, отклонив протянутую руку.
- Показывайте дорогу.
Она хмурится, а затем говорит:
- Пожалуй, домой.
И мы идем рядом, она - чуть впереди. Я показываю на небо:
- Вон там облако в форме облака!
Она улыбается, а я приободрен настолько, что готов ее благодарить.
Мы подходим к ее дому; зеленая дверь открывается прямо на улицу, в окнах видны красно-желтые занавески. Каменные стены покрыты белой, начавшей отслаиваться краской. Она достает ключ, вставляет его в большой железный замок и широко распахивает дверь, грациозно приглашая меня войти первым. Я наклоняю голову и прохожу в темную прихожую. Здесь много старинных полированных вещиц - дубовых и латунных, бронзовых лошадок, подсвечников без свечей; пахнет лавандой. Справа от меня лестница, ввинчивающаяся во мрак; ее ступеньки покрыты темно-красным ковром.
На высоких полках стоят вазы с папоротниками. Несколько таких ваз и на подоконнике возле двери.
- Если хотите побриться, то бритва у меня есть, - сообщает она. Ей повезло: я достаточно самокритичен и понимаю, что побриться необходимо, поэтому благодарю ее. Взметнув широкой юбкой, она поднимается по лестнице на верхний этаж, провожая меня в маленькую, пахнущую духами и дезинфицирующим средством, ванную.
Солнце село, и синее небо враз помрачнело. Она включает свет и показывает мне безопасную бритву, мыло, полотенце.
Поворачивает кран, и вода струится в ее сложенную чашечкой ладонь.
- Еще горячая, - говорит она, поворачивается и выходит, закрывая за собой дверь. Я устал и бреюсь кое-как. Затем соображаю, что неплохо бы помыть руки. Потом иду к двери, чтобы убедиться, что она не заперта, и высовываюсь в освещенный коридор.
- Эй! - кричу я до тех пор, пока ее головка не выглядывает из-за двери где-то в конце коридора. - Я уже побрился.
Я улыбаюсь, а мои глаза говорят, что я знаю, что под одеждой она голая. Все они такие. Что бы они делали без своей одежды и своих волос?
Где же она? Она шла в эту сторону - меня привел сюда, в этот город, запах ее следов. Она может дурачить меня, даже спрятаться в этой женщине. Она всегда была по-своему умна. Я сломаю ей и другую руку. Буду слушать, как трещат у нее кости. И они не схватят меня. Она высосала из меня жизнь, а меня обвинили за то, что я сломал у нее пальцы. Я ведь только пытался добраться до кольца, которое ей подарил, скрытое в блеске других.
Это она сделала меня волком - с пастью, набитой острейшими зубами.
Я с грохотом скатываюсь вниз, топотом заставляя стонать и скрипеть ступени, отыскиваю нужную мне комнату и вхожу. Глубокие кожаные кресла; опять бронза и дуб; опять папоротники в дымчатом, пурпурном с алым, стекле. Камин без огня. Мягкий, многоцветный ковер. Миниатюрное пианино с черно-белыми клавишами, над ним - в раме - картина.
Стол, покрытый белой скатертью, сервирован на двоих. Рядом два приземистых стула.
Я стою спиной к камину и слышу, как стучат по ступенькам ее тонкие каблучки.
- Добрый вечер, - вежливо говорю я, когда она появляется в облегающем фигуру платье из темно-синего вельвета, с рубинами в ушах и вокруг шеи. На ее пальцах ослепительно сверкают кольца, и я с трудом справляюсь с собой.
- Пожалуйста, садитесь. - Она вновь повторяет тот самый грациозный жест рукой, указывая на стул, обитый желтой кожей. - Вам теперь лучше?
Во мне затаилось подозрение, и я не отвечаю. Кто знает, может быть, это опять уловка.
- Принесу обед, - говорит она. - Я скоро.
И опять я раскусил ее. А раз так, меня не победить.
Я жадно поглощаю непонятное блюдо и позже спохватываюсь, что оно может быть отравлено. Но - философски рассуждаю я - теперь уж все равно слишком поздно, и жду кофе. Его-то я проверю: если пахнет миндалем, значит, в нем яд. Пытаюсь вспомнить, не было ли в каком-нибудь блюде, которое я съел, привкуса миндаля. Кажется, не было. Теперь можно чувствовать себя относительно спокойно.
Она приносит в большом коричневом глиняном кофейнике дымящийся кофе. Присаживается рядом и наливает мне в чашку. Кофе пахнет приятно, и я с облегчением обнаруживаю, что запаха горького миндаля, нет. Впрочем, если разобраться, я все равно не знаю, как пахнет горький миндаль.
- Если хотите, можете переночевать здесь. Одна комната свободна.
- Благодарю вас, - отвечаю я, хитро прищурившись. Она не смотрит на меня и протягивает за кофейником узкую ладонь.
- Благодарю вас, - повторяю я. Она не отвечает. Притворяется? Кажется, она собирается мне что-то сказать, бросает на меня быстрый взгляд - но передумывает и не говорит ничего. Откинувшись на спинку стула, с чашечкой кофе в руке, я тихо посмеиваюсь.
- Есть волки, и есть овцы, - изрекаю я то, что не раз уже изрекал. - Вот вы, например, кто будете?
- Ни то, ни другое, - отвечает она.
- Значит, вы - овца! - заявляю я. - Волки знают, кто они такие, для чего они нужны. Я вот - волк.
- Действительно, - соглашается она, по-видимому устав от моей философии и не понимая ее. - Лучше ложитесь в постель, вы ведь устали.
- Прекрасно, - легко соглашаюсь я. - Раз уж вы настаиваете.
Она отводит меня наверх, в комнату, выходящую окнами на неосвещенную улицу, и желает спокойной ночи. Закрыв дверь, я долго прислушиваюсь, ожидая звука поворачивающегося ключа, но ничего не слышу. В комнате высокая старомодная кровать, простая лампа с абажуром из двух слоев бумаги, между которыми располагаются высушенные цветы, пустой книжный шкаф и деревянный стул, покрытый искусной резьбой. Кончиками пальцев я прикасаюсь к нему и от удовольствия вздрагиваю. Потом стаскиваю с кровати стеганое одеяло и рассматриваю простыни: они чистые и пахнут свежестью. Две белоснежные подушки мягки и уютны. Выбравшись из костюма и сняв ботинки, я выключаю свет и, слегка вздрогнув, опускаюсь на простыни. Засыпаю быстро, хотя еще не так уж и поздно. Я уверен, что проснусь на рассвете.
Когда бледные солнечные лучи начинают пробиваться сквозь занавески, я открываю глаза. Лежа в постели, пытаюсь снова погрузиться в сон, но не могу. Отбросив одеяло, встаю и подхожу к окну.
Невероятно: огромный заяц несется по улице, следом мчится ревущий грузовик, но заяц никуда не сворачивает. Я взволнован до предела. Толкнув дверь, вылетаю в коридор и с шумом врываюсь в комнату хозяйки. Она спит; одна рука вытянута поверх одеяла и ладонь свешивается с края кровати, белые плечи исполнены жизни. Я вцепляюсь в ее плечо, чтобы боль заставила ее проснуться. Она вскрикивает и, дрожа, садится.
- Быстрее! - кричу я. - Идите смотреть. На улице - заяц!
- Уходите, я хочу спать, - говорит она. - Хочу спать!
- Нет! Вы должны посмотреть на зайца. Как он сюда попал?
Она неохотно встает и идет за мной. Я бросаюсь к окну и с облегчением убеждаюсь, что заяц еще там.
- Смотрите!
Она стоит рядом и тоже изумлена:
- Бедняжка, мы должны его спасти.
- Спасти?! - Я потрясен. - Спасти? Нет, я убью его, и мы сможем его съесть.
Ее передергивает:
- Как вы можете быть так жестоки?
Заяц скрывается за углом. Я в ярости, все нервы натянуты до предела.
- Он убежал!!
- Наверное, это к лучшему, - говорит она примирительно. Я разъяряюсь настолько, что начинаю даже всхлипывать. Она трогает меня за руку: - Что случилось?
Я сбрасываю ее руку, но через мгновение оказываюсь рыдающим на ее груди. Она похлопывает меня по спине, и мне становится легче.
- Можно, я пойду к вам в постель? - шепчу я.
- Нет, - спокойно отвечает она. - Вам надо отдохнуть.
- Умоляю! - настаиваю я, но она вырывается и отступает к двери.
- Нет! Отдыхайте.
Я иду за ней, возбужденный, с горящими глазами.
- Вы кое-что должны мне, - злобно бормочу я. - Вы все должны мне!
- Уходите! - со страхом просит она, и угроза в голосе сменяется отчаянием. Я выхожу в коридор вслед за ней. Она бежит, но и я бегу и успеваю схватить ее, прежде чем она доберется до своей комнаты. Она пронзительно кричит. Я сжимаю ей пальцы и медленно отгибаю назад, одновременно зажимая ей рот, чтобы прекратить эти жуткие крики. Кости, окруженные тонкой, бледной плотью, ломаются. Не все сразу. Я вонзаю зубы в сухожилия, кровь сочится мне в рот. Убивая ее, я плачу.
Зачем она выпила мою душу через нанесенные ею раны и я стал волком? Или зверь всегда таился во мне, и достаточно было причинить ей боль, чтобы ярость вырвалась на свободу?
Но - она мертва.
Я забыл об этом и искал ее в этом чудесном городке.
Теперь мертва и другая.
Пусть убийство поглотит меня, покуда я не превращусь в безвредную жалкую песчинку, защищенную ничтожными размерами…
О Боже, моя кровавая возлюбленная…
Всепоглощающая страсть
(Пер. с англ. Н. М. Самариной
Я осторожно крадусь по мягким, сухим стружкам. Вокруг смутно вырисовываются очертания покрытых брезентом штабелей бревен. Именно в такие темные, как эта, ночи, я особенно наслаждаюсь своей работой; плоды моих трудов тогда видны гораздо лучше.
Рот становится настолько сухим, что напоминает высохшее дерево, по которому я ступаю. Легкие дышат учащенно, сердце тяжело колотится о ребра. А вот и укромное местечко, где высятся сложенные легкие рейки. Прекрасная растопка.
Из маленького, специально приспособленного кармашка я извлекаю блестящую бензиновую зажигалку. За нажатием пальца следует шаркающий звук колесика, потом от кремня к фитилю случайно проскакивает искра и становится виден дымок. Как оно совершенно, это крохотное, остроконечное, вечно колеблющееся пламя!
В карманах куртки лежит туго скрученная бумага. Я запихиваю ее в промежутки между сложенными рейками. Теперь надо поднести огонь.
Пламя, изящно устремляя вверх прелестные, ищущие язычки, скользит дальше по дереву. Легкие наполняются восхитительным запахом дыма.
Я отступаю назад, мне хочется смеяться при виде сотворенного мною огня. Скоро он поглотит штабеля древесины. Но мне надо бежать. Бежать далеко. Если застукают, то закончатся мои дни творения. Так тепло у огня, но надо смываться, несмотря на пробирающий до костей ночной холод.
"Новый большой пожар. Подозревается поджог. Маньяк на свободе?"
Джордан Меннел читает заголовок, и сердце его учащенно бьется. На красивых губах блуждает улыбка, темные глаза жадно пробегают колонки.
Вот и еще один шедевр создан.
Всего десять. Десять великих творений сердца. Десять триумфов, десять маленьких тетрадок с аккуратно вклеенными вырезками. Теперь для них есть имя. А у него - есть псевдоним.
Джек - Поджигатель!
Завтра я попробую в одиннадцатый раз. Хватит мелких поджогов в садах, хватит случайных спичек, украдкой брошенных в корзины для бумаг. Отныне - только грандиозные дела. Огромные древесные склады, свалки резиновых отходов, резервуары с бензином. Я, аки Господь, создаю пламя, которое все уничтожает. Да, я и создатель, и разрушитель. Эта сила - в моих руках. Великолепная мощь прыгающего, гудящего, ревущего, рвущегося ввысь пламени - багрового, золотисто-рыжего, серебристо-голубого. Гигантские столбы дыма и кровавое зарево на горизонте! А вокруг - безумная суета людишек, испуганных и бессильных!
Завтра - одиннадцатое, самое грандиозное творение. Завтра - мебельный магазин Деннисена. Никакой охраны, совершенно безопасно. Восемь этажей горючего материала. Подходящий памятник моему могуществу! Сегодня - унылая ткань и безжизненное дерево. Завтра - великолепная, ожившая глыба!
Он надевает черные брюки, темную рубашку, башмаки на мягкой подошве; нащупывает твердую, гладкую зажигалку, проверяет бумагу. Она на месте, около бедра.
Он подходит к замызганной задней двери с бурой отслаивающейся краской. Поворачивает в тугом замке ржавый ключ и выходит на булыжный двор. Потом, пройдя мимо ветхого сарая с дверцей, висевшей на одной петле, минуя покосившийся забор, попадает на узкую гаревую аллею. Потом его захватывает целый лабиринт дорожек, петляющих среди однообразных рядов домов. Впереди - яркие огни Хай-стрит, которую он пересекает броском. И тут же оказывается в темноте соседней узкой аллеи, состоящей из железобетонной стены и высокого забора из рифленого железа. Забор, словно пальцами, цепляется за небо своим заостренным гребнем.
Знак, нанесенный белой краской. Клочок пены на волнистой поверхности забора. После беготни по пустынной главной улице дышится тяжело.
Он снимает куртку и швыряет ее вверх, на острый гребень забора. Стремительный бросок - и, вцепившись в нее руками, он без особых усилий осторожно подтягивается и переваливается через забор. Повиснув на миг на одной руке, хватает другой куртку и падает вниз. С громким треском рвется ткань, но и куртка падает за ним следом. Он надевает ее и оглядывается по сторонам.
В силуэтах нагроможденных вокруг вещей легко угадываются древние комоды, престарелые диваны, кучи кроватных пружин.
Он достает острый стальной нож и пытается взломать замок на двери. Кромсает дерево, понимая, что эти следы могут обнаружить. Ну и пусть, думает он, пусть узнают, что это сделал я.
Я - в темном коридоре, пропитанном запахами лака, фанеры, ткани; бреду вдоль него и натыкаюсь на лестницу, ведущую в подвал. Я бывал уже здесь. Покупал когда-то стул в отделе подержанной мебели, расположенном в подвале.
Я знаю, что делать. Надо поджечь мебель, потом быстро подняться на восьмой этаж и запалить хранящиеся там ткани. Потом открыть окна, чтобы ветер хорошенько раздул пламя.
Я вынимаю маленький карманный фонарик и вожу лучом по подвалу. Шкафы, высокие комоды, книжные стеллажи, ковер на полу… Все на вид такое хрупкое. Тем лучше. Вот буфет, окрашенный в бледно-кремовый цвет, из очень тонких досок… Идеальное место! Вынимаю из кармана бумагу и кладу ее на нижнюю полку буфета. Рядом болтаются какие-то занавески, отделяющие другое помещение. Я рву их на куски, и кольца на них тихо побрякивают, затем распихиваю по разным полкам.
Достаю зажигалку. Неистовое ликование и ощущение собственного могущества затопляют меня. Я дышу тяжело, рука немного дрожит, сердце в грудной клетке выбивает бешеную дробь. Это - высочайший миг, это - почти все, чего я могу себе пожелать. Большим пальцем я жму на зажигалку.
Ничего не происходит. Короткая искра - и все. Нажимаю снова, раздается тихий щелчок. Мне хорошо знаком этот звук, когда кончается кремень. В полнейшем смятении чувств я извергаю мучительный стон и рву на себе волосы. Затем яростным взглядом оглядываю буфет. И он вспыхивает огнем.