Конан попытался вздохнуть. Это оказалось ошибкой - нестерпимая боль в рвущихся связках вывернула его чуть ли не горизонтально, выгнув крутой дугой многострадальный позвоночник и практически поставив в акробатическую позу, которую уличные фигляры называют "мостиком-через-ручей". Надо ли говорить, какая именно часть конановского тела оказалась при этом естественным и горделивым венцом получившейся композиции?
Вот именно…
Нрагон вдумчиво обозрел сей полнокровный шпиль и кирпичеобразное лицо его перекосило еще больше - похоже, раскушенный целиком лимон оказался еще и не слишком-то свежим. Маленькие глазки, сощурившись, стали еще меньше, подозрительность в них постепенно уступила место брезгливому и неодобрительному сожалению.
- Эх, парень, парень… - сказал он даже с некоторым оттенком горечи, - что ж ты так, парень?.. Неужели не мог какую-нибудь поломойку в углу завалить, ежели уж так припекло-то, а?.. эх, парень…
Ни в каких коварных замыслах, простирающихся далее быстрого и тайного овладения прелестями какой-нибудь из купеческих жен, он, похоже, своего неудавшегося новобранца более не подозревал. Видя реакцию начальника, оцепившие помещение и оцепеневшие было в полной боевой готовности воины тоже слегка расслабились. На лицах у некоторых профессиональная кровожадная бдительность даже уступила место живому интересу. Все-таки подобные ночные развлечения в скучной работе купеческого охранника - штука редкая.
- Так, это… - осмелился подать голос пожилой крепыш справа, нервно теребя цепь Моргенштерна. - Надо бы хозяина… того-этого… ну, разбудить, что ли?
Голос у него был неуверенный.
Не глядя на него, Нрагон покачал головой. Сказал задумчиво и даже немного грустно:
- Зачем? Утром доложим. Не такое уж и важное событие, чтобы будить уважаемого человека среди ночи. Сами разберемся и примем… меры.
Пожилой крепыш сглотнул, заметно бледнея. Да и среди остальных возникло легкое шевеление - не то, чтобы откровенно протестующее, но какое-то неодобрительное. Все-таки они были настоящими воинами, а не палачами, эти подчиненные Нрагону охранники. Воин способен легко и безо всяких колебаний убить врага в бою, но казнить пленного и безоружного - это уже совсем другое дело… Владелец Моргенштерна стиснул пудовые кулаки, упрямо выдвинул квадратный подбородок и снова подал голос, вложив в него всю долю возможного и озволенного для хорошего служаки протеста:
- Казнить без санкции? Непорядок это…
Нрагон вскинул голову.
В демонстративном удивлении обвел своих ребят тяжелым взглядом. Спросил - вроде бы и ни у кого из них конкретно, а так, в пространство, но при этом каждому показалось, что вопрос задан именно ему:
- А кто тут вообще говорит о казни?!
Крепыш явно растерялся. Моргнул. Нахмурился. Потом заулыбался - ему показалось, что он правильно понял идею начальства:
- Вот и я говорю! Подождем до утра, пусть хозяин сам решает…
- Не будем мы ждать до утра со всякими пустяками. - Нрагон прервал его небрежно, словно от мухи отмахнулся. - Тут и решать-то в сущности нечего. Этот молодой оболтус сам для себя все решил. Он очень хотел стать воином. Я ему это пообещал, а я не привык нарушать свои обещания. Что ж. Быть посему. Будет он воином… - Нрагон нехорошо усмехнулся, оскаливая желтые крепкие зубы. - Воином в гареме! Он же и туда очень хотел, вот мы и совместим оба его, так сказать, желания… да и хозяин порадуется - он как раз на днях сетовал, что четверо евнухов уже не справляются с его разросшейся семьей… Врон, сходи, разбуди лекаря, пусть тащит все необходимое прямо сюда. Бран, попроси у служанок каких-нибудь чистых тряпок и что-нибудь ненужное - подстелить… Кирс, сгоняй на кухню, пусть поставят воду кипятиться, а потом - в подвал, за крепким вином, скажешь ключнику - я послал…
Нрагон все-таки был очень хорошим руководителем - все как-то сразу оказались им пристроены к делу или посланы с поручениями. На Конана он при этом не смотрел вообще. Да и остальные поглядывали лишь изредка, с жалостливым ужасом, а кое-кто - так даже и с искренним сочувствием. Похоже, мечтам о прелестях купеческих наложниц предавались среди подчиненных Нрагона многие и достаточно часто. А, может быть, и не только мечтам. И сейчас каждый из этих мечтателей с ужасом представлял на месте Конана себя.
А нехилый, однако, будет дрисливому мажонку сюрпризик после обратного обмена телами…
Когда Конан засмеялся, они обернулись на него все, и даже на какой-то момент застыли, глядя с одинаковым ужасом и жалостью. Они были такими смешными в своем искреннем непонимании того, как можно смеяться над перспективой, которая для любого настоящего мужчины хуже смерти, что Конан снова зашелся в приступе истеричного полузадушенного хихиканья - на настоящий полноценный смех уже не хватало дыханья. Так он и висел на вывернутых руках, задыхаясь и хохоча, а пожилой крепыш пробормотал понимающе:
- Бедный малый! Совсем рехнулся…
* * *
Боль.
Конан скакал по Царству Мертвых.
Был он абсолютно гол, а лошадь под ним - давно мертва.
Кажется, сам Конан тоже был мертв. Иначе зачем бы ему скакать по Царству Мертвых, абсолютно голым, да еще и на мертвой лошади? А лошадь под ним была мертва давно и надежно, никаких сомнений в этом не оставалось. Да от нее и самой-то оставалось совсем немного - один скелет. Тоже голый. Голые и отполированные временем кости, непонятно какой магией склепанные воедино и приведенные в движение. Казалось, тряхани эти лошадиные останки покрепче - и развалятся они, как миленькие, никакая магия не поможет.
Впрочем, пока скелет этот вовсе не думал рассыпаться на отдельные кости, как положено то любому уважающему себя скелету. Отнюдь! Он довольно шустро перебирал копытами по серым камням, мотал из стороны в сторону оскаленным черепом и даже иногда игриво взбрыкивал, дергая тазобедренными костями.
Вот эти-то игривые взбрыкивания и причиняли Конану самую сильную боль.
Вообще-то, скакать голышом даже на обычной и в меру упитанной лошади - удовольствие ниже среднего. А получать удовольствие, проделывая это на вертлявом и игривом лошадином скелете, способен лишь мазохист. Даже просто сидеть верхом на острых, костистых, да к тому же еще и находящихся в постоянном движении позвонках было очень больно. А тут и еще и куда большая неприятность подоспела, как ни берегся Конан, как ни стискивал бедрами лошадиный костяк, стараясь по возможности приподнять и тем уберечь от болезненных травм самые уязвимые свои места. Не помогло. При очередном прыжке игривого скелета случилось именно то, чего Конан с ужасом ожидал с самого начала кошмарной скачки - самую нежную часть его тела таки защемило и прочно заклинило между двумя лошадиными ребрами.
Боль была неописуемой.
Конан весь моментально покрылся холодным потом и первым же, еще неосознанным и полуобморочным движением попытался освободить застрявшее. Это было неверным решением - боль усилилась многократно, хотя еще секунду назад подобное казалось невозможным. Ослабевший и задохнувшийся, Конан только каким-то чудом не свалился со скелета, оставив между его ребрами все свое хозяйство. Холодный пот теперь лил с него ручьем, полированные кости скользили под ягодицами, удержаться на костяной спине становилось с каждым мигом все труднее.
А скелет, как ни в чем не бывало, продолжал себе скакать по серой равнине. Только теперь каждое его движение отдавалось в теле Конана вспышками ослепительной боли. Какое-то время Конан пытался терпеть, в кровь изгрызая губы и всем телом вжимаясь в колючий костяк в омерзительной пародии на соитие, пытаясь таким образом хотя бы немного ослабить сводящую с ума пульсирующую боль. Но долго выдержать эту омерзительную пародию на соитие молча не смог бы даже и самый терпеливый из киммерийских варваров. Будь он даже с рождения глухонемым.
Не смог и Конан. После очередного наиболее болезненного защемления он таки и заорал - самым постыдным образом, ненавидя себя за проявленную слабость, но более не в силах терпеть.
Странно, но от собственного крика сразу же стало легче.
А, может быть, и вовсе даже не от крика. А от холодных и влажных ладоней, что невесомо скользнули по лицу, стирая верхний слой боли, как усердная служанка стирает мокрой тряпкой паутину в темном углу.
Боль не исчезла, но стала вполне терпимой.
- Тихо, маленький, тихо, солнышко… сейчас все пройдет.
Голос был женским.
Холодные ладошки скользнули по шее вниз, плавными волнообразными движениями погладили грудь, пробежались пальцами вдоль ребер. Руки тоже были женскими, но это не походило на любовную ласку - скорее, так опытный мастер-лютнист проводит перед работой настройку своего инструмента.
Конан открыл глаза.
* * *
- Вот и славно, - сказала сидящая рядом молоденькая девушка, можно даже сказать - почти девочка, и снова погладила прохладной узкой ладошкой Конана по груди. От ее ладошки на коже осталось ощущение прохладной и влажной липкости. Девушка убрала руку, вытерла ладонь о влажную тряпку - на тряпке остались белесые следы. Одета она была в полупрозрачные расшитые золотом шароварчики и такую же кофточку - совсем коротенькую, закрывающую только грудь. Да и украшений на ней было слишком много, чтобы моно было принять ее за простую служанку.
- Они думают, что ты еще долго будешь очень болен, вот и поручили мне пока за тобой приглядывать. Они знают, что я умею лечить, но не знают, насколько хорошо. Тебе пока лучше отсюда не выходить - предполагается, что ты будешь болеть еще несколько дней…
Конан сел - осторожно, боясь потревожить затаившуюся боль. Но боль, похоже, возвращаться не собиралась, осталось лишь слабое саднящее жжение в промежности, словно сел причинным местом на не до конца остывшие угли и слегка обжегся. Не серьезно так обжегся, а именно что слегка.
- Я убрала боль, - сказала девушка, глядя на Конана со странной смесью виноватости и жадного интереса. - Я это умею. Не навсегда убрала, это опасно. Но - почти до утра. Этого должно хватить. А если нет, то можно будет еще раз попробовать…
Конан прислушался к себе. Боль действительно ушла, легкое жжение не в счет. Но что-то подсказывало, что не стоит торопиться и снимать тугую холщевую повязку на бедрах - все равно ничего хорошего он под ней не обнаружит. Слишком уж спокойно вела себя девушка - так не ведут себя здешние женщины в присутствии мужчины. Даже служанки. А эта, если судить по количеству украшений и явно очень дорогой одежде, служанкою являлась вряд ли. Ну, разве что купцу от чрезмерного богатства совсем крышу снесло и набрал он прислугу из потомственных аристократочек королевской крови. Но сейчас было кое-что, интересовавшее Конана куда больше вероятного статуса незнакомки в этом доме вместе со всей ее родословной.
- Где мой… хм?.. голос поддавался с трудом, но она поняла.
- Пояс? Вот он! Я подшила завязочки, они почти оторвались…
Конан ощупал пояс, оценивая потери. Нож, конечно же, отобрали. А вот все остальное, похоже, опасным или ценным не посчитали. Зря, между прочим…
- Долго… я… м-м?
Голос звучал хрипло, слова приходилось проталкивать сквозь шершавое горло с огромным трудом. Конан откашлялся, намереваясь повторить вопрос более членораздельно. Но девушка поняла и так.
- Долго. Почти весь день. Сейчас вечер уже, солнце скоро сядет. Я очень старалась, но у тебя была сильная лихорадка. Ее же не так просто убрать, как боль, понимаешь?
- Ага…
Вообще-то, Конан просто прочищал горло. Но получилось как-то очень уж многозначительно.
Девушка, во всяком случае, явно поняла это междометие как-то по-своему. И явно в не слишком одобрительном ключе. Она слегка смутилась, моргнула жалобно и стала выглядеть еще более виноватой. Показалось даже, что она готова заплакать.
- Извини. Исправлять такое я не умею… так, сделала, что смогла. Убрала лихорадку, рану вот зарастила… это нетрудно! Шрам какое-то время будет сильно болеть, но это неправильная боль, там болеть уже нечему, просто так всегда бывает… понимаешь, когда отрезают руку или ногу… ну, или там еще что-нибудь… они потом еще долго продолжают болеть, словно их вовсе и не отрезали… Это неправильная боль…
И замолчала, шмыгнув носом.
- Ты - колдунья?
Девушка поморщилась и вся как-то съежилась. Отвела в сторону взгляд. Вид у нее сделался совсем жалкий.
- Немного. - похоже, собственные умения никакой особой радости ей не доставляли и предметом гордости вовсе не были. - Так, если залечить что-то… или вот боль снять.
Понятно.
Узкая специализация.
Действительно, гордиться особо нечем. Среди природных деревенских ворожеек подобный дар встречается сплошь и рядом. Это тебе не профессиональный колдун или даже маг, грамотно обученный и натасканный по всем премудростям книжных наук. Простая необученная девчонка, хоть и с полезным в хозяйстве природным даром целительства. Разве что сильная - не всякой ворожейке под силу так быстро и качественно снять ТАКУЮ боль и полностью залечить свежую рану буквально за несколько часов. Попади эта девочка в жены опытному и умному воину - цены б ей не было. А в гареме оседлого купца ее талант никому не нужен и даже смешон. Кого ей тут лечить? Других наложниц, расцарапавших из ревности друг другу мордашки? Или самого ненаглядного мужа и повелителя - от похмельных мук и мужского бессилия?..
Смешно.
- Спасибо.
Девушка пожала плечом. Странно, но она не выглядела обрадованной представившейся возможностью во всей мощи проявить свое дарование. Даже просто довольной проделанной работой она и то не выглядела.
- Не за что.
Помолчала. Вздохнула. Сказала, не поднимая глаз, но очень решительно:
- Это было самое малое, что я могла… Это ведь я виновата. Если бы я не закричала тогда, ну, когда ты на меня наступил… ничего бы не случилось. Тебя бы просто не схватили, если бы я не закричала. Как дура.
После этих слов она подняла глаза и уставилась на Конана чуть ли не с вызовом.
Конан моргнул.
Он явственно понимал, что от него ждут какой-то конкретной реакции, но никак не мог сообразить - какой именно. И очень-очень боялся сказать или сделать что-нибудь не то - девушка, вроде, была неплохой, да и иметь на своей стороне хорошую ворожейку было бы на данный момент совсем не лишним. Девушка тоже молчала, глядя тревожно и пристально. Поняв, что обоюдное молчание затягивается и наполняется многозначительным смыслом, по сути своей, пожалуй, не менее оскорбительным, чем любой, пусть даже и самый неверный ответ, Конан выдавил неуверенно:
- Ну… бывает… - И постарался улыбнуться самой очаровательной улыбочкой из арсенала трехсотлетнего мажонка.
Улыбочка вышла так себе - он совсем забыл про разбитые губы и выбитую в пылу ночной схватки пару зубов. Девушка нахмурилась. Спросила с жадным любопытством и недоверием:
- Ты что, действительно не хочешь меня убить? Совсем-совсем?
На это Конан мог ответить уже безбоязненно. И даже, пожалуй, с долей праведного негодования.
- Нет.
Не объяснять же этой малолетней глупышке, что он вообще не бьет женщин. Даже если они очень противные - и то не бьет. А тем более, если они такие молоденькие и хорошие… хм… ворожейки.
- И ты что - даже не будешь кричать, что обязательно убьешь меня - когда-нибудь потом, когда будешь лучше себя чувствовать? Совсем-совсем?
Вот же привязалась!
- Не буду.
Конану уже надоело разговаривать с этой странной девушкой. Чувствовал он себя неплохо и не собирался изображать из себя смертельно больного непонятно зачем. Он попытался встать.
- Лежи!
Обеими ладошками девушка испуганно толкнула его в грудь - не по-женски сильно, надо сказать, толкнула. Не ожидавший такого подвоха Конан рухнул обратно на лежанку. Он бы, наверное, возмутился подобным обращением, если бы на лице девушки в этот момент не было такого панического ужаса.
- Не вставай! Пожалуйста! Ты же должен быть болен, понимаешь?!! Очень-очень болен, иначе все пропало! Если тебе что-то нужно - я принесу! Только не вставай!
Голос ее снизился до быстрого шепота и тоже был страшно испуганным.
- Тебе что-нибудь надо? Я принесу! Только не вставай! Хочешь есть? Или пить? Или, может быть… - она мило покраснела, - на горшок?..
- Пить! - Буркнул Конан сквозь стиснутые зубы и тоже покраснел.
Вообще-то, пить он не хотел. Но если бы он ничего не попросил, она, пожалуй, еще долго перечисляла бы его предполагаемые желания, добираясь до самых интимных подробностей. Которые он предпочел бы вообще не обсуждать с красивыми девушками. Или, может быть, очень даже и обсуждать как раз таки с красивыми девушками, но, желательно, наедине и в несколько более подходящих для этого условиях.
- Я принесу!
Девушка упорхнула за шелковую занавеску, служащую здешним аналогом двери. Конан остался лежать.
Вообще-то, сейчас было, наверное, самое подходящее время попытаться удрать. Пока странная сиделка убежала за питьем, а все остальные уверены, что он еще не оклемался. Если, конечно, верить словам этой девицы о том, что все действительно пока что в этом почему-то очень даже уверены.
Впрочем, верить этим словам, пожалуй, что и стоило - стражи за шелковой дверью не было. Когда девушка, выходя, отдернула легкую ткань, Конан успел окинуть профессиональным взглядом довольно большой кусок двора, в который дверной проем его нового обиталища открывался прямо и просто, безо всяких там прихожих и коридоров. И в отсутствии бдительной стражи хотя бы на этом, близлежащем пространстве двора был уверен на все сто. Если потрясающие ворожейские способности девушки - действительно тайна для обитателей купеческого дома, то в подобном пренебрежении есть своя логика. В самом деле - зачем так уж бдительно охранять совершенно беспомощного и больного пленника? А он как раз и должен был быть сейчас именно таким больным и беспомощным пленником, лишенным сознания и воли, мечущимся в лихорадочном бреду и совершенно не способным к побегу. Подобные операции - штука серьезная, это личный купеческий лекарь должен был объяснить даже самым малопонятливым. Если бы не искусные ладошки этой странной девушки - Конан бы еще долго скакал по Царству мертвых с костяным капканом на причинном месте, терзаемый ненастоящей болью, которая куда реальнее и сильнее любой самой что ни на есть настоящей.