- У меня нет слов! - сказала Зинаида, передавая нам бумаги. - Теперь вы через пару месяцев поедете в Москву вместе с теми, кто занял вторые и третьи места.
- Да, нам говорили, Зинаида Александровна, - сказал я. - Постараемся победить и там.
К концу недели ажиотаж вокруг нас потихоньку сошел на нет, а в воскресенье наше исполнение "Погони" передали и по местному и по центральному телевидению. За весь январь я никого не заинтересовал, а в начале февраля обо мне опять заговорили: в продажу вышел сборник. По договору с издательством мне полагался один экземпляр, но я еще раньше через Валентина договорился, что за мой счет мне их оставят десяток. Рассчитываться и забирать книги я уехал с мамой, предварительно отпросившись в школе. Деньги я, естественно, отдал родителям, пять экземпляров книг передал в школьную библиотеку, а остальные оставил себе с целью раздать родственникам. Одну книжку, как и обещал, принес в класс. К концу января я полностью закончил свои записи и стал думать, как подкатиться к Машерову. Через месяц с небольшим нынешний первый секретарь Мазуров уедет в Москву, и его место займет Петр Миронович. Хоть он отличался простотой в общении, после повышения подобраться к нему будет гораздо трудней. Беда была в том, что я был повязан по рукам и ногам своим возрастом и школой, а родителей мог использовать только втемную. Для начала я хотел анонимно передать письмо, составив его так, чтобы оно тут же не очутилось в мусорном ведре. В нем же я хотел описать два крупных природных бедствия, которые должны были произойти в самое ближайшее время. Безусловно, о них будут говорить по телевидению и опишут в газетах. Одно из них - это торнадо, опустошившие Средний Запад США. Одиннадцатого апреля тридцать семь торнадо нанесли огромный ущерб, убив почти три сотни человек и ранив больше пяти тысяч. Другое - это землетрясение в Чили. Двадцать восьмого марта в половине пятого вечера землетрясение в семь баллов уничтожило четыре сотни человек. По шестьдесят пятому году, кроме ураганных ветров в Бангладеш, у меня больше ничего не было. Но ветра были ближе к лету и длились долго. Такой ветер с мутным прогнозом на май-июнь можно предсказать даже случайно, а попробуйте предсказать землетрясение с точностью до нескольких минут и число жертв. Для передачи нужно было две вещи: знать домашний адрес Петра Мироновича и иметь возможность смотаться в Минск. Я мог, ни во что не посвящая родителей, рискнуть и съездить в Минск в воскресенье. Только куда ехать? Письмо было написано и лежало за ковром. Помощь ко мне явилась в лице Валентина. В среду десятого почтальонша принесла от него телеграмму следующего содержания: буду одиннадцатого утро заберу. Куда и для чего не сообщалось. Я позвонил Люсе, чтобы она завтра, принарядившись, шла не в школу, а к нам, а сам с телеграммой на следующее утро, до начала уроков, сбегал в учительскую.
- Ладно, поезжайте, - сказала Зинаида, забирая у меня телеграмму. - Директор заболел, а завучу я скажу.
Валентин приехал в одиннадцатом часу. Шофером у него опять был Николай.
- Готовы? - осмотрел он нас. - Ну если да, то садитесь в машину. Ты собирался подготовить новую песню. Закончил работу?
- Вообще-то, да, - ответил я. - Но до смотра еще месяц. Нам нужно потренироваться, может быть, еще что-то подправить. Мы вам для чего нужны?
- Вы нужны не мне, - пояснил он. - Вас попросили доставить ребята из отдела культуры. Смотр организуют они, филармония им только помогала. Смотр намечен на первую декаду марта, а сегодня должны утвердить репертуар, с которым вы поедете в Москву, потому я тебя и спрашивал о песне. О чем она?
- О тех, кто по призыву партии строил в Сибири электростанции и возводил города. Называется "Прощание с Братском".
Пахмутова написала эту песню в шестьдесят восьмом году. Я знал, что для большинства ее песен не использовались уже готовые стихи. Ей их писали в основном Гребенников или Добронравов, а "Братск" - это их совместная работа, поэтому, выбирая эту песню, я почти ничем не рисковал.
- Серьезная тема, - сказал Валентин, пытливо посмотрев на меня. - И очень необычная для твоего возраста. Чем вызван ее выбор?
- Если бы я жил только своим опытом, мы бы с вами сейчас не ехали в этой машине, - ответил я. - А книги для чего? Сколько я пересмотрел газет и журналов! И потом, остальные наши песни уже все слышали, а необычность темы может здорово помочь.
Когда мы подбирали песню, Люся мне сказала почти то же самое.
- Это совсем недетская песня. Помнишь, что тебе сказала Лена после твоего пения в классе? Здесь примерно то же самое. И напишут ее, по твоим словам в шестьдесят восьмом. Стоит ли рисковать, может быть, взять песню из далекого будущего?
- Хороших песен и в будущем всегда не хватало, - возразил я. - Три четверти из них о любви. Кто нам их даст петь? А за некоторые сесть не сядешь, но жизнь испортишь, и себе, и близким. Ну, например, есть очень красивая песня о белых казаках. Называется "Конь вороной". Музыки я к ней не подбирал и не собираюсь, а так спеть могу. Слушай. Над Доном снег кружится словно пух, снежинки крупные ложатся в воду. Нам надо выбирать одно из двух, жизнь или смерть, позор или свободу...
- Понимаешь? - сказал я, допев песню. - Многие наши песни просто не для этого времени.
- Песня красивая, - сказала она, поежившись, как от озноба. - Спел ты очень душевно. Но как так можно, у них же руки по локоть в крови?
- Гражданские войны всегда очень кровавые, - сказал я. - И побеждают в них не те, кто прав, а правыми получаются те, кто побеждает, а на проигравших вешают всех собак. Они теряют все: имущество, Родину, многие - жизни, и в истории о них трудно найти доброе слово, потому что историю пишут победители. Если бы ты знала, сколько в нашей истории темных пятен, о которых большинство просто не знает! Руки, говоришь, в крови? А у наших? Знаешь, что творили отряды ВЧК? А в Крыму, когда его взяли? Не хочу об этом говорить. А белые... Нам ведь всегда говорили, что они сражались за фабрики и земли.
- А разве не так?
- Ну кое-кто, может быть, и сражался. Но таких было мало. Те успели перевести деньги и бежать. А большинство белых дралось не за барахло, а за свой мир, который разрушали у них на глазах. Ты права, мне их жалко. Ладно, бог с ней, с историей. Когда-то совсем молодым я видел съемку, когда исполнялось "Прощание с Братском". В глазах многих пожилых людей стояли слезы. Эта песня из нынешнего времени, и это должны оценить.
Машин на трассе было мало, и Николай ехал на предельной скорости, обходя редкие грузовики. Я задумался и не заметил, что мы уже едем по городским улицам. Наконец машина подъехала к знакомому зданию ЦК комсомола и остановилась.
- Все выходим, - сказал Валентин, открывая дверцу.
- А у вас здесь и пианино есть? - спросил я, покинув салон и помогая выйти Люсе.
- В отделе культуры все есть, - ответил Валентин. - Идите за мной.
- Валентин Петрович! - решившись, спросил я. - Вы не знаете, где живет Машеров?
- Какой именно? - спросил он, не оборачиваясь.
- Петр Миронович.
- А тебе он зачем? - повернулся Валентин. - Это очень занятый человек.
- Есть мысль написать повесть о его партизанской деятельности, - соврал я, не моргнув глазом. - Не все же писать фантастику. А он мне мог бы кое-что рассказать и разрешить допуск к архивам. Там и секретного уже ничего нет, а они по-прежнему закрыты.
- Точного адреса я не знаю, только дом, - ответил Валентин.
- Я ему написал письмо, - сказал я. - Давайте после смотра проедем к тому дому, и я его просто брошу в почтовый ящик. А дальше пускай он сам решает, помогать мне или нет.
- Это можно, - кивнул Валентин. - Этот дом в десяти минутах езды. А если хочешь, я могу передать твое письмо через секретариат ЦК. Я у них бываю раза два в неделю.
- Нет, так не хочу. В секретариате они, наверное, просматривают и сортируют письма. А там есть очень личное.
- Ну, как знаешь, - он подошел к гардеробу и снял пальто. - Что стоите? Быстро раздевайтесь. У меня, между прочим, и своей работы навалом.
Мы сняли верхнюю одежду и поспешили за Валентином на второй этаж, где он завел нас в помещение, похожее на студию записи в телецентре, только без камер.
- Подождите здесь, - велел Валентин. - А я сейчас быстро всех соберу.
"Быстро" вылилось в минут сорок. Вот стоило так спешить? Наконец за столами собрались три парня, девушка и один пожилой мужчина.
- Вы выбрали, что будете исполнять? - спросил он. - По-прежнему "Качели"?
- Мы бы хотели спеть новую песню, - сказал я комиссии. - Называется "Прощание с Братском". Песня только закончена, поэтому исполнение может хромать. Но у нас еще есть время подготовиться.
- Исполните, - сказал пожилой. - А мы посмотрим.
- Я в таежном смолистом краю встретил лучшую песню свою, до сих пор я тебя, мой палаточный Братск, самой первой любовью люблю...
Отзвучала песня, но все молчали.
- Странно, - сказал пожилой. - Как вы смогли это почувствовать? У меня просто нет слов! Говоришь, мало тренировались?
- Вряд ли на конкурс выставят что-нибудь лучше этой песни, - сказала девушка. - Я голосую за нее.
Все были "за", поэтому Валентина не задержали, и он решил проехаться к дому Машерова с нами.
- На всякий случай, - пояснил он. - Чтобы ты случайно не влип в неприятности.
Ехали действительно совсем недолго. Когда подъехали к дому, все остались в салоне, а я направился к крайнему подъезду. Из него как раз вышла женщина.
- Извините, - обратился я к ней. - Вы не скажете, в какой квартире живет Машеров?
- А тебе он для чего? - спросила она. - Постой, это ты с девочкой пел "Качели"? Петя, тебя ищет этот молодой человек.
Я повернулся в ту сторону, куда она смотрела, и увидел подходившего Машерова, который был гораздо моложе, чем на запомнившихся мне фотографиях.
- Ты куда, Поля? - спросил он. - Надолго уходишь?
- Да нет, минут на двадцать, - ответила жена Машерова. - Я тебе все разогрела, обедай.
- Так, - он повернулся ко мне. - Хорошо поешь, и песни у тебя замечательные, особенно о Белоруссии. Пойдем домой, там и расскажешь, зачем я тебе нужен. Жаль, Лена в школе, ей с тобой было бы интересно познакомиться. Возраст у вас примерно одинаковый. Ты в каком классе?
Мы с ним вошли в подъезд и подошли к двери.
- В седьмом, - ответил я, понимая, что влип и все планы нужно менять.
- Ну а она в восьмом. Заходи и раздевайся, у нас тепло. У тебя разговор короткий или длинный? Если короткий, то начинай, а с длинным придется подождать, пока я пообедаю. Может быть, составишь мне компанию?
Мне почему-то вспомнился фильм "Чапаев", где он говорил: "Я обедаю - садись обедать". Я решился.
- Короткий у меня разговор, Петр Миронович. И лучше нам поговорить сейчас, пока не пришла ваша жена. А есть я не хочу, спасибо.
- Ну тогда садись и излагай, - сказал он, кивнув на диван.
- Прочтите, - сказал я, протягивая ему конверт. - Я его хотел бросить в ваш почтовый ящик.
Он взял конверт, достал из серванта ножницы и обрезал край.
- А своими словами, значит, не хочешь? - спросил он, вытряхивая на стол письмо. - Ах да, ты же у нас еще и писатель!
Прочитав первые строки, он удивленно посмотрел на меня.
- Откуда ты это мог узнать? О повышении могут знать в ЦК комсомола, а ты у них вроде бываешь, но остальное?
- Читайте дальше, я потом объясню.
- Ничего себе! - он оторвался от письма и посмотрел на меня с изумлением. - Я это сам недавно узнал. А дальше написана какая-то галиматья. Тебя кто ко мне прислал?
- Никто меня не присылал. Петр Миронович, у меня к вам будет просьба. Письмо я вам передал только из-за, как вы выразились, галиматьи. Шапка, которая вас так удивила и за которую с меня нужно брать подписку о неразглашении, написана с единственной целью - обратить ваше внимание, чтобы вы не выбросили написанное в мусорку. Сохраните эту бумагу и проверьте, галиматью я написал, или то, что будет на самом деле. Все должно случиться уже скоро и в новостях это прозвучит.
- Предсказатель! - с явной иронией сказал он, опять разворачивая письмо. - И как с этим согласуется знание государственных секретов?
- Ни один предсказатель не предскажет землетрясение с точностью до нескольких минут, - возразил я. - И то, какие от него будут потери. Я не предсказываю, я знаю.
- Уэллс? - усмехнулся он. - Машину времени читал. Что, тоже хочешь написать что-то в этом роде?
- Ни одно тело нельзя передать в прошлое, - сказал я, видя, что нужно идти до конца. - А вот информацию можно. Мне было восемьдесят, когда всю мою память передали тому, кем я был семьдесят лет назад. Я сам не написал ни одной книги, и ни одной песни. Все их должны были написать другие в вашем будущем.
- А вот это серьезное заявление! - сказал он. - Ты прав, ничему из того, что ты мне сказал, я не верю. Разве что твоим словам о плагиате. Но если все так, тебя нужно отвести в Москву, посадить в самый охраняемый подвал и выкачивать все твои знания до донышка. Я не понял, в чем твоя цель? Для чего ты это принес?
- А вы как думаете? - спросил я. - Давайте, вы на мгновение поверите в то, что я вам сказал.
- Допустим, поверил, - сказал он. - И что дальше?
- Человек, который знает, как будет жить мир в течение семидесяти лет, обладает огромными преимуществами перед всеми остальными, тем более что при передаче личности из будущего сильно обостряется память. Я могу и дальше "писать" повести и забрасывать страну песнями, могу стать выдающимся ученым и изобретателем и до самой смерти, как сыр в масле кататься.
- Ты уже начал, - сказал он. - Если верить твоим же словам.
- Начал, - согласился я. - Основным мотивом была необходимость прославиться. Сама по себе слава мне не нужна, она нужна для того, из-за чего я к вам пришел. А пришел я потому, что в будущем все будет очень паршиво. И у вас есть шанс попытаться это изменить.
- С твоей помощью?
- Можно и без моей, - сказал я. - Я уже много месяцев записываю все, что мне известно. Я вам могу отдать все записи и уйти в сторону. Но в них только основные события, помню я гораздо больше. И вариант с подвалом меня не устраивает, никто у меня таким образом ничего не добьется.
- И где же эти тетрадки?
- Сейчас они вам не нужны, - ответил я. - Вы мне все равно не верите, а я вложил в них слишком много труда, чтобы вот так отдать. Есть и еще один нюанс. Ко всему тому, что я вам дам, можно допускать лишь очень небольшой круг лиц, которым вы доверяете абсолютно. И лучше, если в Москве обо мне узнают как можно позже. Лучше, если это случится тогда, когда на месте Брежнева будете сидеть вы.
- Так! - он еще раз пробежал глазами мое письмо. - Во всем этом настораживает два момента. Первое - это запись вверху, второе - твой разговор. Это разговор взрослого эрудированного человека, а не подростка. И что мне с тобой делать?
- Пока ничего, - предложил я. - До землетрясения в Чили остался месяц. Если вас оно не убедит, подождете еще двадцать дней. Уж нашествие торнадо вам никто не предскажет, да еще с такой точностью. А когда вы будете готовы к серьезному разговору, тогда и поговорим. Вам нетрудно позвонить в ЦК комсомола, и они меня к вам привезут. Только первая беседа должна быть с глазу на глаз, а дальше уже решать вам. Идите обедать, а то сейчас придет Полина Андреевна, и вам влетит за остывший обед. А я тоже побегу, меня ждет машина.
- Как ты убедил ребят из ЦК комсомола привезти тебя ко мне?
- Сказал, что хочу писать книгу о партизанах Белоруссии и конкретно о вас. Везли не на встречу, я лишь хотел узнать номер квартиры и опустить письмо, а нарвался на вашу жену.
- Хорошо, что нарвался, - сказал он. - Я бы твое письмо все равно сам проверять не стал, а отдал бы кому следует. Что-то мне не хочется тебя отпускать.
- До лета я никуда из военного городка не денусь, разве что в начале марта посылают в Москву, как лауреата. Но я могу и отказаться. Подругу только жалко.
- Это ту девочку, с которой ты поешь? Славная, и голос замечательный. Она знает?
- Только сам факт, ни во что серьезное я ее не посвящал.
- Ладно, беги и постарайся никуда не запропаститься. Тетради где?
- Под тахтой родителей. Что смеетесь, у меня сейфов нет. Ваша жена пришла.
- Что, уже уходишь? - спросила меня Полина. - Жаль, скоро из школы прибежит Лена, мы бы вас познакомили.
- В другой раз, Полина Андреевна! - сказал я. - Меня люди с машиной ждут, до свидания!
- Мы видели, как он тебя забрал, - сказал Валентин. - Ну как, поговорили?
- Поговорили, - ответил я. - Он будет думать. Спасибо вам!
- За что? - удивился он. - За машину?
- И за машину тоже. А, главное, за помощь в организациях выступлений. Мальчишку с улицы он бы к себе домой не позвал. Когда едем домой?
- Сейчас поедете, - ответил он, - только меня довезете до работы.
Всю дорогу до моего дома мы промолчали. Когда попрощались с Николаем, Люся сказала:
- Давай не будем сейчас к тебе заходить. Проводи меня домой и расскажи, о чем вы говорили.
С рассказом я уложился в пару минут.
- Значит, он все знает, но ничему не поверил, - подытожила она. - А после землетрясения?
- Я думаю, что он не будет ждать этих торнадо, - сказал я подруге. - В любом случае отношение к тому, что я скажу, будет уже совершенно другим. У меня ведь есть что ему сказать и помимо стихийных бедствий.
- А что будет, когда он поверит?
- Один человек, как бы высоко он не забрался, мало что сможет сделать, нужны единомышленники. Пусть поначалу их будет немного, главное, чтобы среди них не затесалась какая-нибудь гнида. Если пустят в ход то, что я записал, все равно в Москве узнают. Главное, чтобы не связали со мной. И еще нужно убрать кое-кого из нынешнего руководства, иначе ничего не поменяется. Ну предотвратим мы одно покушение, они организуют другое. Когда решаются вопросы такой власти, жизни других людей ничего не значат. Нетрудно, например, устроить авиакатастрофу. Подумаешь, какой-то самолет с экипажем! Ради великого дела... Не нужно тебе в это вникать. У нас и о тебе был разговор, и я сказал, что ты знаешь только сам факт переноса личности. Не стоит никому знать, что тебе известно больше, да и не собираюсь я тебя во все посвящать. Меньше знаешь - крепче спишь. Пользы тебе от этих знаний никаких, а неприятности могут быть.
- Так мы едем на смотр или нет?
- Вроде едем. Мне все-таки кажется, что он пока ничего предпринимать не станет. Слишком в такое трудно поверить, а когда все доказательства - это слова мальчишки, пишущего фантастику... Можно, конечно, пустить в ход мое письмо, потому что я там написал действительно серьезные вещи, но он на это не пойдет. Если что и сделает, то после двадцать восьмого марта. Сколько тут ждать!