Смена кадра
Шум прогреваемых турбин. Помещение, напоминающее кают-компанию, - круглые иллюминаторы, круглые столики и кресла, ножки привинчены к металлическому полу, ковровая дорожка. Переборки, выступающие от стенки метра на полтора, делят салон на своеобразные небольшие отсеки - столик, четыре кресла, телевизор на угловой полочке. В поле зрения камеры наискосок - один из таких отсеков и часть другого. Три кресла пусты, в четвертом вертится Воображала - трогает обивку, выглядывает в иллюминатор, крутится, болтает ногами, восторженно сообщает скучающему у перегородки спецназовцу:
- Я никогда не летала на спецсамолете! Здорово, правда!?
Спецназовец не отвечает, смотрит мимо.
Рев турбин усиливается, салон начинает слегка дрожать. Входит один из тех, что заходили к Воображале в кабинет - бритый с каменным лицом. Он садится в кресло напротив Воображалы, защелкивает пряжку ремня, поднимает на Воображалу взгляд - тяжелый, неодобрительный.
- Я в первый раз лечу на военном самолете! - радостно сообщает теперь уже ему Воображала. Он не отвечает на ее улыбку, говорит без выражения:
- Пристегнитесь.
Воображала хмыкает, достает из-за спины два ремешка с пряжками, крутит их и с торжественным выражением лица защелкивает замок.
Щелчок очень громкий, металлический, больше похожий на лязг захлопнувшегося капкана. Впечатление это усиливается тем, что из спинки и подлокотников стремительно выдвигаются металлические захваты и с быстрым пощелкиванием смыкаются, приковывая Воображалу к креслу от пяток до шеи. Спецназовец у входа передергивает затвор автомата. Турбины взревывают в последний раз, и гудение их становится равномерным, дрожание корпуса прекращается. Прикованная к креслу Воображала выворачивает голову, пытаясь посмотреть одновременно на бритоголового в кресле и охранника у переборки (в момент трансформации кресла переборка становится сплошной, окончательно отгораживая находящихся в отсеке от остального мира). Говорит восторженным шепотом, недоверчиво:
- Это похищение, правда!?
Лицо у бритоголового по-прежнему каменное, спецназовец смотрит в сторону. Улыбка Воображалы становится еще шире, в голосе - ликующее предвкушение:
- Класс!!! А глаза мне завязывать будут!?
Смена кадра
Ровный гул турбин, свист рассекаемого воздуха. Немного снизу - летящий самолет необычного внешнего вида (немного скошенные крылья, нечто неуловимо-военное). Серое небо, белые стремительные полосы проносящихся мимо облаков. Сквозь треск помех слышен голос пилота:
- … Выходим из зоны облачности… Повторяю - коридор Б-12 курсом на…
Его перекрывает восторженный голос Воображалы:
- Представляете, меня еще ни разу не похищали! Это так здорово!..
Мужской голос с тоской:
- Да дайте же ей наконец эскимо, может, заткнется!?.
- Я не люблю мороженое без кофе и фисташек! Здесь есть фисташки?
Небо. Рваные облака. Военнный самолет.
И - три три сближающихся инверсионных следа.
Пока еще - далеко.
Растерянный голос пилота:
- Ракеты… Ничего не понимаю…
В отдаленный гул турбин вплетается тонкая визжащая нотка, становится явственнее, усиливается.
- Нас обстреливают да? Меня еще никогда…
Мужской голос с отчаянием:
- Дайте же ей, наконец, кофе!!!
Резкая прерывистая сирена тревоги. Ее перекрывает вопль пилота, в его голосе больше раздраженного изумления, чем мы страха:
- Ракеты, чтоб им сдохнуть!!! Они что там - все с ума посходили?!!
Три инверсионных следа растут, слегка изгибаются. Они совсем нестрашные - словно по голубой шолковой наволочке кто-то провел лезвиями, и в разрезы теперь лезет пух.
Сирена становится оглушительной, перекрывает все остальные шумы. На секунду сквозь нее прорывается ликующе-восторженный вопль:
- Класс!!! В меня еще никогда…
И - тишина.
Ватная, абсолютная, словно звуки просто отрезало. В этой тишине на том месте, где только что был самолет, расцветает беззвучное ватное облако взрыва, словно самолет был перезревшей хлопковой коробочкой, которая теперь раскрылась. Поначалу облако это ярко-зеленого цвета, потом яркость выцветает, теплеет, переходя в мягкое оранжевое свечение. Картинка застывает и окончательно обесцвечивается, превращаясь в фотографию на газетной странице. Крупным планом - заголовок под снимком: "А город подумал…". Голос комментатора:
- После неоднократных предупреждений по захваченному террористами самолету был открыт предупредительный огонь, но по странному стечению обстоятельств одна из ракет оказалась оснащенной…
Камера отступает от стола, на котором лежит газета, обводит комнату. Комната явно детская, обои с персонажами мультиков, разбросанные игрушки, свесившийся со стула черно-красный детский комбинезончик. Вот разве что покрывало на кровати (мельком, не задерживаясь) яркое, черного шелка, в крупный красный горох. Комната не пуста - камера останавливается на девочке лет шести.
На стоящем у окна стуле на коленках, положив руки и подбородок на широкий подоконник, стоит и смотрит в окно Анаис. Поза очень похожа на любимую позу Воображалы, но принять ее за Воображалу невозможно - у нее короткие черные волосы, блестящие, как шелк, и подстриженные в очень ровное каре, волосок к волоску. Да и одета она иначе - черное платье-резинка в крупный красный горох, черные колготки-сеточка и сетчатые же перчатки выше локтей, красные лаковые туфельки на каблуке. Голос комментатора:
- … проводит тщательное расследование причин, позволивших произойти столь возмутительному…
Шум отъезжающей машины. Анаис отворачивается от окна, делает несколько неуверенных шагов. Видно, что туфли на шпильках ей велики. Шатаясь, она добирается до кровати, дергает покрывало - алые кружочки покрывают его лишь на две трети, оставшийся край абсолютно черный.
Анаис садится на пол, подтягивает черный край к себе левой рукой. В правой ее руке зажата открытая губная помада, ею она начинает дорисовывать красные кружки на покрывале.
Некоторое время она сосредоточенно занимается этим делом (камера потихоньку приближается). А потом вдруг резко оборачивается прямо в камеру.
У нее очень светлое, почти белое, лицо (непроницаемое выражение маленького Будды), обрамленное аккуратной черной челочкой, ярко-алые, лаково блестящие губы и удлиненные черные глаза - чуть приподнятые к вискам, тоже густо подведенные. Пару секунд она просто смотрит в камеру с непроницаемым выражением, а потом чуть улыбается краешком губ и слегка подмигивает…
Смена кадра
Врач, пошатываясь, вылезает из такси, говорит помогающей ему ярко раскрашенной и малоодетой девице:
- Солнышк-ко, я б-бы с уд-довольствием-м… но н-не могу. Н-не м-могу, п-поним-маешь…
Девица фыркает, выражается непечатно. Врач, не обращая на нее внимания, пытается попасть ключом в замочную скважину, говорит в пустоту:
- Н-не сегодня, понимаешь… сегодня меня убивать будут… да… Так вот. Такие, значит, дела…
- Да кому ты сдался, козел! - говорит девица и уходит, рассерженно постукивая каблучками.
Врач, кое-как справившись с замком, заходит в дом. В подъезде полутемно, и он опять долго возится перед дверью - уже на своей площадке. В прихожей темно, но в комнате достаточно освещения от рекламных огней и фонарей за окном. Не зажигая света, врач нетвердой походкой подходит к бару, долго возится с дверцей и так же долго - с плоской бутылкой. Наконец наливает высокий бокал, медленно выпивает до половины (не залпом, а просто глотками, словно воду). Продолжая стоять спиной к центру комнаты, поворачивает голову и говорит устало через плечо неожиданно трезвым голосом:
- Сколько можно тянуть? Только не прикидывайтесь, что вам нравится сидеть в моем продавленном кресле. Пришли стрелять - так стреляйте, черт вас возьми, а не хотите - так выметайтесь отсюда!..
Вспыхивает свет. Мужской голос говорит негромко и спокойно:
- Сначала я хотел бы кое-что узнать…
При звуке этого голоса врач вздрагивает и оборачивается, на лице - изумление. Говорит растерянно:
- Забавно… Я никак не предполагал, что это будете именно вы…
Смена кадра
Экран телевизора, программа "Информ". Молоденькая блондиночка читает монотонным голосом:
- … что же касается расследования, проведенного нашими корреспондентами по факту халатности на полигоне Капустина Яра, то наиболее вероятной представляется версия, не исключающая возможности целенаправленной и заранее подготовленной диверсии, в связи с чем возникает резонный вопрос…
Врач выключает звук (дикторша продолжает беззвучно шевелить накрашенными губами), встает, вынимает из бара очередную бутылку. Очень осторожно наполняет два бокала. Сидящий по другую сторону стола мужчина поднимает голову. Это Конти. Перед его сцепленными руками на столе лежит полицейский пистолет.
- Она всегда была послушным ребенком… - говорит Конти очень тихо, - Всегда… Она всегда делала то, что от нее хотели… И становилась тем, кем ее хотели видеть… А я ведь так и хотел… Какой же отец не мечтает, чтобы дочь была послушной и доброй! Сильной - да, но не жестокой. Сильные - они не бывают жестокими, любая жестокость - она от слабости. Я виноват. Должен был понимать, что люди - разные. Должен был научить… Не всех можно слушаться. Должен был сразу понять, что ты за…
- Выпьем, - говорит врач, поднимая бокал.
Секунду Конти смотрит на него, потом берет свой бокал. Говорит спокойно, как о давно решенном.
- Я должен был убить тебя сразу. Еще тогда… Это было бы правильно.
- Правильно, - соглашается врач, торжественно кивая, - Давай выпьем за это!
Они синхронно поднимают бокалы, салютуя друг другу, молча пьют. Конти - залпом, врач - медленно, мелкими глотками, как воду.
- Кто-то крикнул - "ракета!"… - говорит Конти, задумчиво ставя бокал и беря пистолет, - Кто-то наверняка это крикнул… - он прицеливается, - А Тоська - девочка послушная…
Выстрел - не громче хлопка пробки из-под шампанского, взрыв разбитого телевизора, Конти задумчиво рассматривает дымок из глушителя, добавляет:
- Послушная и доверчивая.
- Забавно… - говорит врач, - Я ведь знал, что меня убьют… Они тогда просто забыли, но я-то знал, что обязательно вспомнят. И не спрячешься. Бесполезно ведь, ежу понятно, куда от них спрячешься? У них всюду свои люди… Да и какой из меня нелегал на старости лет! Долго ли я смог бы бегать? Только растянуть агонию, в конце концов все равно ведь поймают. Ждать… Это гораздо хуже - ждать… Даже напиться не получается, я пробовал. Ни-фи-га…
- … Кто же еще мог поверить в то, что мне дадут "Нобелевку"? Я сам не верил, пошутил просто. А она - поверила. Она всегда верила моему вранью. И вранье становилось правдой. Всегда… И кто-то наверняка крикнул - "Сейчас эта дура в нас врежется!.."…
- … Пьешь, пьешь - и ничего. Только голова болит. Думаешь, я испугался? Нет. Просто тошно…
- … Однажды она вообразила себя французской маркизой. Мне тогда пришлось срочно учить язык - она не понимала по-русски. Ни слова!.. И манеры… Это не притворство, нет, так притворяться невозможно. Просто я сам ее так воспитал. Сам виноват…
- Но все-таки одного я не понимаю - почему именно вы?
- Сейчас уже поздно. Может быть - и тогда было уже поздно… Знаешь, когда мне надо было тебя убить? Десять лет назад… Мне тогда ужасно этого хотелось, ты стоял у кабинета, такой молодой, такой наглый, такой благополучный… Хотя, может быть, уже и тогда было бы поздно.
- … Никак не ожидал. Нет, ну в самом деле! Кто угодно другой, но вы?.. Вам-то какой резон? Не понимаю…
- … Это не месть… Просто так будет правильно. Хотя, может, и месть. Но все равно - правильно. Я должен… Хотя бы это. Тебя и тех… других… Которые… Ты их знаешь. А, значит, узнаю и я. Так будет правильно…
- Правильно, - кивает согласно врач, наливая еще, - Выпьем.
- Выпьем, - соглашается Конти.
- Но все-таки - почему?
- А? - Конти хмурится, сосредоточенно пытаясь вникнуть в суть вопроса.
- Почему именно вы?
Конти некоторое время сосредоточенно думает, говорит уже куда менее уверенно:
- Думаю, так будет правильно.
Врач некоторое время обдумывает этот ответ, потом начинает смеяться. Тычет пальцем в расстрелянный телевизор:
- Так вы что - тоже поверили в эту лажу?!!
Смена кадра
В узкую кабину движущегося лифта втиснуты пятеро. В центре - сияющая Воображала. На ней тюремная роба в голубоватую вертикальную полосочку с оранжевым ромбом на груди, ноги в таких же полосатых брючках широко расставлены, руки скованы наручниками, на глазах - черная повязка. Голова гордо поднята, вид довольный до неприличия. По бокам от нее два спецназовца при полном параде и вооружении, за ними, у самой задней стенке - еще двое.
Лифт останавливается, двери открываются с непривычным шипением, на стоящих в нем падает резкий желтоватый свет. Один из спецназовцев толкает Воображалу дулом автомата в спину. Они выходят из лифта (Воображала впереди, конвой - приотстав на шаг), оставшиеся двое несколько задерживаются - им мешает врач.
Он безвольно обвис у них на руках, поэтому его раньше и не было видно из-за спин впереди стоящих…
Смена кадра
Открывающаяся дверь в кабинет без окон с кучей малопонятной аппаратуры и огромным экраном во всю заднюю стену (на экране - огромное полукруглое помещение с рядами экранчиков вдоль стен, невысокие сплошные столы с терминалами, в большинстве пустые, за некоторыми - люди в одинаковых серых комбинезонах). Из-за узкого стола навстречу входящим с радостной улыбкой поднимается Дядя Гена, протягивает приветственно пухлые руки, делает пару шагов. Останавливается. Перестает приветливо улыбаться. Лицо его наливается кровью, глаза вылезают из орбит, рот округляется. Похоже на то, что первоначальное его желание поприветствовать вошедших уступило место желанию кое-что сказать, однако осуществить это намерение ему стало весьма затруднительно по причине перебоев с дыханием.
Первые два спецназовца синхронно толкают Воображалу в спину дулами укороченных автоматов, Дядя Гена пятится, ошалело смотрит, как другая пара невозмутимо вволакивает безвольное тело врача и бросает его в стоящее у стола кресло. Сглотнув, Дядя Гена обретает, наконец, возможность говорить. Голос у него сдавленный:
- Эт-то… что?!!
Спецназовец поводит дулом, указывая на обвисшего в кресле врача и сияющую Воображалу, которая заинтересованно прислушивается:
- Сопротивлялись при задержании…
- К-каком задержании?!! Вы что, с ума сошли?! - шипит Дядя Гена, лицо у него предынсультное, - Снять немедленно!!!
Один из растерявшихся спецназовцев снимает с Воображалы повязку и наручники. Двое других пристраивают в кресле врача, по-прежнему не подающего признаков жизни. Воображала с интересом осматривается, замечает врача, дергает спецназовца за камуфляжную штанину - тот испуганно оборачивается:
- Любезный, кофе, пожалуйста. И побыстрее!
После чего то ли прыгает, то ли падает в пустое кресло и разваливается в нем, по-мужски закинув ногу на ногу (ботинок на колене). Щелкает пальцами, поторапливая.
Вконец ошалевший спецназовец зачем-то отдает честь и торопится к двери. На переднем плане Дядя Гена грудью наскакивает на того, кто говорил о сопротивлении и с яростным шепотом теснит его к той же двери:
- Вы что себе позволяете? Вам что приказано было?! Простого дела доверить нельзя!!! Что на вас нашло?!
У двери возникает небольшая заминка, поскольку каждый из спецназовцев спешит первым покинуть кабинет разъяренного начальства, а дверь достаточно узкая. Со свирепым выражением на багровом лице Дядя Гена буквально выдавливает их сквозь эту узкую дверь и с треском ее захлопывает, после чего оборачивается, быстро натягивая на лицо приветливую улыбку. Поскольку общее свирепое выражение все еще сохраняется, а цветом лицо это больше напоминает стоп-сигнал, зрелище получается впечатляющим.
Смена кадра
Четыре спецназовца растерянно топчутся у захлопнутой двери, переглядываются. Тот, что говорил о сопротивлении, хмыкает, спрашивает смущенно (непонятно, то ли остальных, то ли себя самого):
- И правда… Что это на нас нашло-то, а?..