Смена кадра
Темный коридор. Дверь кабинета. Тот же Врач, но видно, что прошло довольно много времени. Бородка его уже успела основательно отрасти и закурчавиться - аккуратненькая такая, можно даже сказать - солидная. Да и прическа теперь другая, волосы подстрижены короче и зачесаны назад. Может быть, именно это придает его внешнему виду легкую агрессивность. Несильную, но вполне ощутимую. И в тоне его больше нет ни следа былой неуверенности и сочувствия.
Врач возится с ключами, запирая дверь кабинета, говорит немного раздраженно, поглядывая в камеру через плечо - брови высокомерно приподняты, взгляд чуть свысока:
- А чего вы, собственно, хотели?.. Я нейро-хирург, а не косметолог! Мы и так сделали все возможное… Да ее же пришлось буквально по кускам собирать, где тут было думать о…
Пожимает плечами, добавляет с усилившимся раздражением:
- Обратитесь к специалистам, в администрации вам дадут адреса. Но я бы на вашем месте не торопился, дождался окончательного выздоровления… Зачем заранее впадать в панику, может, там половина сама собой рассосется, известны же случаи… Организма молодой, восстанавливается легко, это в нашем возрасте, знаете ли, а у нее… Ткани еще мягкие, быстро растущие… Ну, и физиотерапия, конечно… Я бы на вашем месте просто подождал. Полгода - не такой уж большой срок, дайте организму отдохнуть, у нее же и так там шов на шве…
Врач уходит по темному коридору. Он идет очень быстро, можно подумать даже, что убегает, но голова его поднята гордо и независимо, а незастегнутый белый халат бьется за спиной, словно накрахмаленные крылья.
Конти смотрит ему вслед.
У него странное выражение лица - очень спокойное. Очень-очень спокойное, даже слегка застывшее в этом спокойствии.
Больница живет своей жизнью - по коридору проходят люди, кого-то провозят в инвалидном кресле, пробегает молоденькая медсестра со стопкой затребованных кем-то папок. У окна две пожилые женщины в не слишком свежих белых халатах - то ли медсестры, то ли санитарки, то ли просто дежурные. Говорят о чем-то своем (камера фокусируется на них, приближается).
Одна из женщин замечает медленно идущего по коридору Конти, расширяет глаза, толкает другую локтем в бок, шипит краем губ:
- Глянь-глянь, отец пошел! Да вот же он, куда ты смотришь?!..
- Тот самый?.. Ужас-то какой, ой-ты, господи!.. - вторая моргает подслеповато, качает головой в мелких фиолетовых кудряшках. Поджав тонкие накрашенные губы, добавляет: - Горе-то какое!
Но любопытства в ее голосе намного больше, чем сопереживания. Первая морщится, словно разжевала лимон. Шипит сквозь зубы, глядя вслед Конти почти злорадно:
- Я всегда говорила - зря тогда запретили эвтаназию. Как же - негуманно, нарушение прав человека!.. Вот теперь и… уж лучше бы сразу, вместе с матерью… Она же вся переломанная… Вся, просто живого места… Как ей теперь с такой-то вывеской?.. А если еще и дурочкой останется?! Нет, уж лучше бы сразу…
- Ай, не скажи! - вторая опять трясет фиолетовыми кудряшками, в голосе ее последние капли сочувствия исчезают под мощным наплывом зависти, - Это же не мы с тобой - это же сам Конти! С их-то деньжищами - и не сделать своей доченьке новой мордашки? Как же! Сейчас из любой уродины тебе такую конфетку склепают - будьте нате! Только плати. Мало ли, что она не реагирует… логопедов наймут, профессоров там всяких… С их-то деньжищами!.. Выучат, вылечат, и личико подштукатурят, и ножки удлинят - сейчас все можно! Если деньги есть.
Первая смотрит в окно.
На улице яркое солнце отражается в лужах. Ярко-зеленая трава на газонах и еще по-весеннему полупрозрачные деревья.
Черная машина с тонированными стеклами - у самых дверей. Шофер предупредительно распахивает дверцу. Конти, помедлив, садится.
Беззвучно захлопывается дверца, машина медленно трогается.
Первая санитарка смотрит вслед уезжающей машине. Говорит очень тихо:
- А я бы все равно не хотела - вот так… Даже со всеми ихними деньжищами впридачу…
И вторая не находит, что на это ответить, сразу теряя весь свой напор. Только поджимает губы и опять встряхивает фиолетовыми кудряшками…
Смена кадра
Камера движется вдоль темно-серой стены, на стене - пара кашпо с яркими неживыми цветами, какие-то выцветшие плакатики разъяснительно-предупредительного содержания о вреде курения, алкоголя и чего-то там еще. За коротким коридорчиком - просторный холл зоны ожидания. Мягкие кожаные диваны, телевизор, аквариум, столики с журналами.
Людей в зоне ожидания не слишком много - пожилая женщина с недовольным выражением лица, рядом с ней - толстая девочка лет семи, она ест банан, очень сосредоточенно и целеустремленно, с видом человека, занятого чрезвычайно важным делом. Перед каждым новым укусом пухлые губы на миг застывают, а потом резко смыкаются - решительно и неотвратимо. Вот она открывает рот очередной раз - и замирает, забыв про свое важное дело и буквально вытаращив глаза на что-то, пока находящееся за кадром. Женщина одергивает ее, но и сама исподтишка бросает в ту сторону любопытные взгляды, поджимает губы.
Камера отъезжает. На следующем диванчике за аквариумом - девушка с глянцевым журналом, мальчик в очках и старушка. Девушка перестает читать, мальчик моргает, снимает очки, начинает их протирать, старушка просто смотрит - смотрит жадно, в упор..
Мимо них проходит Конти (высокий, очень прямой и напряженный), ведя за руку девочку лет трех. (Девочка со спины, белые колготки, оранжевое платье, голубой бант с оранжевой каемкой). Девочка прихрамывает, и поэтому Конти идет медленно. Но Конти все равно предпочитает не брать ее на руки, словно от этого зависит что-то важное.
Сидящие в холле смотрят им вслед. На лицах - нездоровое любопытство, интерес и отвращение, что-то неуловимо одинаковое, несмотря на разные оттенки…
Камера скользит вдоль ряда этих лиц, сначала медленно, потом слегка ускоряя движение.
Смена кадра
Ощущение непрерывного движения - сначала вдоль стены, потом в открывшиеся двери.
В кабинете движение не останавливается, его продолжает встающая навстречу вошедшим полная женщина-врач, она глядит только на Конти, игнорируя девочку, качает головой:
- Сожалею, но Виталий Павлович просил передать, что не видит смысла продолжать процедуры, за последнее время улучшений не зафиксировано, так что ничем больше не можем вам…
Камера, продолжая движение, делает разворот к дверям, двери раскрываются…
Смена кадра
Двери раскрываются, на них накладываются другие раскрывающиеся двери - другие двери другого кабинета.
Старик за столом (высокий, худой, нескладный), все время смущенно хмыкает:
- Сожалею, что вы… хм… проделали такой… хм… путь…
Выбивает пальцами дробь на столешнице.
Пока он говорит, камера делает быстрый объезд кабинета, на секунду задерживается на девочке у окна.
Девочка смотрит в окно. Окно выходит на Дворцовую площадь, вид немного сверху, этажа с четвертого. Вокруг Александрийского столпа - шумный митинг. Бьются транспаранты, конный отряд блюстителей порядка пытается прорваться сквозь толпу. Камера меняет фокус, теперь резко видно стекло, мутно - панораму. По стеклу бегут крупные капли - на улице идет дождь.
Смена кадра
На улице дождь. Капли бегут по стеклу.
Молодой женский голос говорит на не очень твердом, излишне правильном русском:
- Мы были бы рады, но правила устанавливаются не нами, и если вероятность благополучного исхода менее тридцати процентов…
Камера меняет фокус. За окном (видно, что это первый этаж) - старая улочка маленького европейского городка, угол ажурной решетки, старый фигурный фонарь, лепнина на стенах.
Камера отъезжает.
Девочка по-прежнему смотрит в окно, она и одета почти по-прежнему - платье, хоть и другого фасона, но тоже оранжевое. Камера делает объезд кабинета, явственно направляясь к дверям. Цепляет Конти и молоденькую, очень серьезную девушку за столом. Девушка продолжает говорить:
- Существует еще Совет Учредителей, и если вы обратитесь лично, может быть…
Но камера уже в очередном коридоре.
Движение нарастает, пока еще очень медленно, почти незаметно. Вдоль стены сидят какие-то люди, они оборачиваются, отвлекаются от своих дел, на лицах - все те же страх и нездоровое любопытство.
Смена кадра
Новый кабинет.
Девочка (со спины) сидит на высоком белом стуле с ажурной спинкой, ее ноги в белых колготках и светло-голубых туфельках далеко не достают до пола. Рядом с ней - маленький юркий человечек в белом халате и с гривой таких же белых волос. Он вертит сухонькими ручками ее голову, мнет лицо, поворачивает, приподнимает, щупает кожу. Ему для этого даже не приходится наклоняться. Наконец, поднимает голову, пожимает плечами:
- Боюсь, что не могу вам ничем…
(Все это - очень быстро, камера только успела объехать их с девочкой вокруг и вновь устремилась к дверям, окончания слов уже не слышно).
Вновь коридор, движение убыстряется, лица у стены почти сливаются.
Лица - другие.
Но выражение на них - то же самое…
Смена кадра
Снова кабинет.
Профессор с бородкой разглядывает черные пластинки рентгеновских снимков, складывает их в стопочку, кладет на стол, руки у него жесткие, с твердыми пальцами. Говорит что-то по-немецки, коротко и отрицательно. Пожимает плечами.
Лицо у него отстраненно-скучающее.
Смена кадра
Крупным планом - снимки.
К ним тянется пухлая рука.
Камера отъезжает назад.
Но не делает попытки устремиться к двери.
И вообще, в этом кабинете есть что-то необычное. Может быть - то, что Конти сидит на стуле (до сих пор его показывали только стоя).
Может быть - раскрытые окна, в которые врывается слабый шум прибоя - окна выходят прямо на пляж, по которому разбросаны какие-то беседки, скамейки, зонтики и шезлонги, а чуть подальше - еще пара одноэтажных домиков. Может быть - сам врач, толстый китаец неопределенного возраста.
Или то, что этот китаец улыбается…
По контрасту с Конти, одетым в темно-серый костюм при галстуке и накрахмаленных манжетах, на китайце что-то легкое и легкомысленное (белые полотняные брюки и майка с короткими рукавами).
Китаец откладывает снимки. Пожимает плечами. Продолжает улыбаться. Голос у него мягкий и слегка виноватый:
- Я врач, а не Господь Бог…
Но движения к двери не возникает, этому мешает доносящийся из окна смех и шум прибоя. Звуки вдруг становятся громче, привлекая внимание, камера переходит на окно и девочку (со спины).
Девочка смотрит в окно.
За окном - пляж, море, солнце. Несколько загорелых молодых людей играют в ручной мяч. Шум прибоя и смех становятся несколько тише.
Голос китайца, заканчивающего фразу:
- … именно ко мне?.. В Питере и под Арзамасом есть пара неплохих клиник, я уже не говорю про Южно-Сахалинский Центр, почему бы вам…
Камера возвращается в кабинет. На лице Конти - жесткая невеселая улыбка, китаец понимает ее без слов, его тон несколько меняется:
- О-о… Но и в Европе есть неплохие специалисты… Вы не были в Копенгагене?.. О-о… хм-м… Ну, а в Южной Словении?.. Этот Иртрич… говорят, он просто творит чудеса…
Конти продолжает улыбаться, лицо у него закаменевшее, неживое. Китаец еще сильнее меняет тон, теперь он непривычно серьезен и уважителен:
- Даже так… Тогда… - замолкает на минуту, жует губы, трет лысину тем движением, каким другой поправлял бы волосы. Добавляет после паузы, задумчиво, но решительно:
- Тогда вот что я вам скажу…
Шум прибоя усиливается, заглушая его слова, камера вновь переходит на окно, приближается, объезжает.
Окно теперь расположено не в кабинете, а на полуоткрытой веранде, одна сторона ее открыта, на двух торцевых - большие окна, они тоже открыты. На веранде - стол с остатками завтрака или просто легкого чая: кофейник, чашки, тыквенные семечки в плоской вазе, фисташки, тонкие бутербродики. У стола - три стула, на двух, друг напротив друга, - Конти и китаец. Конти уже без пиджака, галстук сбит, рубашка немного помята, прическа растрепана. Он курит, по его облику и горке окурков в пепельнице на столике (на секунду - ее крупным планом) видно, что прошел уже не один час.
Третий стул немного отодвинут от стола к боковому окну. На нем, коленками на сиденье, стоит девочка, положив локти на подоконник и глядя в окно. Шум прибоя (человеческих голосов и смеха с пляжа больше не слышно).
Китаец говорит, и шум прибоя время от времени перекрывает его слова:
- …уяснить, что вам, собственно, надо? Надо ли вам, чтобы она выиграла конкурс на мисс Вселенную, или же вам просто надо, чтобы она была счастлива? В первом случае - я опять повторяю вам то, что вы уже слышали, и н только от меня…
(Шум прибоя)
- …что такое красота? У разных культур на этот вопрос разные взгляды. Нет абсолютных и всеми во все века признаваемых эталонов. То, что казалось прекрасным вчера, завтра может вызвать лишь…
(Шум прибоя)
Камера уходит с веранды. Скользит по пляжу, мимо рекламного плаката какой-то фирменной джинсы - "Ты - это то, что ты носишь!", голос китайца:
- …Мы - это то, что мы носим, будь то одежда или тело. И, главное, - как носим. Любой, самый изысканный вечерний туалет можно носить так, что он покажется грязной тряпкой. И можно выглядеть принцем в застиранных джинсах…
(Шум прибоя)
Во время этого и дальнейшего разговора камера движется по пляжу, потом по воде, на солнце. Солнце постепенно становится менее ярким, отступает, касается воды. Камера возвращается на пляж. Уже вечер, на пляже никого, кроме Конти, китайца и девочки.
Конти и китаец вынесли на пляж стулья с веранды, от них по оранжевому песку тянутся длинные ярко-синие тени. Девочка сидит прямо на песке. Волосы ее растрепаны ветром, бант развязался. Она зачерпывает песок голубой туфелькой и смотрит, как он высыпается.
Она сидит к нам лицом, но лицо это в тени, да и не видно его из-под спутанных светлых волос.
- …Воображение - великая сила. Мы такие, какими себя представляем, это верно процентов на восемьдесят. Или, что еще более верно - мы такие, какими представляют нас окружающие. Говорите человеку ежедневно, что он свинья - и рано или поздно он захрюкает…
(Шум прибоя)
- …и что вы думаете? Тюрьмы там действительно забиты теми, кто родился в среду. Потому что им с пеленок внушалось - раз уж ты родился в среду, то тебе судьбой предначертано стать преступником и никакой другой возможности…
(Шум прибоя)
- …Вспомните сказку про Золушку. Знаете, что именно превращало ее в принцессу? Не крестная фея с ее платьем и волшебными туфельками, не карета с лакеем и даже не принц - это все внешняя атрибутика, станьте принцессой, и все это у вас появится автоматически. Ее преображала уверенность в себе. Внутренняя уверенность, вера, если хотите…
(Шум прибоя)
- …Уверенность в себе способна любую дурнушку превратить…
(Шум прибоя)
- …Конечно, она никогда не станет топ-моделью, но при наличии уверенности в себе любой физический недостаток может выглядеть просто милой и пикантной особенностью. А вырастить ее такой…
(Шум прибоя)
- …Сложно, да… Трудно… Не стану вас обманывать - это будет очень трудно. Придется многое поменять в вашем ближайшем окружении, я не только жилье имею в виду, потратить много времени и сил… Вам придется изменить сам образ жизни, не говоря уж… (шум прибоя)
- …Не в городе, нет, ни в коем случае! Это первое, что просто необходимо… в городе, особенно большом, вы не сможете, мегаполис засасывает. Поначалу будет казаться, что все в порядке и вы вполне справляетесь, а потом станет поздно… Только свой дом, где-нибудь в глуши, без соседей… только свои, проверенные люди, и никаких посторонних контактов, пока она… (шум прибоя)
- …А я и не говорил, что это будет просто! Но вы все-таки подумайте, слишком ли это большая цена… Мне почему-то кажется, что не очень. Во всяком случае - для человека, который сумел пробиться к самому Иртричу без трехгодичного предварительного ожидания… Попробуйте… В конце концов - что вы теряете?..
Камера наплывает на солнце, солнце желтеет, тускнеет, подергивается дымкой.
Смена кадра
Мутно желтое тусклое солнце сероватого городского дня. Вид из окна высотного дома - того самого дома, из первых кадров. Камера захватывает руку с сигаретой (камера на уровне глаз курильщика).
Конти затягивается, выпускает дым красивой струйкой.
Вдруг камеру закрывают маленькие ладошки, в темноте звучит заливистый детский смех.
Камера выныривает из темноты назад, захватывая целиком стоящего у окна Конти и вскарабкавшуюся на стул и подоконник девочку. Конти оборачивается, подхватывает девочку на руки, кружит по комнате. Девочка смеется.
Камера приближается, пытаясь поймать ее лицо, но девочка смеется, трясет головой…
Голос Конти (тон отчаянно-решительный):
- Какая же ты у меня красивая!!!..
И в этот момент камере наконец удается поймать ее лицо.
Эхом продолжает звучать: "Красивая… красивая… красивая…"
Ее лицо больше всего похоже на лоскутное одеяло из-за множества разномастных шрамов и шрамиков разной длины. На нем не видно ни бровей, ни ресниц. Шрамы по-разному стягивают кожу, поэтому внешний угол левого глаза сильно приподнят к виску, а внутренний угол правого опущен, из-за чего глаз кажется вывернутым. Губы тоже перекошены по диагонали в незакрывающейся гримасе так, что видны мелкие неровные зубы.
И, хотя девлчка смеется, лицо это остается совершенно неподвижным…