А здесь выбор оставался лишь за ней. Женька не спешила - и не потому, что ей зимой исполнилось всего пятнадцать. По их меркам, особенно по нынешним, - невеста. В маленьких, затерянных у чёрта на рогах гарнизонах свои законы.
Раньше бывало так: девушек старше семнадцати в Девятке практически не оставалось - закончив школу, уезжали учиться дальше. Не поступив сразу, цеплялись как могли за большие города - лишь бы не возвращаться в затерянную в прибалхашских степях дыру…
И что прикажете делать молодым лейтехам, сдуру не успевшим жениться в училище или сразу после выпуска? Всё выбиравшим, да так и не выбравшим? Принцессу ждавшим? А молодым холостым прапорщикам? Молодым и не очень гражданским специалистам (не только холостым: они, бедняги, тут бывали в длительных командировках, без семей, и соотношение специалистов к специалисткам было десять к трём)? Ну и?
Что им всем делать? Бром пить? Или наоборот, листать "Плейбой" на ночь глядя? Для стимуляции эротических сновидений?
К чужим жёнам лучше не соваться. Там у господ офицеров свои игры. Перекрёстное опыление. По обоюдному согласию. Не всегда, конечно, всё мирно, случаются и эксцессы - но не часто. Сегодня я у тебя, завтра ты у меня, - всё не так постыло служба тянется… Но чужой, сиречь холостой, - не суйся. И убить могут. На дуэли. Были случаи - убивали… И без дуэли могут - тоже были случаи.
(Это всё, кстати, оставалось проблемами белых людей, а солдатские казармы за обиталища таковых от века не считались.)
Молодые товарищи офицеры выкручивались как умели. Одни гуляли-целовались с малолетками, балансируя на грани между статьёй за растление и спермотоксикозом - и мгновенно, уже не выбирая, женились в первом же отпуске. Год-другой холостой жизни в Девятке - любая принцессой покажется. Таких стерв привозили…
Другие - тоже гуляли-целовались со школьницами, но этим дело не заканчивалось. Заканчивалось тем, что юная Джульетта переезжала с вещами к своему Ромео - не такому юному, лет на семь-восемь старше. Родители не препятствовали - пожившие в похожих гарнизонах оч-чень с пониманием ко всему относятся. Справляли неформальную свадьбу - а потом невеста ждала пару-тройку лет, дабы подтвердить свершившийся факт штампом в паспорте. С выпускных экзаменов десятиклассницы порой выбегали к коляскам - покормить, перепеленать…
Так и жили.
Правда, сейчас появились вдовы.
…Женька всё видела - и не хотела. Хотела в город, учиться… Хотела… А теперь ничего не ясно и не понятно. Брожение и смятение в умах. Но ясно одно - выпускники и выпускницы этого года завоёвывать столицы не поедут. Скорее всего - не поедут… Может - не поедет и следующий выпуск. Может - всё навсегда.
Они и сами не знают, эти взрослые и умные. Даже папа, знавший всё и обо всём - не знает. И генерал Таманцев, ставший бывать у них в гостях после Прогона - не знает.
(По молодости лет Женька не задумывалась, нормальное ли это явление - генерал-майор, вдруг начавший дружить семьями с просто майором…) Чего-то они ждут важного, и скоро - она чувствовала это хорошо, - но совсем-совсем не знают, что это будет и чем закончится…
И даже Гамаюн - не знает.
Она называла его по сохранившей с детства привычке "дядя Гамаюн" - он любил, когда его звали по фамилии, и она звала, и посматривала на него так, как сегодня на солдатика на вышке, как смотрит порой женщина на мужчину - даже если ей едва исполнилось пятнадцать, а ему уже стукнуло сорок два. Он лишь улыбался уголками губ, у него была Милена, рядом с которой - и только рядом с которой - Женька начинала стыдиться царапин на торчащих из-под платья коленках…
Она звала его "дядя Гамаюн". Но в мыслях употребляла другое имя. - Услышанное от Славки Завадского. Имя страшное, как дым степных пожаров, доносящийся оттуда, снаружи. Страшное, как конвои с приспущенным флажком на переднем БТР - их встречали женщины с помертвевшими лицами: кто?! чей?! Страшное, как ночной звук ревунов с периметра или озера.
Имя страшное, но - чем-то прекрасное.
Карахар. Чёрный Дракон.
4
Женька лежала, раскинув руки, на тёплом плоском камне у самой воды. Мечтала с закрытыми глазами. Странные это были мечты. Считается, что все мечты завершающей половое созревание девушки прямо или опосредованно связаны с иным полом, но…
Ей не надо было мечтать. Стоило лишь выбрать и сказать: да. Или прошептать. Или просто кивнуть…
И - пришёл момент, не так давно, когда она кивнула… Но почему-то тогда ничего не получилось… Избранником стал Славик Завадский, лейтенант, из тех, молодых, что напросились в Отдел к Гамаюну с опостылевших своих тыловых должностей. Они со Славкой лишь целовались, и кое-что ещё, но самого главного не случилось, она не хотела, а потом…. Он трижды ходил в степь, в рейды - и рассказывал ей про горящие зимовья, и про кровь на снегу, и про обезглавленные трупы, и про страшный закон Карахара: двадцать своих за одного нашего - закон, исполнявшийся любой ценой, и про дротики, которые он вынимал из друзей… А ещё он пел странные песни, пугающие и зовущие, услышанные в степи и подобранные на гитаре песни, со словами, второпях переведёнными и срифмованными, пел и смотрел на неё - и она подумала: пусть будет так, пусть будет всё, раз они идут в степь и их убивают, убивают и для неё тоже, чтобы она жила - и она сказала: да! делай, что хочешь! но… он почему-то не захотел в тот вечер, наутро они опять уходили, на Ак-Июс, и Славка не захотел, сказал что вернётся и серьёзно поговорит с её папой, и…
Он не вернулся.
Колонна попала в засаду, хитрую и хорошо продуманную. Кочевники приучались не бояться Драконов Земли.
Гамаюн, с чёрным лицом, с забинтованной головой, своими руками выгружал "двухсотых" - никогда до того дня их не привозили в Девятку столько - а потом Карахар неподвижно стоял и молчал, когда укладывали и прикрывали знаменем, молча слушал проклятия в свой адрес.
И Женька подумала, что Карахар - имя страшное.
Но - чем-то прекрасное.
5
Она даже не мечтала - грезила наяву.
Странные были у неё грёзы… Здесь, на камне, уже не в первый раз, Женька воображала себя айдахаром. Водяным змеем…
…Она скользила в глубине, поднимаясь, и вокруг было темно, лишь слабо фосфоресцировали изгибы её многометрового, длинного и гибкого, налитого страшной и упругой силой тела, когда она, чуть повернув голову, косила назад огромным плоским глазом. Жёлтым глазом…
…Поверхность озера раздалась беззвучно, и светлее не стало, и она поняла - вокруг ночь. Она скользила, набирая ход - уже поверху. А потом слева будто возникло огромное зеркало, увеличивающее зеркало - с её отражением… Но там появлялось не зеркало, там появился Хаа, самый огромный, самый старый, самый мудрый айдахар в озере… Она была велика - он был больше, она была сильна - он сильнее… И - он был прекрасен. Они скользили, касаясь иногда чешуи друг друга, словно случайно - но не случайно… И она чувствовала, что внутри её что-то растёт, что-то зреет, что-то грозит лопнуть и разорваться, если она не будет плыть быстрей и быстрей, и она плыла быстрей и быстрей, она неслась спущенной с тетивы стрелой - огромной многотонной стрелой, способной пробить насквозь небо и землю… Хаа не отставал, он всё время держался рядом, и она знала, куда они несутся сквозь ночь - на потаённый, никому не известный островок в самом сердце озера - островок, где такими безлунными ночами свиваются в любовных играх огромные тела айдахаров… В странных играх - и прекрасных.
Интересные бывают грёзы у завершающих половое созревание девушек.
Женька ничего не услышала - почувствовала, что солнечные лучи перестали светить сквозь веки - и открыла глаза.
Неохватным вековым стволом над ней нависло поднявшееся из озера тело. Голова размером с глубинную бомбу приблизилась. Огромный плоский глаз смотрел на Женьку. Жёлтый.
Айдахар. Водяной змей.
Она не удивилась. И не испугалась. Она спросила, уже зная ответ:
- Это ты, Хаа?
Айдахар не умел говорить. Он наклонил огромную голову и повернул чуть набок - она увидела шрам над левым глазом. Это был Хаа - так его называла Женька.
Она встала.
Она подошла.
Они беседовали - Женька расспрашивала его о тайнах глубин, и о загадках других берегов, и о бесчисленных стадах золотых сазанов, и о тюленях, неизвестно откуда появившихся зимой в озере, и о многом другом… Только о затерянном в самом сердце озера островке, где безлунными ночами сплетаются в странных любовных играх огромные тела айдахаров, только об этом не спрашивала Женька у Хаа…
Змей отвечал, наклоняя голову или чуть покачивая ею - и смотрел на Женьку огромным плоским глазом. Жёлтым.
А потом… Она обхватила руками чешуйчатую шею, странно тонкую по сравнению с могучим телом (да и голова казалась относительно небольшой). Она прильнула к огромной живой колонне - чувствуя всем своим обнажённым телом, как бьётся жизнь и сила под удивительно мягкой и нежной шкурой… Айдахар развернулся, свился громадной спиралью - и распрямился, буквально выстрелил под визг Женьки в озеро.
Они поплыли купаться…
6
Может быть, айдахар, прозванный Женькой навевающим мысли о Киплинге именем Хаа, и был самым огромным в озере. Может быть, он был и самым старым… Но самым мудрым не был. Мудрость змей - миф, мозг их слишком мал и примитивен для любых мыслей, даже для глупых.
Айдахары, будучи ближайшими родственниками ужей и степных полозов, в этом смысле ничем от них не отличались. И мозг их отнюдь не развился пропорционально телу. Возможно, ужи и полозы даже превосходили айдахаров - если и не умом, то пластичностью поведенческих реакций. У них, у мелких пресмыкающихся, имелось достаточно хищных неприятелей, пернатых и четвероногих, которые тупых змей съедали в первую очередь. Водяные же гиганты природных врагов не имели… Рыбы в озере хватало с избытком - ну и к чему изощрять хитрость?
Не были айдахары и агрессивными. Не нападали даже на тюленей - мелкие острые зубы в огромных пастях идеально подходили лишь для охоты на лещей, сазанов и таящихся у дна усатых отшельников-сомов.
Но! Айдахары владели эмпатией - и весьма сильной. Эмоции и настроение мыслящих существ они чувствовали безошибочно. И порой подчинялись неосознанным или осознанным желаниям людей. Не всех. Некоторых.
Хаа не беседовал с Женькой, он даже не слышал её голоса - слух змея мог улавливать другие колебания, исходящие в воде от крупной рыбы. Женька говорила сама с собой. И сама себе отвечала движениями змея. В принципе, жертвы айдахаров - рыбаки с Девятки и два первых, не испугавшихся холодной воды купальщика - убили себя сами. Собственным страхом и ожиданием агрессии…
Женька всего этого не знала.
Она прижималась всем телом к прохладной шкуре Хаа и зажмуривалась, затаивала дыхание, когда змей ненадолго нырял…
7
Кожа быстро высыхала на солнце, покрываясь тончайшей плёнкой соли.
Стоило пойти скорей домой, под душ из относительно пресной воды, пока её не отключили (с трудом восстановленный опреснитель подавал холодную, мало пригодную для питья воду в дома Девятки по строгому графику). Но Женька не спешила.
Она снова лежала, раскинувшись, на плоском камне - и снова грезила наяву. Но грёзы стали другие…
Она представляла себя девушкой, девушкой степного племени - она знала, что ежегодно их приносили в жертву настоящему монстру озера, действительно хищному и безжалостному - Водяному Верблюду.
…Столб высился у самого уреза воды - слабый ночной прибой ласкал её босые ноги. Ремни, стянувшие тело, не доставляли боли - но держали надёжно и крепко. Вокруг тьма, абсолютная и непроглядная. Ей милосердно завязали глаза, чтобы спасти от вида надвигающейся клыкастой смерти, неотвратимой и ужасающей? Или ночь была такой - безлунной и беззвёздной? Женька не знала…
Она знала другое - плакать, кричать и пытаться бежать бесполезно. Бесполезно молить о пощаде. Бесполезно надеяться на чудо - что ночь пройдёт и никто за ней не явится. Можно только ждать. И она ждала - со странным нетерпением, и уже не просто ждала - призывала: приди, приди, приди… Приди и возьми меня! И дай дождь пастбищам, и дай приплод табунам и отарам, и дай удачу в бою воинам, и дай любовь женщинам… Приди! Возьми! Дай!
Будет не больно - она знала - будет прекрасно…
… Хаа после их купания не уплыл в глубины, он оставался рядом, и он ощущал страстный призыв Женьки… Длинный раздвоенный язык показался из пасти. У основания он достигал толщины мужской руки, но самые кончики были тонкими. Очень чувствительными. Очень нежными… Они дотронулись до загорелой груди еле заметным прикосновением - Женька изогнулась им навстречу, Женька застонала - они невесомо, воздушно скользнули вниз и…
…И всё кончилось.
Резко и грубо.
Взвыли сирены в городке - неожиданно, как всегда оно и бывало. Второй раз за утро - но эта тревога не закончилась так же быстро, как и началась… Перекликались на разные голоса ревуны у штаба, и на периметре, и на батареях побережья, и в других местах - не осталось ни одного человека в Девятке и окрестностях, не слышавшего мерзкий вой. Сирены вкручивались в мозг на барьере ультразвука, даже переходили этот барьер - Хаа услышал.
На подобные звуки у айдахаров выработался стойкий неприязненный рефлекс. Многотонное тело исчезло в озере мгновенно, хотя и бесшумно.
Женька не видела, что происходит в Девятке - расстояние небольшое, но прибрежные холмы прикрывали и городок, и значительную часть озера. Но тревога не рядовая. Сейчас начнётся… Она торопливо оделась, каждое мгновение ожидая услышать перестук очередей или рявканье танковых пушек. И гадала: где? Периметр? Пляж? Водозабор?
И тут всё смолкло. Тишина заложила уши. Ей стало страшно, казалось - это не банальный отбой тревоги, там всё кончилось внезапно и быстро, они не успели выстрелить из чего-либо или что-то взорвать, и Девятки больше нет, и она осталась одна в степи, сейчас она поднимется на холм, и…
Она поднялась - бегом, запыхавшись. Девятка стояла на месте. Василёк приветственно махнул с вышки. Похоже, он так до сих пор и смотрел в одну точку - туда, где Женька час назад перевалила через холм. Она стала спускаться, выравнивая дыхание…
8
Васильку надлежало неотрывно наблюдать за степью, на то и был поставлен на вышку. Но сейчас он мечтательно смотрел на Девятку, где исчезла между гаражами Женька. Смотрел и думал о многом: что не вечно ему быть черпаком, что ещё полгода - и будет у него право попроситься в Отдел, к Гамаюну, и он попросится, и будет ходить в степь, в рейды, где огонь и смерть, и носить будет не опостылевшее мешковатое х/б третьего срока, а ладно пригнанный по фигуре желтовато-серый камуфляж, и чёрную парадку, в Отделе парадки чёрные, как у морпехов - издалека все узнают боязливо. И Женька… Василёк не знал точно, что получится у него, вернувшегося из степи героя, с Женькой - но наверняка что-то хорошее, не то торопливо-гнусное с изнывающими от безделья бабищами, о чём шёпотом хвастали порой ребята, командированные на офицерские квартиры (пока хозяин на службе) починить-перетащить-разгрузить… Что-то чистое и светлое.
Скорее всего, многое могло в мечтах Василька сбыться - был он не дурак и не трус, просто молодой очень - а добровольцев Гамаюн принимал охотно…
Но жить Васильку оставалось меньше восьми часов.
III. Ткачик
1
- Ну и? - спросил Ткачик свистящим шёпотом Смотрел он в сторону, рот не раскрывался, губы не шевелились - чревовещание, да и только.
Главное и так ясно - прогулка старшого заканчивалась без ЧП. Но хотелось подробностей. Никого не повязали - в развалинах к прицелу приникшего или на дороге ветошью прикинувшегося, это понятно. Но, может, кто подозрительный встретился? Не такой, как всегда? Царапнувший по восприятию?
Лягушонок искусством чревовещания не владел, низко нагнулся над своими рыбацкими причиндалами, демонстрируя стороннему взгляду, будто что-то там у него стряслось. Крючок отвязался или черви разбежались. Ответил тихо и зло:
- Ну и ни хрена. Давай отбой, мичман. Здесь уже никто не станет… Я и так тут с удочками примелькался, как дурак туда-обратно по берегу…
Лягушонок распустил завязку на чехле с удилищами и стал неторопливо завязывать снова. Рыбалку он не любил, удочки служили чистой декорацией. Чехол маскировал СВД. (Плохо маскировал, честно говоря. Снайперская винтовка Драгунова в сборе, с обоймой и оптикой, куда шире связки удочек. И тяжелее.)
"А что делать", - подумал Ткачик. Что делать, если в Девятке для учёта спецов твоего профиля и уровня не нужны компьютеры. И калькуляторы… И простые счёты не нужны. Достаточно пальцев одной руки. Ты да я, да мы с тобой. Да ещё Багира.
Багира вообще сегодня изображала чудное видение. Или утреннюю посталкогольную галлюцинацию - рыжий длинный парик, плоская сумочка через плечо, косметика (!), обтягивающее платье (!!), туфли на каблуках(!!!)… Каблуки, правда, долго целям маскировки не прослужили… После пяти-шести ковыляющих шагов перекинула сумочку вперёд - характернейшим, кстати, жестом: точь-в-точь как АКСУ из походного в боевое; выдернутым оттуда ножом - по каблуку. Потом - по другому. Зашагала менее женственно, но более уверенно.
И без каблуков эффект был. Редкие встречные мужики останавливались, морщили лоб, смотрели вслед. Неизвестная женщина на Девятке - чудеса. Не бывает. Галлюцинация… Но и Багира - без улова. Никто на старшого с близкой дистанции не покусился. Хотя расслабляться рано.
- К "Хилтону", - скомандовал Ткачик. Глянул на часы. - Восемь сорок шесть, водовозка только что подъехала… Там - последний шанс. У них…
Лягушонок вздохнул и быстро пошагал к гостинице, помахивая удочками и изображая жертву бесклевья. Обогнал Гамаюна. Багира - уже там, заняла позицию чуть поодаль.
Пошёл и Ткачик - другой дорожкой, параллельным курсом, прикрывая сзади… Он тоже оделся в цивильное - спортивный костюм, кроссовки. Пробежка, дескать… Спортсмена Ткачик изображал упарившегося - куртка снята, рукава завязаны вокруг пояса. И что спрятано на поясе - не видно. Благо торс позволял не опозорить и здесь, в далёких степях, честь Российского Флота. Ни грамма лишнего - атлетичный мужик был Ткачик, сам сознавая то без ложной скромности и ложной гордости. И - был опасный.
Очень опасный.