* * *
Оторопело глядя, как Хмурый опрокидывает чашу, а оттуда не проливается ни капли, Серегин вдруг снова почувствовал мимолетный взгляд, ожегший, словно пощечина. На этот раз ему показалось, что взгляд пришел откуда-то слева. Командир и Олег находились правее его. Слева не могло быть никого, кроме…
Серегин осторожно скосил глаза. Было темно. Луна еще не взошла, а звезды, хотя и более крупные, чем он привык видеть, не давали света, и Серегина подмывало опустить на правый глаз стеклышко ноктовизора. Но он не стал этого делать, просто дал глазам немного времени привыкнуть.
Из темноты медленно проявилась неровная, зубчатая кромка остатков стены замка, местами полностью сходящая на нет, а местами достигающая двух метров высоты. А на ней, воспользовавшись удобной выемкой, как креслом, метрах в тридцати сидел объект. Олейников совершенно не скрывался, не прятался, как они, за стену, спокойно сидел на древних камнях, чуть расставив ноги, и глядел вниз на поляну.
Куратор и на этот раз оказался прав. Объект вновь появился в указанном месте в указанное время. Очевидно, его и впрямь интересовала странная компания на поляне, занимающаяся непонятно чем: то ли магией, то ли научным опытом.
- Внимание, объект на девять часов, - шепнул Серегин.
- Спокойно, - раздался в ответ в наушнике шелест голоса командира. - Придерживаемся нашего плана. Начинаем движение, когда объект пойдет к поляне.
Со своего места Серегин видел только темный силуэт, и уж тем более не мог разглядеть выражение лица Олейникова. Но ему казалось, что тот знает об их присутствии. Знает и… ничего не предпринимает. Словно ему и впрямь все равно, или он просто не берет их в расчет, так как считает, что они не в силах помешать ему, что бы он ни собирался тут сделать.
А что, если так и есть? - с колотящимся у горла сердцем подумал Серегин. - Вдруг мы действительно не в состоянии его захватить? Куратор принес кое-какую аппаратуру и оружие помощнее, чем было у них. Но вдруг они окажутся бессильными перед этим монстром?
Серегин вспомнил жуткие, чудовищные глаза объекта с тремя зрачками, расположенными "розочкой", и содрогнулся от этого воспоминания. Наверное, он и в самом деле напрасно считает объект прежним Олейниковым, человеком, пусть и с более развитыми способностями. Наверное, разгадывая загадочные головоломки, бывший капитан Олейников давно уже перешагнул черту и превратился из человека в кого-то другого. В кого? В Бога? В супермена? В чудовище? Наверное, последнее было наиболее вероятно.
Как бы там ни было, решил Серегин, хватит относиться к нему, как к человеку. Да, он не виноват, что стал монстром. Но от этого он не становится менее опасным. На нем уже достаточно много трупов. Его надо остановить. И они втроем, те, кому надлежало это сделать, вышли на финишную прямую. Здесь, у этих развалин в чужой стране, все решится так или иначе…
Серегин не сводил глаз с объекта, но все же не уловил, когда тот поднялся на ноги. Просто в очередное мгновение он уже стоял. А еще через миг, проделав телом странное волнообразное движение, будто отряхивался от воды, очутился внизу на поляне.
- Свершилось! - голосом, заполнившим ночной воздух, произнес объект, выходя из темноты на свет костра.
- Ч-черт! - прошипел в наушнике голос командира. - Начинаем! Вперед! Готовность к стрельбе.
Серегин вскочил на ноги и, не оглядываясь на Олега, ринулся к поляне. Справа впереди мелькнул темный силуэт. Вольфраму удалось опередить его, наверное, он отдал команду уже на бегу, поэтому он придет к месту первым. Впрочем, особого значения это не имело, было лишь чуть опаснее.
Еще в гостинице Куратор раздал им новое оружие, похожее на револьверы с очень толстыми укороченными стволами. "Радиус действия маленький, всего пятнадцать метров, - сказал он. - Зато от него нет защиты. Стреляет энергетическими сгустками. И не бойтесь перестрелять друг друга - это умное оружие, они никогда не повредит "своим"."
Одновременно с "револьверами" Куратор раздал крохотные значки-опознавалки, которые нужно было прикрепить на куртки. Можно даже спрятать их за лацкан - эти датчики все равно сработают, как надо.
Олег взял свой "револьвер" с отвращением на лице.
- Стрелять в людей пошло, - сказал он. - Терпеть этого не могу.
- Объект давно уже не человек, - жестко сказал ему Вольфрам. - Все претензии не ко мне, а к Куратору.
Все это Серегин вспомнил уже на бегу, одновременно нащупав в кармане свой "револьвер" и пытаясь его вытащить. Но он зацепился за подкладку и не желал вылезать, а остановиться, чтобы разобраться с собственным карманом, Серегин не имел права.
Вот тут и решится: вошь ты или право имеешь работать в "Консультации", - пронеслась в голове дикая мысль. А может, не такая уж дикая, а вполне адекватно отражающая реальность.
Главное, Серегин боялся споткнуться и упасть, или вообще повредить ногу. Он не имеет права на случайности, ведь их всего трое, а объект очень, очень опасен.
И тут судьба над ним смилостивилась, и окружающий мир внезапно залил неверный, зыбкий, голубоватый, но все же вполне достаточный, чтобы уберечь от колдобин и булыжников, свет. Это из-за темной кромки дуба высунулся краешек Луны.
Объект тем временем остановился в двух шагах от Хмурого, по-прежнему державшего на вытянутых руках странную перевернутую чашу.
- Дай мне ее, - произнес объект.
Было что-то странное в том, как он говорил. Голоса он не повышал, судя по интонациям, но, тем не менее, звуки его наполняли окружающее пространство, словно он говорил в чудовищный мегафон-усилитель.
Хмурый судорожно прижал чашу к груди и шагнул назад, рискуя попасть в костер. Одновременно Военный и Молодой, стоящие по разные стороны от пришедшего, возникли в руках пистолеты, и, сопровождаемые негромкими сухими хлопками, к объекту протянулись две разноцветные пунктирные линии - красная и зеленая.
На какую-то долю секунды Серегин решил, что все кончено и объект обезврежен без их участия. Но пунктирные линии остановились, упершись в грудь объекта и внезапно исчезли, а объект - Серегин окончательно отказался звать его Олейниковым - даже не пошатнулся. Он протянул руку к Хмурому, прижимающему к себе чашу, как мать - дитя, стремясь уберечь его от опасности, и повторил:
- ДАЙ ЕЕ МНЕ!
Серегин, наконец, вытащил из кармана "револьвер", но стрелять не спешил. Он был еще слишком далеко, а оружие действовало лишь на пятнадцать метров. Краем глаза он видел впереди справа темный силуэт командира. Вольфрам бежал какими-то странными скачками, очевидно, перепрыгивая через валуны. И тоже был еще слишком далеко.
* * *
Когда незнакомый голос заполнил ночную тишину, у Павлюкова чуть было не остановилось сердце. На миг ему показалось, что это сам древний тибетский лама возник из небытия, чтобы покарать их за святотатство.
Но вышедший на свет костра на ламу ничуть не походил. Хотя утешения в этом было немного. Потому что вокруг него, на вид обычного, высокого, но не слишком, человека была какая-то невидимая, но ощутимо давящая, пригибающая к земле аура. Она не давала поднять голову и посмотреть на лицо… нет, на лик пришедшего к костру, потому что это был не человек, а какое-то древнее Божество.
- Дай ее мне, - сказало Божество Максютову.
Невозможно было ослушаться этого повеления. Если бы чаша была у Павлюкова, он беспрекословно отдал бы ее Божеству и был бы счастлив, если бы тот принял ее. Но маг и экстрасенс из Тринадцатого отдела КГБ оказался твердым орешком. Он прижал чашу к груди и стал медленно отступать, рискуя угодить в костер, поскольку они находились в треугольнике, образованном двумя планками костра-креста. Несмотря на то, что костер бросал на лицо Максютова кровавые отблески, Павлюков видел, как оно стремительно бледнеет.
Рухнув на колени, поскольку ослабевшие ноги отказались его держать, Павлюков сделал над собой невероятное усилие и, подняв глаза, взглянул на лик Божества. Лучше бы он этого не делал!
Как раз в этот миг из-за непроницаемой черной кроны гигантского дуба вышла луна, озарив дрожащим голубоватым светом божественный лик. С остановившимся сердцем Павлюков ясно увидел жуткие, жуткие глаза Божества с тремя черными зрачками и уже не миг оторваться от них. Это длилось всего лишь миг, но Павлюкову показалось, что он всматривается в бездну божественных глаз целую вечность, и что в этой бездне он вот-вот найдет ответы на все мучившие его вопросы.
Но миг прошел, тишину прервал негромкий сухой треск, и к широкой груди Божества медленно, точно во сне, потянулись две пунктирные цепочки - красная и зеленая.
Бездна Его глаз отпустила Павлюкова, он обрел способность дышать, и смотрел, как цепочки уперлись в грудь этого жуткого… нет, не человека, Вишну, Шивы и Кали в одном лице. Уперлись, замерли и, замерцав, погасли. Божественный монстр даже не пошатнулся, стоял незыблемым, как скала. А Сорокин и Кеша, роняя из рук большие черные пистолеты, плавно, точно в замедленной съемке, и неожиданно красиво падают на землю, и пистолеты медленно падают на землю, кружась, как опавшие листья. Все это было очень красиво, словно в балете. Все это было неимоверно жутко.
- ДАЙ ЕЕ МНЕ! - вновь прогремел над миром божественный голос, исходящий, казалось, со всех сторон, особенно из раскинувшегося над ними черного звездного неба.
От звуков этого голоса хотелось упасть ниц. И Павлюков, и без того уже стоявший на коленях, пал ниц, и последнее, что он увидел, прежде чем ткнулся лицом в прохладную, сырую от только что выпавшей ночной росы траву, был появившийся за спиной Божества, громадный в неверном свете Луны, черный, словно облитый ночной тьмой, силуэт человека. А где-то еще дальше, на самой границе восприятия, замаячили еще двое. И в руке у первого силуэта человека был черный силуэт пистолета со странным толстым стволом…
Больше Павлюков, уткнувшись лицом в траву, ничего не увидел, лишь истошно, над самой его головой, завизжала женщина, и в этот визге Павлюков с трудом признал голос спокойной, хотя и излишне резкой Екатерины Мироновой.
* * *
Серегин увидел, как бежавший впереди него Вольфрам поднимает на бегу "револьвер". Внезапно истошно завизжал женский голос, принадлежавший стоящей у костра дальше всех от объекта женщине, которую Серегин называл про себя Биологиней. В тот же момент Вольфрам выстрелил, нисколько не заботясь о безопасности людей у костра. Выстрелил и промахнулся. Ярко-зеленый сгусток огня пролетел мимо объекта и попал в костер. В небо взметнулись языки пламени и фейерверк крупных искр.
Академик упал на колени и уткнул голову в траву.
Военный и Молодой уже лежали в нескольких метрах по обе стороны от него.
А объект уже протягивал руку к чаше, которую прижимал к груди стоящий у самой кромки костра Хмурый. И эта рука вдруг стала расти и вытягиваться, как в первоклассном кошмаре. До чаши объекту было не менее четырех метров. И он все же сумел дотянуться до нее вытягивающейся своей, точно резиновой, рукой и ухватиться за край. Рука у него походила уже не на руку, а, скорее, на гибкое щупальце чудовищного осьминога.
Все это Серегин видел урывками, на бегу. Он промешкал со стрельбой, потому что Вольфрам был уже прямо впереди, на линии выстрела. Но через пару секунд Серегин вспомнил, что говорил Куратор об особенностях нового оружия, и, более не раздумывая, вскинул "револьвер" и дал три выстрела, стараясь лишь не целиться в спину командира. И только потом подумал, что может попасть в Хмурого.
Однако, никуда он не попал. Все три выстрела - красивые зеленые сгустки огня - ушли "в молоко", ложась гораздо правее костра. В то же мгновение мимо Серегина, сбив его с шага, пронесся такой же огненный взъерошенный шар, уходя в ночную тьму левее костра.
Вольфрам остановился и поднял "револьвер". Объект как раз выдернул чашу у Хмурого и, держа ее на вытянутой, колеблющейся руке-щупальце, обернулся. Вольфрам стоял в трех метрах от него и влепил четыре прицельных выстрела в туловище и в голову. Косматые огненные шары попали точно в цель и растеклись по рослой фигуре объекта, на мгновение одев его в полупрозрачный огненный кокон, который разбух, сжался и вдруг погас.
Объект - у Серегина даже мысленно язык не поворачивался назвать его Олейниковым или вообще человеком - закричал. Это был жуткий крик, каким никогда не стал бы кричать человек. Скорее, не крик даже, а вибрирующее завывание с повышающейся частотой.
И мир повернулся вокруг Серегина. Костер, стоящие и лежащие возле него люди, а также нелюдь, метнулись и оказались на вертикальной стене справа, а черной небо с яркими звездами и вылезшей наполовину из-за кроны дуба луной - слева от него. В следующую секунду Серегин сообразил, что это не мир, а он сам лежит на боку. И когда он это сообразил, все встало на свои места. Олег был неизвестно где. А между стоявшим неподвижно Вольфрамом и нелюдью, называемой объектом, вдруг протянулась сеть ярко светящихся нитей. При их прикосновении Вольфрам изогнулся дугой, словно через него пропустили ток. Объект уже не кричал, все происходило в полной тишине, но Серегину казалось, что мир по-прежнему заполнен его вибрирующим воем.
А потом мир дрогнул и перекосился, рывком стал прежним, потом покрылся сеткой помех, стал снежить, расплылся и вновь стал четким. Все это произошло за какую-то долю секунды. С запозданием Серегин вспомнил про свой "револьвер" и попытался понять, где он находится, но не смог. Он так же не мог шевельнуться. Оставалось лишь лежать на боку и глядеть, как Вольфрам, поддерживаемый светящейся паутиной, исходящей от объекта, изгибается все дальше назад, словно решил сделать "мостик".
Ну, где ж ты, Олег? - подумал Серегин, попытался позвать его, но язык и губы отказались повиноваться.
И тут из-за кроны дуба, черная на фоне луны, вырвалась "летающая тарелка" и мгновенно зависла над объектом, по-прежнему не отпускающим пойманного в паутину, медленно падающего на спину Вольфрама. Из днища тарелки вырвался широкий голубой луч, поймавший объект в вертикальный тоннель. Ночную поляну заполнил оглушительный свист, и Серегин подумал, что сейчас у него расколется голова…
* * *
На Божество напали! Божеству грозит опасность! Эти ужасные мысли вторглись в голову Павлюкова откуда-то извне. И Павлюков, с детства воспитанный атеистом, твердо не уверенный даже, а знающий, что Бога нет, как нет и любых "высших сил", добрых и злых, содрогнулся от позыва вскочить, бежать, что-то сделать, чтобы помочь своему Божеству. Божеству, которому он жаждал служить, и ради которого готов был отдать жизнь.
Павлюков уже знал, кем является его Божество. Это был Шива - Разрушитель Миров. И одновременно это была Кали, Повелительница Мертвых. Божество было и тем и другим. Одновременно мужчиной и женщиной. Мужем сам себе и, соответственно, женой. Разрушителем и Владыкой уже разрушенного. Разумом это понять было невозможно, но сказано: "Непостижимы пути Его". Божество могло воплощать в себе невозможное, потому что было всесильным и всемогущим.
Не смея поднять головы, Павлюков тихонько завыл от тоски, что не может Его понять, и от нетерпения, потому что жаждал Ему служить. И Божество ответило на его скулеж таким мощным воем, от которого мир непременно должен был расколоться.
Тогда Павлюков не выдержал и, упираясь дрожащими руками в сырую траву, пополз вперед, все еще не смея поднять головы. А потом он наткнулся на что-то упругое и осмелился, наконец, взглянуть. На него в упор, с белого, как бумага, лица глядели мертвые, стеклянные глаза Кеши.
Павлюков тоненько взвизгнул, отшатнулся, вздернул голову вверх и увидел громадный светящийся диск луны, полускрытый черной кроной дуба. Что-то дикое, неосознанное, темное и ужасно древнее поднялось из глубин его души. Павлюкову захотелось завыть на луну, как собака, как волк, как, наверное, древний пращур, некогда бегавший по здешним местам с каменным топором. И он бы завыл, но тут луну заслонил широкий круг с веселыми, разноцветными, как елочная гирлянда, огоньками по периметру. И Павлюков сразу понял, что это прилетел за Божеством его экипаж.
Круг превратился в чуть вытянутый диск, который завис над неподвижно стоявшим Божеством. Широкой голубоватый луч света заключил Божество словно в прозрачный туннель. Не выпуская из неимоверно длинной руки чашу, Божество огласило поляну и окрестности в последний раз вибрирующим воем, в котором звучали одновременно тоска и торжество, а потом плавно вознеслось по световому туннелю и скрылось под днищем диска.
Павлюков рывком поднялся с четверенек на колени, вознес трясущиеся руки к уходящему Божеству, которому он не успел послужить. Из его пересохших губ срывалось одно только слово, тоже пришедшее откуда-то из забытой древности:
- Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя!..
Одновременно Павлюков фиксировал, но не вникал в смысл того, что было вокруг него на поляне. Рядом лежал мертвый Кеша. Немного дальше - мертвый Сорокин. Впереди, прямо в костре, лежал на спине и горел Максютов, ничуть не возражая против этого, потому что тоже был безнадежно мертв. А где-то справа и позади, стоя на коленях, всхлипывала Екатерина. Были еще какие-то люди, незнакомые, неизвестно откуда взявшиеся, и тоже, наверное, мертвые. Но все эти мелочи не трогали Павлюкова. Он всем своим существом переживал трагедию расставания со своим улетевшим Божеством.