* * *
Когда "тарелка" вместе с засосанным в ее недра объектом мелькнула на фоне луны и скрылась за непроницаемо-черной кроной дуба, Серегин почувствовал, что обрел способность двигаться. Оглушительный свист, от которого грозила расколоться голова, прекратился. Наверное, его издавала "тарелка", это проклятое НЛО.
Серегин, грязно ругаясь сквозь зубы, перевернулся на живот, подтянул ноги и встал на четвереньки. Нужно было бы отдышаться, оглядеться, прийти в себя, но не было времени. Поэтому он лишь с силой втянул в себя воздух, рывком поднялся на колени и тут же, не прекращая движения, встал на ноги. Покачнулся, но устоял. Коротко откашлялся и лишь после этого пошел к неподвижно лежащему командиру.
Вольфрам почему-то лежал на животе, спрятав под себя руки и чуть согнув ноги, хотя Серегин ясно видел, что падал он на спину. Наверное, потом перевернулся, и это давало надежду. Значит, не умер. Серегин осторожно потряс его за плечо, но Вольфрам не шелохнулся.
Тогда Серегин, сам едва шевелясь, все же сумел перекатить его на спину. Лицо Вольфрама было бледным, глаза плотно закрыты. Серегин неумело попытался нащупать у него на шее - открытой полоске кожи между жестким воротником костюма и краем шлема с откинутым забралом - пульс, и никак не мог его найти.
Кто-то тронул его сзади за плечо.
- Пусти, дай-ка я…
Серегин дернул плечом, стряхивая руку подошедшего.
- Пусти, говорю… Я все-таки врач…
В сдавленном, задыхающемся голосе промелькнули знакомые нотки. Олег…
Серегин, не поднимаясь на ноги, отполз на четвереньках на метр в сторону и сел в мокрую, остро пахнувшую чем-то незнакомым траву. Его замутило, мир качался вокруг.
Олег тоже опустился на колени возле Вольфрама и стал что-то делать у его горла. Серегин не стал ничего спрашивать, только наблюдал, чувствуя, как из желудка поднимается к горлу горький комок. Олег стащил с Вольфрама шлем, расстегнул куртку и положил обе руки ему на грудь.
Серегину казалось, что все длится вечность. Ночь тянулась и не желала кончаться. Высунувшаяся из-за дуба луна застыла, отказываясь лезть дальше на небосвод. Неподалеку безостановочно всхлипывала женщина. Как заведенная, вяло подумал Серегин. Больше он был ни на что не способен. Он даже не мог сообразить, нейтрализовали они объект или "тарелка" была его транспортом. И, честно говоря, ему это было совсем не интересно.
Наконец, вечность кончилась. Олег отнял руки от груди Вольфрама и с трудом встал на ноги. Его шатало.
- Мертв, - глухо сказал он. - Прости, я ничего… не могу сделать.
- Что ты… - закричал Серегин, но голос его сорвался. - Что ты сказал? - повторил он полушепотом.
Олег молчал.
Серегин откашлялся, выплюнул застрявший в горле комок.
- Этого не может быть… - прошептал он.
Олег продолжал молчать.
- Сделай же хоть что-нибудь! - заорал Серегин во весь голос.
Он вскочил на ноги и встал вплотную к Олегу, попытался заглянуть ему в глаза, но Олег упорно отводил их в сторону. В тусклом свете догорающего костра лицо его стало измятым и каким-то старым.
- Ну, делай же что-то! - Серегин схватил Олега за лацканы и стал трясти так, что голова его моталась. - Ведь ты же врач!
- Поздно, - устало сказал Олег и скинул с себя разом ослабевшие руки Серегина. - Никто ничего здесь не сделает. Я связался с Центром. За нами придут. Но, пока они рассчитают портал сюда, пока перенесут командира в медчасть… В любом случае, слишком поздно.
Серегина убедили не слова Олега, и даже не его надтреснутый голос. Но впервые на памяти Серегина, Олег назвал Вольфрама командиром. И это стало последней каплей. Серегин понял, что Вольфрам действительно умер.
Он сел в траву, стащил с головы ненужный уже шлем, уткнул в ладони лицо и беззвучно заплакал.
Эпилог
Внутренняя документация группы "Консультация" (РГК).
(Приказы) Восточно-Сибирский филиал РГК. . Июль 1983 года.
Приказ
1. Дело "Химера" считать закрытым. Все силы перебросить на дорасследование дела "Оракула".
2. Стажировку младшего лейтенанта Серегина считать законченной. Перевести Серегина в действующие сотрудники "Консультации".
Агент "Баргузин". Сибирск.
23 июня 1983 года
В Сибири настало, наконец, лето. Температура даже ночью не опускалась ниже восемнадцати градусов, и, как всегда в такие дни, было душно и хотелось прохлады. Поэтому в кабинете начальника Восточно-Сибирского филиала "Консультации" Сергея Ивановича Анисимова вовсю работал кондиционер, гоняя по углам струйки холодного воздуха.
Серегин здесь еще не был, да и самого хозяина кабинета видел лишь раз мельком, поэтому не удержался и осмотрел обстановку, хотя глядеть особенно было не на что. Длинный стол для совещаний, приставленный к рабочему столу буквой "Т". Удобные мягкие стулья. Под потолком горели невидимые светильники.
Единственной достопримечательностью кабинета был большой, с пузатыми стенками, аквариум, установленный у стены слева от стола. Серегин никогда не держал рыбок, поэтому не знал названий причудливых созданий, которые плавали в нем, ярких цветов и оттенков, экзотических форм.
Помня специфику учреждения, в котором он работал, можно было даже предположить, что рыбки в аквариуме не наши, не земные. Хотя вероятность этого была близка к нуля.
- Успокаивают, - сказал Анисимов, перехватив взгляд Серегина.
- Что? - не понял тот.
- Рыбки, говорю, успокаивают, - с готовностью пояснил Анисимов. - Глядишь вот так на них и думаешь, что все в мире тщета и суета. Они вон плавают себе спокойно и горя не знают. А мы-то все мечемся, чего-то нам вечно не хватает. Отношению к жизни нам надо учиться у аквариумных рыбок…
Серегин вдруг вспомнил, что Анисимова перевели сюда откуда-то с запада, кажется, из Карелии. И Вольфрама сюда привез он. Они вроде бы были чуть ли не друзья. И Серегин недоумевал, как Анисимов может так спокойно, всего лишь через два дня после гибели друга, еще не похоронив его…
- Рыбки спокойны, потому что о них заботятся, - резко сказал он, чувствуя, как к горлу опять поднимается комок горечи и бессилия.
- Но мы-то с вами теперь точно знаем, что о нас тоже заботятся, - мягко возразил Анисимов. - Своеобразно, конечно, заботятся, но главное - мы не одиноки во Вселенной.
Глаза болели. Их жгло, словно под веки насыпали песка. Серегин поднял руку и потер их тыльной стороной ладони.
Не о том мы говорим, хотелось выкрикнуть ему. Вольфрам умер, его больше нет, а мы рассуждаем тут о рыбках. Да как вы можете…
- Извините, Сергей Иванович, - глухо пробормотал он, опустив голову, чтобы не глядеть Анисимову в глаза, - я хотел бы узнать, когда…
- Это ты извини, Виталий Павлович, - перебил его Анисимов. - Я должен был сразу, еще вчера, но медики отговорили. Сказали, что тебе нужно отдохнуть, выспаться… Психологи, мать их за ногу!
- О чем вы… - начал было Серегин.
- Сейчас подойдет Олег Юрьевич, и мы навестим вашего командира, - продолжал, как ни в чем не бывало, Анисимов.
До Серегина не сразу дошло. Возможно, он еще не отошел окончательно от тех лекарств, которые вкололи ему медики по возвращению. Ждут какого-то Олега Юрьевича, потом кого-то навестят. Зачем…
- Что?! - Серегин резко вскинул голову. Анисимов глядел на него с грустной улыбкой, от которой Серегину стало не по себе. - Как это навестим? - прошептал он. - Его что, уже… - Голос его сорвался.
- Жив, Волков, жив, - поспешно успокоил его Анисимов. - Ну вот, опять я как-то не так… - Он откашлялся. - Лейтенант Серегин, возьмите себя в руки! - повысил он голос, потому что Серегин глядел на него ошалевшими глазами и улыбался во весь рот, а по щекам его текли слезы.
- Ну, прямо детский сад, - проворчал Анисимов. - Только рыдающих лейтенантов мне не хватало…
Серегин резко вскочил со стула, отвернулся и, выхватив платок, быстро привел лицо в порядок.
- Простите, Сергей Иванович! - отчеканил он, поворачиваясь обратно. - Больше не повторится!
- Вольно, лейтенант, - проворчал Анисимов. - Садитесь. Да где там Олег, черт побери? Опаздывает, как всегда…
Серегину показалось, что Анисимов чего-то не договаривает, пытается что-то скрыть за напускной строгостью. Он снова внутренне насторожился.
- Но как же так?.. - спросил он. - Не понимаю. Ведь я сам… Да и Олег сказал, что никто не сможет… Он все-таки врач, хотя и бывший…
- Наплел вам Олег насчет врача, - сказал Анисимов. - Лапшу навешал. Какой там врач? Ускоренные курсы для медперсонала среднего звена - вот и все его медицинское образование. Что он там может знать о современной медицине? Тем более, в "Консультации" медицина сверхсовременная. Как и все прочее… - В дверь постучали. - Войдите!
В кабинете возник Олег, бодрый и свежий, даже слегка улыбающийся.
- Вы опоздали на десять минут, лейтенант Ляшко, - нахмурился Анисимов. - Это недопустимо…
- Прошу прощения, автобус сломался, - выдал явно заранее подготовленное оправдание Олег.
- Автобус у него сломался, - проворчал Анисимов. - Совесть у него сломалась, а не автобус. А перебивать старших по званию и должности вообще недопустимо! - рявкнул он. - Все! Идем в больничку.
"Больничкой" называлась медчасть, оборудованная тут же, в обширных многоэтажных подвалах, занятых "Консультацией". Серегин здесь еще не был, но знал о ее существовании. Он шел за Анисимовым по пустым, ярко освещенным коридорам, и мысли его беспокойно метались.
Серегин никак не мог поверить, что Вольфрам жив. Нет, он и мысли не допускал, что глава местной "Консультации" обманывает его. Какой в этом был бы смысл. Но в голове это не укладывалось. Неужели здесь умеют оживлять мертвых?
Они вошли в палату. Серегину бросилась в глаза койка и на ней забинтованная, как мумия, фигура, от головы которой тянулся к установленному рядом сложному аппарату с лампочками и циферблатами пучок тонких трубок. Бедный командир…
- Привет честной компании, - раздался слева знакомый голос.
Серегин не сразу увидел из-за Анисимова еще одну койку в противоположном углу и на ней сидящего, живого и бодрого, командира. Почему-то Вольфрам был в обычной одежде, а не в больничной пижаме. Впрочем, через секунду все выяснилось.
- А меня только что выписали, - бодро заявил Вольфрам. - Сергей Иванович, давайте не будем тревожить моего соседа. Насколько я понимаю, у нас наметилось собрание?
- Ну, если ты в форме… - ничуть не удивляясь, развел руками Анисимов.
- В форме, в форме, - сказал Вольфрам. - Здешняя гостиница мне уже надоела. Идемте отсюда.
* * *
Генеральный секретарь ЦК КПСС Ю. Андропов.
Речь на пленуме ЦК КПСС 15 июня 1983 г.
"Товарищи!
Наш Пленум обсуждает один из коренных вопросов деятельности партии, одну из важнейших составных частей коммунистического строительства. К чему сводятся главные задачи партии в идеологической работе в современных условиях?.. Партийные комитеты всех ступеней, каждая партийная организация должны понять, что при всей важности других вопросов, которыми им приходится заниматься (хозяйственных, организационных и иных), идеологическая работа все больше выдвигается на первый план. Мы ясно видим, какой серьезный ущерб приносят изъяны в этой работе, недостаточная зрелость сознания людей, когда она имеет место. И наоборот, мы уже сегодня хорошо чувствуем, насколько возрастают темпы продвижения вперед, когда идеологическая работа становится более эффективной, когда массы лучше понимают политику партии, воспринимая ее как свою собственную, отвечающую кровным интересам народа…".
Институт Лингвистики и Истории Востока
Из повестки дня заседания партийной ячейки от 08.07.83 г.
1. Рассмотреть вопрос об общественном порицании зав. отделом Павлюкова Н.А. за слабую политическую работу среди сотрудников вверенного ему отдела.
2. Доклад "За сколько продал Родину Г. Штерн" (отв. тов. Иванишин).
3. Тов. Шварку за пронесение на территорию института 2 л. спирта и попытку спаивания сотрудников поставить на вид.
4. Разное.
28 июня 1983 года
Павлюков лежал на диване, закрыв глаза, но не спал, а раздумывал над вопросом: как так получилось, что он пятидесяти шестилетний мужик, не старый еще, остался совсем один - ни жены, ни детей. Жена умерла семь лет назад от рака, а поскольку детей они так и не завели, то больше родственников у него не было. Были там какие-то, седьмая вода на киселе со стороны жены, но Павлюков не имел никакого желания общаться с ними, да и они, похоже, тоже не страдали по родственным чувствам. Ближе всех Павлюкову был его заместитель и помощник во всех делах Штерн…
Был да весь вышел, с неожиданной злостью подумал Павлюков и даже закряхтел от нахлынувших неприятных чувств. Герман, Герман, как же ты мог? - в сотый, в тысячный раз подумал он. Предатель Родины…
Павлюков обкатал эти слова на языке, как горошины, но приятней они не стали. Патетичные, слишком патетичные они были, но свою задачу выполняли - будили ненависть. Павлюков не мог теперь думать о Штерне спокойно, без ненависти.
И это еще цветочки, подумал он. Сразу по возвращению он успел "устроить" себе больничный. Поэтому никаких эксцессов со стороны руководства Института пока что не было. Сотрудники уже успели навестить его, болеющего, принесли стандартные яблоки, сказали все приличествующие случаю слова. Позвонил директор Института, тоже поинтересовался здоровьем. Но никто не упомянул Штерна, ни единым словом, ни даже намеком. А ведь будет, все будет потом. Выйдет он на работу, и начнутся бесконечные парткомы, проработки, оргвыводы.
С должности, наверное, снимут, с тоской подумал Павлюков. Хорошо, если из партии не турнут. Тогда можно будет сказать, что обошлось. Кому же доверят возглавить отдел? Самохину? Головковой? Не справятся они, ох, не справятся. Весь все всегда прочили мне в преемники как раз Штерна. Ох, Герман, Герман, не Родину ты предал. Меня ты предал, иуда!..
В дверь позвонили, и Павлюков поплелся открывать. Опять, наверное, сотрудники навещать пришли. Лучше бы работали усерднее, а не по больному начальству ежедневно таскались.
Говоря откровенно, Павлюков больным себя не чувствовал. Вместо этого было странное, новое для него ощущение. Ощущение дряхлости, бесполезности. Ощущение… старости, наверное. Павлюков никогда не чувствовал себя старым, поэтому ему было не с чем сравнивать. Было отсутствие сил, отсутствие желаний, не хотелось ни есть, ни пить, ни хорошую книжку почитать, ни телевизор посмотреть. А самое страшное - не хотелось больше работать. Павлюков работал всю жизнь, и всю жизнь ему было интересно. Хотелось все время узнавать что-то новое, изучать, открывать, описывать. Хотелось-хотелось, и вот теперь расхотелось. Да, наверное, это и есть старость…
Павлюков открыл дверь, мельком глянул, равнодушно сказал: "Здравствуйте. Проходите в комнату", и повернулся было, чтобы пройти в комнату первым, хотя это и было невежливо. Но тут его как током ударило.
Он развернулся настолько резко, что потерял равновесие и, чтобы не упасть, схватился за угол стоявшей в коридоре вешалки. Потому что за дверью стоял не обычный гость. Точнее, гостья. Екатерина Семеновна Миронова, второй оставшийся в живых член этой богом проклятой экспедиции.
У Павлюкова давно не было в гостях женщин - не считать же за женщину его секретаршу Леночку, приходившую навестить вместе с остальными сотрудниками. С Леночкой у него всегда были ровные, деловые отношения, и не больше. Никакой фамильярности Павлюков на работе не допускал. Поэтому Павлюков растерялся, увидев за дверью Екатерину Семеновну, растерялся и даже… смутился.
- Простите меня… Боже мой… Никак не ожидал… - забормотал он, зачем-то пошире открывая дверь, но оставаясь стоять на пороге.
Екатерина Семеновна тоже смутилась. На острых скулах ее бледного худого лица загорелись красные пятна.
- Я, наверное, не вовремя, - почти шепотом сказала она. - Простите, я сейчас уйду…
Она даже начала поворачиваться, чтобы действительно уйти, но Павлюков уже пришел в себя настолько, чтобы не позволить ей этого. Он перехватил ее за локоть и, сказав: "Что вы, что вы, проходите", почти силой втащил ее через порог. Когда дверь закрылась, он отпустил ее локоть.
- Сейчас я вам тапочки найду, - пробормотал он, склоняясь к нижней полке вешалки.
- Не надо, я так, - запротестовала было Екатерина Семеновна, но тапочки были найдены и торжественно ей предложены.
Проводив ее в гостиную, служащую Павлюкову одновременно столовой, он ретировался на кухню, чтобы поставить чайник и заодно окончательно прийти в себя. Наверняка у нее есть какая-то важная причина прийти сюда, подумал он. После разгромного окончания этой экспедиции они больше не виделись, с того самого момента, когда они оба очнулись, как позже узнали, в Подмосковье, в окружении милиции и с тремя трупами на земле.
Честно говоря, Павлюков думал, что их посадят, и в тогдашнем состоянии ему это было все равно. Но их даже не арестовали. Потом он ни разу не вспомнил о ней, не то, чтобы поинтересовался, где она и что с ней стало. Он вообще хотел бы забыть всю эту историю, но это было невозможно. Мысли все время возвращались к ненавистному теперь Штерну. А если не к нему, то - еще хуже - Павлюков вспоминал безобразную сцену на ночной поляне, когда он, атеист до мозга костей и член партии, отрицающей все, кроме материализма, пресмыкался, валялся в ногах у того, кого счел Божеством, и хотел молиться на него, хотел служить своему Божеству, стать пылью под его ногами. Всякий раз, когда Павлюков вспоминал это, его тошнило. Это было отвратительно. Это было невыносимо мерзко. Он хотел бы, чтобы не было этого эпизода, в клинике он даже пытался убедить себя, что все случившееся было лишь его галлюцинацией, плодом воображения его больного мозга. Но Павлюков был слишком рациональным материалистом, чтобы поверить в такие галлюцинации.
И вот теперь, возясь на кухне с заварником, Павлюков вдруг страстно захотел узнать, что же привело к нему Екатерину Семеновну. Наверное, она тоже хотела бы все забыть, и лишь что-то очень неординарное могло заставить ее прийти к нему, свидетелю того ночного ужаса.
Чай был разлит, в вазочку положено варенье, покупное, правда, и не варенье даже, а венгерский конфитюр, но и это было необычно для холостого мужчины.
- Простите меня за вторжение, - сказала Миронова, когда все светские условности были соблюдены. - Можете выгнать меня, я не обижусь. Мне просто больше не с кем поговорить.
- Что вы, что вы, - запротестовал Павлюков. - Я и не подумаю вас выгонять. Екатерина Семеновна, что случилось?
Миронова прерывисто вздохнула.
- Скажите, это на самом деле было? - спросила вдруг она.
- Было, - глухо проговорил Павлюков, глядя на чашку с дымящимся, красно-коричневым напитком и подумав вдруг о том, что по интенсивности и глубине цвета чая знатоки судят о насыщенности его вкуса.
Миронова внезапно схватила его за руку так резко, что чуть не опрокинула чашку.
- А может, нет? Может, нас опоили? Существуют же всякие наркотики, галлюциногены. Уж я-то знаю, как они способны…