* * *
Я вышел от Скарятиных, совершенно очарованный Анной Николаевной. Умная, прямая, интересная - и столько всего знает! Одно удовольствие дружить с такой.
Николай Григорьевич также произвел очень приятное впечатление. Он взял с меня слово, что я непременно приду в его театр на премьеру оперы "Гамлет" (новейшее сочинение его друга, композитора Бухонёва).
Когда я, в превосходнейшем настроении, уже направлял стопы свои в "Осинки", неподалеку от дома Скарятиных меня остановил некий субъект.
- Прошу меня простить, - заговорил он. - Имею честь видеть господина Городинцева-младшего?
- Да, это я, - ответил я, настораживаясь.
Субъект был облачен в короткое пальто с барашковым воротником и широкими, вытертыми, барашковыми же, обшлагами. На голове у него косо сидела барашковая шапка. Лицо под шапкой было у него какое-то шалое.
- Лисистратов, драматический актер, - представился он, приподнимая шапку и тотчас роняя ее обратно себе на макушку. - Вы обо мне уже слыхали?
- Да, - не моргнув глазом соврал я.
- Я и не сомневался! - фыркнул Лисистратов. - И наверняка ничего хорошего, коль скоро вы возвращаетесь от Скарятина с его ученой дочерью.
- Ваша персона, - произнес я, - не была предметом обсуждения между мною, Николаем Григорьевичем и Анной Николаевной.
- Разве? - удивился он.
- Представьте себе! - отрезал я, надеясь решительностью моего тона отвратить его от себя.
Но я добился прямо противоположного результата. Лисистратов захихикал и вцепился в мой локоть.
- Идемте, дорогой Городинцев, идемте же, - проговорил он прямо мне в ухо и повис на моем локте всей своей тяжестью. - Я покажу вам здешние трактиры, по крайней мере, один весьма приличный, где никогда не откажут в долг.
- Позвольте, - я сделал неубедительную попытку освободиться, - мне не нужен трактир. Я предпочитаю домашнее…
- Как это - не нужен трактир? - забормотал Лисистратов. - Всем нужен трактир! - Он вдруг посмотрел прямо мне в лицо твердым взором. - Вы ведь не собираетесь приглашать меня к себе в дом, не так ли?
- Не собираюсь, - сказал я, с ужасом соображая, что веду себя чересчур откровенно и потому невежливо. - С чего вы взяли?
- Ну вот, - обрадовался он. - И я вас не собираюсь… потому что мое обиталище, видите ли, мало приспособлено для принятия в нем каких-либо гостей, особенно же петербургских и совершенно неподготовленных… А все это из-за Скарятина и особенно - из-за Анны Николаевны. Вы уже знаете, конечно, что покойный Кузьма Кузьмич, святой человек, к ней сватался? К Анне?
Он увлекал меня дальше по шоссейной дороге, затем свернул на проселок и двинулся по прыгающим деревянным мосткам, настеленным поверх грязи, по маленькой узкой улице.
- Здесь не очень чисто, но это вовсе не потому, что в Лембасово не существует каменной мостовой, - сообщил Лисистратов. - Отнюдь. Наоборот, здесь есть каменная мостовая, однако наша почва гораздо сильнее, нежели творения рук человеческих. Вы, наверное, уже имели случай наблюдать, как климат и прочие погодные условия разрушают все, что имеет искусственное происхождение. Идеал здешней природы - блин! Да-с, блин, ровный и ничем не прикрытый, так сказать, не начиненный блин. Если произвести археологические раскопки, то можно обнаружить несколько слоев мостовых, принадлежащих к различным историческим эпохам. Но увы! Во-первых, никто не интересуется здесь археологией; все помешаны на палеонтологии. Оттого и предпочитают выкапывать из земли не мостовую, а безмолвных каменных моллюсков и прочих гадов, как голых, так и чешуйчатых. Во-вторых, это все равно бессмысленно, ибо природа сильнее. Поэтому аборигены ежегодно выкладывают по осени мостки, которые за зиму неизбежно сгниют и разложатся. Таков, замечу, и общий символ всей человеческой жизни! Снег создаст подобие хорошей дороги, а к весне опять настанет надобность в мостках. Таким способом у нас принято отмечать круговорот природы и вообще смену времен года.
- Лисистратов - настоящая ваша фамилия? - перебил я.
Он поглядел на меня сбоку, моргая маленькими, добрыми, светлыми глазками.
- А почему вы думаете, будто нет?
- В театральной среде принято брать себе псевдонимы, - блеснул познаниями я.
- Это так; однако по всем документам я именно Лисистратов, - ответил мой спутник. Он остановился перед большим, темным домом, широким, с покосившимся входом. - Мы пришли.
В трактире было немного народу. Лисистратов усадил меня за стол поближе к растопленному камину и пошел договариваться с хозяином. Я сидел, рассеянно глядя в огонь и краем уха слушая, как Лисистратов что-то втолковывает своему собеседнику и как тот нехотя соглашается. Скоро мой новоявленный приятель возвратился ко мне, уселся напротив и сообщил, что сейчас нам принесут горячие щи и водку.
Я возразил, что не имею обыкновения употреблять щи в это время суток, что до водки, то с некоторых пор предпочитаю не пить ее вовсе; но Лисистратов только рассмеялся:
- Сразу видать поповича! Еще скажите, что по пятницам не вкушаете скоромного.
- А если скажу?
- Я не поверю, - ответил Лисистратов.
Тут явился парень с обмотанными фартуком чреслами, похожий больше на сапожника, чем на трактирного слугу.
Он выставил перед нами на столе тарелки, большую супницу с торчащей из нее ложкой, вазочку со сметаной, графин со стопочками, корзинку с нарезанным хлебом и блюдечко с мелко накрошенными чесноком, укропом и петрушкой. Я мгновенно поддался соблазну и разжился тарелкой щей, а Лисистратов налил мне водки и удовлетворенно произнес:
- Я ведь предрекал вам, что не устоите!
Мне сделалось тепло и весело, более того - я ощутил к Лисистратову большую симпатию. А тот, наклонившись ко мне через стол, говорил, почти не шевеля губами, как будто опасался слежки:
- Вы ведь решили, конечно, что эта девица, Анна Николаевна, есть светлый образ? Она на всех так воздействует при помощи своих моллюсков. А сама, кстати, перестарок. Ей тридцать шесть, она вас уведомляла?
- Анна Николаевна на свой возраст никак не выглядит, - сказал я.
- Так-то оно так, но возраст у женщины не в чертах лица и не в обвислости кожи, а во взгляде. Чем больше женщина увидела и обдумала, тем старше у нее взгляд. А Анна Николаевна, смею вас заверить, повидала на своем веку!
- И чего она такого повидала? - спросил я.
- По-вашему, возможно прожить тридцать шесть лет и ничего не повидать? Это фактор времени! - глубокомысленно ответил Лисистратов. - Объективность требует признать.
- Понятно, - сказал я.
- Отказать Кузьме Кузьмичу! - проговорил Лисистратов. - Это, знаете ли, был поступок! О нем много рассуждали в местном обществе. Ведь Кузьма Кузьмич, покойник, был почти святой. Ему натурально поклонялись. Даже из соседней деревни пришла одна мамаша с золотушным ребенком и крепкой верой. Не слыхали? Вообразите, верила, бедная, что Кузьма Кузьмич наложением рук способен исцелить ребенка. И что бы вы думали?
- Что? - спросил я, потому что Лисистратов сделал ужасно долгую паузу и впился в меня взглядом.
- Возложил! - объявил Лисистратов. - Долго противился - от осознания недостоинства; но затем все-таки сдался на уговоры и возложил.
- А ребенок? - спросил я.
- Ребенок, вроде бы, стал лучше, но потом все-таки помер. Правда, помер он от воспаления легких, - прибавил Лисистратов. - Я эту историю вам к тому рассказываю, что в святость вашего дядюшки многие верили. А Анна Николаевна осмелилась ему отказать. Как вы на это смотрите?
- Как на честный поступок молодой женщины, - брякнул я.
Почему-то мне было неприятно воображать Анну Николаевну - с ее русыми стрижеными волосами и мозольками на ладонях - замужем за старым (а теперь уж и вовсе покойным) Кузьмой Кузьмичом.
- Искренний поступок - да, - подхватил Лисистратов. - Но честный ли?
- А в чем разница? - спросил я.
Лисистратов вместо ответа налил нам обоим опять водки.
- Я, между прочим, блистал в драматических ролях, - поведал он. - В Лембасово имелся когда-то второй театр, драматический. Вы не знали?
- Правда? - удивился я, ощущая, как водка начинает оказывать воздействие на мои мыслительные способности.
- Вы удивлены? А между тем наше захолустье обладало двумя театрами и концертным залом. Теперь вместо концертного зала - стадион, драматический театр захирел и умер; процветает одна лишь опера, которой завладел господин Скарятин, так вам полюбившийся. - Лицо Лисистратова сделалось злым, сморщенным. - Это была его интрига, чтобы изничтожить драму! Его и Бухонёва, которому он так покровительствует. А я остался без заработка и постепенно впадаю в ничтожество. Но я - ничто! Вместе со мной пошел ко дну величественный корабль драмы!
Он помолчал, выпил, налил себе одному, опять выпил (я в это время доел щи) и сказал:
- А если бы Анна Николаевна снизошла ко мне, всё было бы по-другому. Но она слишком гордая.
"Интересно, - подумал я, - неужели здесь все поголовно влюблены в Анну Николаевну? И не того ли ожидала она и от меня?"
Мысль эта показалась мне и лестной, и заманчивой, и устрашающей. Надо признать, в те годы я много думал о женщинах, и при том всегда бессвязно.
Я выпил еще водки и заговорил о женщинах с Лисистратовым. Тот внимательно слушал, подливал мне, сочувственно кивал, приводил какие-то примеры и заверял, что полностью разделяет мои чувства.
Затем он объявил, что должен освежиться, и исчез, а я остался в одиночестве и от скуки принялся водить ногтями по толстой трактирной скатерти. Вскорости одиночество мое было нарушено. Я поднял голову и увидел своего дворника, Серегу Мурина.
Тощая щека Мурина болезненно дергалась.
Он сказал:
- Ви-витольд меня при-при-прислал заб-брать вас.
- Да что ж я, маленький, что ли, забирать меня! Никуда я не пойду! И как Витольд узнал, где меня искать?
- Ли-лисистратов сказал, - поведал Серега.
Я попытался встать, но тотчас упал обратно на скамью. У меня сильно закружилась голова.
Серега подхватил меня под мышки и утащил, а я плакал от бессилия и позора и думал об Анне Николаевне.
Глава четвертая
Я проснулся в своей спальне от головной боли и жажды. Шторы на окне были раздернуты, я мог видеть серый рассвет. Слабый дождик засеивал холодную землю, листья за ночь осыпались на дорожку сада.
Я мучительно размышлял о том, что выпил бы сейчас воды, а лучше - компота, киселя или даже, на худой конец, кваса. Но встать я боялся - голова кружилась при малейшем движении. Звонить же и просить кого-нибудь из слуг подать мне напиться я почему-то не решался. Перед моим мысленным взором попеременно вставали кухарка Планида, горничная Макрина, Витольд, Серега Мурин… и я столь же последовательно отказывался от намерения тревожить их. Меня раздирали глубокие противоречия. С одной стороны, я ведь имел полное право попросить о такой пустяковой услуге, как стакан воды, с другой - не в пять же часов утра…
Наконец я чуть повернулся и увидел, что совсем близко, стоит только протянуть руку, стоит кувшин, а рядом лежит упаковка болеутоляющих средств. Слезы безумного восторга подступили к моему горлу, и мне потребовалось время, чтобы успокоиться.
Я принял лекарство, напился кваса и спокойно заснул.
Второе мое пробуждение было более достойным, хотя я и выглядел несколько опухшим. Я умылся на заднем дворе, причесал влажные волосы, переменил одежду и почувствовал себя человеком и землевладельцем, достойным членом общества.
Витольд сам принес мне кофе в "ситцевую гостиную", где я устроился после умывания, после чего, как было у него заведено, развернул блокнот и нацелился карандашом на страницу.
- Как вы узнали, где я нахожусь? - спросил я.
- В доме установлены камеры слежения, - ответил Витольд, опуская блокнот. - Если вы считаете, что это неудобно, я удалю некоторые. Но ваш дядюшка полагал, что это, напротив, очень удобно.
- Я не о доме, - поморщился я. - Я насчет трактира… и всего остального.
- Тщательное изучение местной флоры и фауны, - сказал Витольд, - позволяет строить практически безошибочные прогнозы. Вы - новичок в наших краях, Трофим Васильевич, следовательно, являетесь объектом повышенного внимания. Все здешние трилобиты и белемниты весьма возбуждены вашим появлением, и каждый активно тянется к вам усиками и прочими органами осязания. Посещение вами господ Скарятиных не могло не возбудить Лисистратова; а Лисистратов в возбужденном состоянии имеет обыкновение заманивать объект в трактир и там поить его до бесчувствия.
- И за мой счет? - уточнил я.
- Вчера вы изволили пропить около сорока рублей, - бесстрастно сообщил Витольд.
- Не может быть! - вырвалось у меня.
- Может, потому что вы выразили желание погасить все долги господина Лисистратова, которые он сделал в этом трактире за последний месяц.
- Но ведь это… - начал я и в бессилии замолчал.
- Да, это было весьма коварно со стороны господина Лисистратова, - согласился Витольд. - Вероятно, мне следовало предостеречь вас заранее.
- Следовало.
- Но я этого не сделал.
- Не сделали.
- Дело в том, Трофим Васильевич, что вы бы мне не поверили, - сказал Витольд. - Петербуржцы обычно не верят ничему насчет Лисистратова, начиная с его фамилии… Кроме того, я предпочитаю не слыть злоречивым и завистливым.
- А вы завистливы? - немного удивился я. Витольд представлялся мне аскетом, лишенным обыкновенных человеческих желаний.
- Возможно, - не стал отпираться Витольд. - Однако те, кому я завидую, обитают в совершенно иных сферах, нежели Лисистратов.
- Наверное, богатому банкиру какому-нибудь завидуете, - сказал я, отчетливо сознавая, что говорю ужасную чушь.
Витольд ни на миг не обиделся.
- Такое можно было бы предположить, учитывая мое имущественное и социальное состояние, - согласился он. - Однако ни один, даже очень богатый банкир не способен вызвать во мне столь низменное чувство… Впрочем, я глубоко и страстно завидую некоторым ученым, которых Академия Наук отправила в экспедиции.
Он замолчал и замкнулся в себе, а я не счел возможным расспрашивать его дальше.
- Что у меня сегодня по вашему гениальному стратегическому плану? - осведомился я.
- Визит к госпоже Вязигиной, - напомнил Витольд. - У вас ведь имелся полный последовательный список. Впрочем, если вы его потеряли, то я с удовольствием изготовлю для вас копию.
- Не надо копию, хотя, кажется, точно - потерял… Просто дайте адрес и расскажите, как найти. И еще, - я пригладил влажные после умывания волосы, - сообщите мне, пожалуйста, заранее, как следует вести себя с этой дамой. Клянусь не считать вас ни завистливым, ни злоречивым.
Витольд пожал плечами.
- Будьте самим собой, держитесь естественно… Вязигина любит молодых людей. Я хочу сказать - любовью попечительши. Если в вас она увидит очередной объект для нравственной благотворительности - радуйтесь, потому что сделаться врагом госпожи Вязигиной означает почти верную гибель.
- Я начинаю бояться… Она замужем?
- Была.
- А дети?
- Ее детьми является все человечество в лице избранных его членов. Постарайтесь попасть в число добрых злаков, потому что сорняки, как я уже сказал, она выпалывает из здешней почвы с корнем, не дожидаясь Страшного Суда.
Устрашив меня свыше всякой меры, Витольд записал несколько распоряжений по хозяйству, вроде - выгладить мои (бывшие дядины) рубашки, почистить замызганные во время вчерашнего променада брюки, приготовить на обед суп с курятиной и прочее. После этого он удалился, а я принялся рассеянно листать журналы, лежавшие аккуратной стопкой на подоконнике.
Под журналами обнаружилась вышитая салфетка, серая от пыли. Рукоделие было не слишком искусное и совершенно не вызывало желания гадать - кто была та неведомая вышивальщица и как сложилась ее последующая судьба.
Журналы оказались сплошь глянцевым "Вестником палеонтологии". Неужели дядюшку тоже накрыло здешним повальным увлечением? Впрочем, почему бы и нет? Если он желал понравиться Анне Николаевне, то должен был разделять и ее вкусы. Умные женщины обычно ценят внимание такого рода.
Я пробежал глазами несколько статей, ничего в них не понял и почувствовал себя достаточно усталым, чтобы предаться в попечительские руки госпожи Вязигиной.
Я почти уверил себя в том, что Вязигина и есть та самая таинственная незнакомка, которая своим появлением спугнула грабителя Матвея Свинчаткина, и потому ожидал встречи с особым нетерпением. По совету Витольда, я направил к ней Серегу Мурина с письмом в красивом конверте (у покойного дядюшки нашлось несколько, а вообще я заказал в Петербурге целую коробку с почтовым набором, но только заказ еще не доставили).
Мурин возвратился от "барыни" около полудня. Он проследовал в гостиную, где я мучительно постигал прошлогодние новшества в области палеонтологии, и, оставляя повсеместно грязные следы, приблизился ко мне.
- Вя-вязигина за-за-за… заинтересовалась! - доложил он, сердито глядя на стену повыше моей головы. - Ве-велела б-быть.
- Что значит - "велела"? - осведомился я, откладывая журнал.
Серега пожал плечами, переступил с ноги на ногу, почесал лопатку, сильно заломав руку себе за спину, потом метнулся глазами по гостиной и снова уставился в стену.
- Она ве-ве-велела, - повторил он. - Ч-что неп-понятного?
С этим он вышел из гостиной. Тотчас послышалось жестяное громыханье ведра, и в комнату осторожно заглянула Макрина. Чтобы не смущать ее, я забрал журналы и вышел.
Каждая встреча с Муриным почему-то выводила меня из равновесия. Наблюдая его, я начинал ощущать вину перед угнетенным человечеством. Мне представлялось неправильным эксплуатировать Мурина, посылать его с поручениями, требовать от него ясности в изложении фактов - и так далее. Мурин, явленный как данность, меня пугал. Витольд относился к нему гораздо проще и без малейших нравственных содроганий гонял по самым разнообразным делам. В этом смысле Витольд, конечно, стоял выше меня на эволюционной лестнице.
Я еще немного полистал журналы, полюбовался видами гигантских стрекоз, летающих над гигантскими папоротниками, рассмотрел портрет красивой лаборантки на общем снимке какой-то старой экспедиции и, в общем, успокоился. Теперь я готов был предстать перед госпожой Вязигиной.
Ее дом располагался сравнительно недалеко от трактира, однако на улице, которая не несла на себе никаких следов цивилизации, в том отношении, что там не имелось даже намека на мостовую. Мне следовало сделать соответствующие выводы раньше, увидев, в каком состоянии сапоги Сереги Мурина. Вот и еще одно наказание мне за невнимательность и снисходительное отношение к дворнику: я-то счел, что Мурин просто где-то извозюкался вследствие общей недоразвитости. Что ж, поделом мне, такому высокомерному.
Заляпанный самым плачевным образом, я звонил в дверь с табличкой "Вязигина" и даже не представлял себе, как войду теперь в гостиную. Мне отворила толстая горничная с мясистыми руками и железными зубами во рту. Она отступила на шаг и смерила меня сердитым взглядом.
- Я, собственно… к госпоже Вязигиной… - неловко произнес я.
- Назначено? - спросила она.
- Ну, да. От меня приходил человек с письмом, и госпожа Вязигина передала на словах…
- То есть, назначено? - повторила горничная.
- Да, - сказал я, решив держаться уверенно.