Она отошла еще на шаг, чтобы иметь возможность разглядеть всю мою фигуру - от головы до ног, а не только лицо.
- И куда вы намереваетесь, простите за выражение, в таком виде впереться? В гостиную? Или, может быть, в конюшню? Моя барышня не держит лошадей ни в каком виде.
- Я бы, собственно…
- Снимайте пальто и сапоги. - Она притащила таз, пахнущий хлоркой, и натянула резиновые перчатки. - Умники, - ворчала она, наблюдая за тем, как я избавляюсь от обуви. - Все они выше такой приземленной вещи, как резиновые сапоги. Или хотя бы галоши. Вот моя барышня всегда носит галоши.
- Может быть, лучше было бы замостить улицу или хотя бы участок перед домом? - неубедительно вякнул я.
Она выхватила у меня ботинки и принялась отчищать их.
- По-вашему, моя барышня обязана мостить улицу? - осведомилась горничная едко.
- Я, собственно, не лично ее имел в виду… но Лембасовское самоуправление… есть ведь губернатор… - пробормотал я.
- Говорю же - все кругом умники, - изрекла горничная. - Судьбы вселенной решать наловчились, а нет, чтобы по улице ходить аккуратно.
Она подала мне вычищенные ботинки.
- Пальто я потом, пока вы ля-ля-ля с моей барышней, - прибавила она. - Погодите-ка, еще штаны надо оттереть.
Она прошлась сырой тряпкой по моим брюкам и наконец допустила меня двинуться дальше в дом, громко крикнув:
- Барышня! Новый Городинцев пожаловал, покойного Кузьмы Кузьмича племянник! Попович-то!
Дом загудел, наполняясь могучим голосом горничной, и раскрыл мне свои объятия. Я поднимался по лестнице, которая, скрипя каждой ступенькой по-новому, как будто говорила мне на разные лады:
- Добро пожаловать.
- Привет, попович.
- Здравствуй, Трофим.
- А, Трофим Васильевич!
- Дорогой Трофим Василич, дорогой…
- Наконец!
- Будем знакомы.
- Очень приятно…
И так далее.
Затем начался коридор, покрытый ковром, как в учреждении, а вдали коридора настежь стояли двери, и в проеме я видел длинную комнату с большим прямоугольным столом.
Я поспешил туда. Брюки от колен и ниже были противно-мокрыми, и мне пришлось прикладывать определенные усилия, чтобы не думать об этом.
Госпожа Вязигина оказалась совершенно не той, которую я рассчитывал увидеть. Это была энергичная дама лет пятидесяти, очень маленького роста, щупленькая, со светло-голубыми, как бы налитыми слезой глазами и бледными, поджатыми губами, не знающими помады. Она была одета очень строго, с брошью под горлом. Пепельные свои волосы она забирала в высокую прическу.
Боюсь, я не слишком успешно скрыл свое разочарование, потому что когда я поднял голову после поклона, то увидел недоуменно поднятые брови моей собеседницы.
- Мне показалось, или моя наружность действительно вас удивила? - спросила она, царственно пренебрегая формальностями, вроде "рада вас видеть" и прочее.
- Да, - ответил я столь же прямо, - признаюсь, я удивлен.
- Чем? - спросила опять она.
- Вы… не похожи.
- На кого?
- Ни на "барышню", как выражается ваша горничная, ни на "барыню", как аттестовал вас мой дворник, - я уклонился от правдивого ответа.
- На кого же я похожа? - настаивала она.
- На себя самоё, - объяснил я. - Невозможно было предугадать, какая вы. А вы - это вы.
- Что ж, это объяснение, - удовлетворенно произнесла она. - Садитесь, Трофим Васильевич. Матильда скоро подаст самовар. Как добрались до моих пенатов? Благополучно ли?
- С приключениями, - сознался я.
- Другой раз отринете гордость и обзаведетесь резиновыми сапогами… Что вам еще обо мне рассказывали, помимо того, что я "барыня"?
Она так и впилась в меня глазами.
Я покачал головой:
- Ничего.
- Ну так я сама вам расскажу, пока вам совершенно не задурили голову на мой счет, - объявила Вязигина. - Зовут меня Тамара Игоревна. Мне пятьдесят шесть лет.
- Ой, не может быть! - вырвалось у меня.
Вязигина слегка улыбнулась.
- Вот теперь вы совершенно искренни, - заметила она. - Приму ваши слова как комплимент.
- Не знаю, можно ли считать комплиментом истинные… соображения… - пробормотал я, изумленно рассматривая Вязигину. Она, конечно, не была первой молодости, но - пятьдесят шесть? Как ей это удавалось? Женщины всегда останутся для меня загадкой.
- Итак, вы узнали самое заветное обо мне - возраст. Впрочем, я никогда его и не скрывала. Напротив. Я горжусь своим возрастом. Теперь - другое. Настоящая моя фамилия - не Вязигина, а Потифарова. А, вижу, вы снова удивлены! Что ж, вот вам старый скандал, в который вас так или иначе скоро посвятят. Шесть лет назад я ушла от супруга моего, Петра Артемьевича Потифарова… Вы еще не наносили ему визита, не так ли?
- Нет.
- Хорошо. Он будет вам жаловаться, но вы, прошу вас, приглядитесь к нему пристальнее. И тогда, быть может, поймете меня и одобрите мое решение. Впрочем, все здешнее хорошее общество меня поддержало, за небольшими исключениями. Я ничего более не скажу о Петре Артемьевиче. Я считаю наиболее честным дать вам возможность сделать выводы самостоятельно. Поэтому не будем больше об этом. Покинув мужа, я вернула себе изначальную мою фамилию и отныне, как и в девичестве, зовусь Вязигиной. О роде моих занятий вам тоже не сообщали?
- Нет, Тамара Игоревна, - я покачал головой. Удивление мое росло с каждой минутой. Я даже забыл на время о моей незнакомке с большой дороги. Потифарова-Вязигина интриговала меня не меньше, если не больше.
- Я директор гимназии, - поведала Вязигина.
Тут вошла, пыхтя, Матильда. От нее разило хлоркой. Матильда тащила самовар. Вязигина величественно махнула рукой, указывая на стол, куда Матильда не без облегчения плюхнула свою ношу. Затем настал черед круглого жостовского подноса с чашками, хрустальной вазочки с печеньем, блюдца с творогом и какого-то особенного сливового джема. Я испугался, что Матильда примется разливать чай: мне казалось, я никогда уже не избавлюсь от запаха хлорки; но Матильда только ухмыльнулась, блеснув железными зубами, и вышла, а чаем занялась сама хозяйка.
Руки Тамары Игоревны все же выдавали возраст - кожа была тонкая, сморщенная, с бледными пигментными пятнами. Массивное серебряное кольцо с крупным полудрагоценным камнем подчеркивало хрупкость пальцев.
- Расскажите теперь о себе, - предложила Вязигина.
- Собственно, у меня еще нет истории, - отозвался я. - Я рано потерял родителей, учился в университете, потом получил наследство - и вот сейчас знакомлюсь с соседями.
Вязигина подала мне чашку, наклонилась вперед и накрыла мою ладонь своей. Близко-близко я увидел ее слезливые глаза.
- Не уезжайте из Лембасово, - проговорила Вязигина. - Не продавайте имения. Останьтесь здесь. Что вам Петербург? Одни соблазны, глупости, карточная игра и разврат. Тем более что при продаже имения легко попасть на мошенников и разориться. Вы закончите свои дни в ночлежке, если решитесь на это.
Она отпустила меня, выпрямилась и удовлетворенно отхлебнула чай.
- Я вовсе не собирался… В моих намерениях совершенно не… - забормотал я, недоумевая, отчего Вязигиной пришла в голову столь неожиданная мысль.
Она покивала мне благосклонно.
- Что ж, вы еще молоды, - прибавила она снисходительно. - Скоро вы откроете для себя чудеса деревенской жизни.
- Скажите, Тамара Игоревна, - решился я наконец, - не знаете ли вы даму приблизительно ваших лет, которая имеет обыкновение гулять с компании очень молодого человека?
Не без удивления я увидел, что Вязигина вздрогнула и отставила чашку.
- Вы, конечно же, знакомы с нею? - повторил я. - Она, кажется, принадлежит к обществу.
- Где… где вы о ней слыхали? - голос Вязигиной задрожал.
- Собственно, даже не слыхал - я повстречал ее… их… когда ехал сюда.
И я описал Вязигиной мое дорожное приключение, особенно подчеркивая то обстоятельство, что разбойники при виде этой женщины поспешили скрыться.
- Вы не подошли к ней?
- Нет, я не успел… Она удалилась, не выразив ни малейшего желания вступать со мной в какие-либо разговоры, а навязывать свое общество я еще не научился.
- Умно, - сказал Вязигина и снова отпила чай. Она как будто немного успокоилась. - Что ж, это благое правило, быть может, спасло вам жизнь… - Она помолчала, как бы раздумывая, стоит ли рассказывать мне историю таинственной незнакомки. Наконец она заговорила: - Ее зовут Софья Думенская.
И опять замолчала.
- Кто она такая? - спросил я.
- Кто? - переспросила Вязигина. Она пожевала губами и вдруг с горячностью произнесла: - Да никто! Совсем никто, понимаете? Безродная сирота, которую подобрали на улице. Она была в услужении у старушки княжны Мышецкой. После смерти Мышецкой выяснилось, что княжна все свое имение отписала Софье. Этого никто не ожидал; многочисленная родня Мышецкой, все ее племянники с двоюродные внуками пытались отсудить имение обратно, но ничего не вышло. Оспорить завещание не удалось, и Софья сделалась полновластной хозяйкой усадьбы. У нее несколько арендаторов, которые исправно ей платят, так что живет она припеваючи.
- А Мышецкие?
- Несколько наиболее рьяных противников Софьи необъяснимым образом заболели и умерли. Да и прочие, надо сказать, как-то захирели. Все они не вылезают с курортов. Крутят там чахоточные романы.
- Может быть, это обычная судьба древнего рода, - предположил я. - Чем древнее род, тем больше в нем признаков вырождения.
Вязигина хмыкнула:
- А вы сами-то в это верите?
Я пожал плечами.
- Не знаю. Я ведь не принадлежу к древнему роду. И до сих пор не имел случая водить знакомства с таковыми.
Она покачала головой:
- Говорю вам, здесь очень нечисто дело. И потом, этот молодой человек, который неотлучно находится при Софье… Как вы думаете, как долго он с нею не расстается?
- Не знаю… Лет пять, быть может, - предположил я.
- Больше двадцати, - категорически отрезала Вязигина. - Понимаете, что это значит?
- Не вполне…
- Двадцать лет - двад-цать! - при Софье неотлучно находится юноша. Она с тех пор успела состариться, и, кстати, более, чем многие другие женщины ее возраста. Он же по-прежнему остается молодым… И все еще держится с ней как любовник, - прибавила Вязигина сквозь зубы.
- А они и в самом деле любовники? - заинтересовался я.
- Вас этот вопрос тоже занимает, как я погляжу? - Вязигина прищурилась. Должно быть, я покраснел, потому что она засмеялась: - Не смущайтесь, тема интригует многих. Пока Софья была в подходящих летах, никто особенно не удивлялся. Кстати, к ней неоднократно сватались, но всегда безуспешно. Угадываете подробности?
- Полагаю, отвергнутые женихи начинали болеть и скоро умирали? - предположил я.
Вязигина погрозила мне пальцем.
- Вы быстро учитесь и уже умеете делать правильные выводы. Да, всё обстояло именно так. Несколько молодых людей, соблазненных не столько наружностью Софьи, сколько немалым ее имуществом, настойчиво домогались ее руки, и все они плохо окончили свои дни. Что же, думаете, это случайность?
- Наоборот…
Она не дала мне завершить фразу.
- Да. И поэтому благоразумие требует избегать сколько-нибудь тесного общения с Софьей… Надеюсь, это вы уже сообразили?.. Некоторое время она путешествовала за границей, потом жила в Петербурге, а теперь вот возвратилась в Лембасово.
- Так вот почему Свинчаткин поспешил удалиться, едва лишь она показалась на дороге… - проговорил я.
- Не сомневаюсь, разбойник Матвей Свинчаткин наслышан о Софье… Как человек осмотрительный и неглупый, он не стал дожидаться даже намека с ее стороны и предпочел унести ноги.
Я был совершенно оглушен открывшимися мне новыми обстоятельствами и нуждался теперь в одиночестве, чтобы осмыслить их. Однако выходить на улицу мне не хотелось, поскольку я уже имел представление о местных грязях. Поэтому я молча пил чай и пытался вообразить, будто никакой Вязигиной поблизости нет, а я сижу один в комнатах.
- Ну, что же вы затихли, Трофим Васильевич? - спросила Вязигина. - Кажется, я смутила вас всеми этими сплетнями…
- Признаться, да, - не стал отпираться я. - Все это как-то… чересчур.
- Что именно?
- Княжна Мышецкая, Софья… Этот ее спутник…
- Вы ведь ощутили на себе магнетичность их взглядов? - осведомилась Вязигина. - Вы испытали определенные неприятные ощущения, когда те двое смотрели на вас?
- Наверное… Я плохо помню. Меня потрясло разбойное нападение, - признался я. - К тому же Софья находилась на достаточном отдалении.
- Вы - счастливчик! - объявила Вязигина. - Можно сказать, избранник судьбы!
Мне стало совсем неудобно, и я поспешил перевести разговор на другую тему, спросив Вязигину об основных принципах, по которым строится теперь программа преподавания в руководимой ею гимназии.
Глава пятая
- Судя по грязи на ногах, вы только что побывали у моей бывшей супруги, - объявил Потифаров, едва я показался у него на пороге.
Такая проницательность воздействовала на меня устрашающе, и я не посмел отпираться.
- Что ж, - философски заметил Потифаров, - в таком случае, вы уже знаете мои семейные обстоятельства. Разумеется, общественное мнение смирилось с решением Тамары Игоревны. В противном случае пришлось бы под давлением обстоятельств заточить ее в монастырь, как это производилось в старину. Но, согласитесь, большие испытания ожидают обитель, коя посмеет украситься столь благоуханным цветком! Из одного только сострадания к невинным монашкам следовало направить активность Тамары Игоревны на другую стезю и препоручить ей крепкие, не потрепанные в жизненных боях организмы… Я разумею гимназистов. Это было умно. Умно и человеколюбиво - сделать ее директором гимназии. Руководство юношеством отнимает, к счастью, большую часть дарованной ей энергии.
Тут Потифаров сообразил, что все еще держит меня в прихожей и вообще даже не познакомился со мной как следует. Он оборвал свой монолог и вцепился в мою руку.
- Сердечно рад знакомству! - проговорил он. - Конечно, смерть Кузьмы Кузьмича, святого человека, - большая утрата. Однако мы надеемся, что вы возместите для нас жестокую потерю, хотя бы вследствие близкого вашего родства с покойником. Скажите, Трофим Васильевич, вот вы - попович, лицо осведомленное… Как вы рассуждаете насчет монастырей?
Он озабоченно вгляделся в мое лицо, плохо различимое в полутьме прихожей.
- Позвольте мне обтереть ноги или даже избавиться от ботинок, - попросил я.
- Отряхнуть, так сказать, прах Тамары Игоревны! - подхватил Потифаров, блеснув взглядом. - Очень и очень похвально! Вот вам тряпка.
Он вытащил ногой из-под порога сморщенную тряпку и подтолкнул ее ко мне. Я кое-как вытер ноги и проследовал за ним в маленькую гостиную.
Привычным жестом Потифаров снял с книжной полки квадратную бутыль, наполовину наполненную желтоватой жидкостью.
- Бренди?
- Нет, благодарю.
- Напрасно. В нашем климате это чрезвычайно рекомендовано.
Он налил себе стопочку и с удовольствием выпил. Я даже пожалел о том, что отказался.
- Ну, и что еще говорила вам Тамара Игоревна? - спросил Потифаров. - Учтите, я не испытываю страха перед правдой. Лишь клевета и ложь способны как-то испугать меня. Как-то! Подчеркиваю. Потому что на самом деле я бесстрашен и всегда готов к смерти.
- К смерти? - удивился я. - Кто же угрожает вам?
- Никто… и все. Вся наша жизнь. - Потифаров нахмурился. - Разве вы еще не размышляли об этом?
- Ну… случалось.
Действительно, как-то давно, лет четырех, я проснулся среди ночи и подумал о том, что когда-нибудь меня не станет. Попытался представить себе то огромное небытие, в котором навсегда исчезнет мой маленький разум, и заплакал. Как ни странно, кончина матери избавила меня от всякого страха смерти. Слишком явственно ощущал я постоянную близость доброй родительницы, чтобы увериться в окончательности нашей разлуки.
Потифаров внимательно следил за моим лицом, пытаясь угадать, о чем я думаю. Потом сказал:
- А она уже объясняла вам, почему ушла от меня?
- Нет.
- Видите ли… Если бы, положим, один из нас был повинен в блуде, то вопрос не стоял бы так остро, и здесь на первый план выступил бы монастырь. Однако ни Тамара Игоревна, ни ваш покорный слуга, - он бережно положил раскрытую ладонь себе на грудь, - ничем предосудительным себя не запятнали. Напротив, оба мы вели существование вполне целомудренное, всецело посвятив себя чтению, прогулкам и разговорам за чашкой чаю. Но затем Тамаре Игоревне не понравилось, что я начал изготавливать гробы.
- Гробы? - изумился я.
- Что тут такого? - надулся Потифаров. - Неужто вы усматриваете нечто безнравственное в подобном занятии?
- Нет, но оно… немного странное. Разве вы гробовщик?
- Гробовщик? Это смешно! - Потифаров засмеялся. - Нет, друг мой, гробовщик - это, так сказать, ремесленник, наемник, человек вполне бездушный по отношению к тем, кого он предполагает хоронить. Да он, собственно, и ничего не предполагает, а просто делает гроб по указанной мерке: столько-то в ширину, столько-то в длину, и все тут. Я же изготавливаю гробы со смыслом, согласно древнеегипетскому обыкновению. Вы ведь знали, конечно, что мы все происходим от древних египтян?
- Нет…
- А напрасно не знаете. Теперь будете знать. Вам же известно, что именно с Древнего Египта начинается курс истории во всех гимназических учебниках. Я спрошу вас - почему? Ответ: Древний Египет - абсолютная колыбель всякой цивилизации. Далее. О Египте много говорится в Библии. А это чего-нибудь да стоит!.. Не всякая цивилизация того удостоена. Например, о древних майя - ни полсловечка. Почему? Да потому, что это - фью!.. - Он свистнул. - Тьфу, а не цивилизация. Даже колеса толком изобрести не смогли…
Он налил себе еще стопочку бренди и выпил, пока я усваивал полученные сведения. Затем вернулся к прежней теме:
- Поверьте, дорогой Трофим Васильевич, древнего египтянина я узнаю за целую версту, потому что у них были особенные, вытянутые черепа, что достигалось бинтованием младенческих голов. Многие отдаленнейшие потомки унаследовали эту родовую черту, которую не сумел истребить даже Потоп.
- Какой потоп? - Я удивлялся все больше и больше.
Потифаров теперь глядел на меня с подозрительностью.
- Да вы Библию-то читали? - осведомился он.
- Ну… да, - промямлил я.
- Как вы уже поняли, - продолжал, успокоившись, Потифаров, - я ношу истинно-древнеегипетскую фамилию, которая в неприкосновенном виде передалась мне от моих предков, обитавших в городе Фивы. Посмотрите! - Он похлопал себя по голове, в которой я не углядел ровным счетом ничего древнеегипетского. - Видите? Вот так, в профиль?
Он повернулся в профиль. Я подтвердил, что вижу. К счастью, Потифаров не стал вдаваться в мои впечатления, а продолжил с жаром: