- Неоднократно я совершал экспедиции в Петербург и провел некоторое время в императорских музеях. Там есть один маленький саркофажек с разрисованным лицом. Ну так вот, лицо - совершенно мое. Я даже испугался, когда увидел! Всякий бы испугался, если бы ему воочию предстало столь наглядное доказательство теории, доселе чисто умозрительной. Ради эксперимента я даже лег на пол, строго параллельно саркофагу, и руки сложил, вот эдак. - Потифаров скрестил руки на груди. - Хотел проверить свои чувства. Тут уже бежит ко мне служитель: "Что это, - кричит, - любезный, вы разлеглись? Вам тут не спальня какая-нибудь, но императорский музей, древнеегипетский раздел, и гимназисты ходят для общего образования, а вы неприлично себя ведете". Я говорю: "Да ты приглядись, приглядись хорошенько, неразумный ты цербер: ничего разве не замечаешь?" А он гнет свое: "Прекратите чинить беспорядки и уходите!" Я не стал ему ничего больше объяснять. Просто вручил камеру и попросил сделать снимок. "И сразу же после этого я уйду", - обещал я. Он по моему виду, наверное, понял, что лучше мне уступить… Да погодите, я покажу вам карточку!
С этими словами Потифаров выбежал в соседнюю комнату и скоро вернулся с большим, помещенным в рамку снимком. Там действительно имелось изображение египетского саркофага, честь по чести, с подрисованными глазами и выпуклыми губами, а рядом, вытаращившись, находился Потифаров.
- Сходство неоспоримое, поражающее! - говорил Потифаров, заглядывая мне через плечо и пытаясь понять выражение моего лица. - После этого я окончательно убедился, в чем мое предназначение, и начал изготавливать гробы по египетскому образцу. Резные, с росписями. По бокам - эдак лилии и утки в заводях, либо что-то иное, что было любо покойнику при жизни и составляло, так сказать, его духовное окружение. А на крышке гроба - портрет. Собственно, начал-то я с гроба для Тамары Игоревны, поскольку всегда чрезвычайно уважал ее. А она прогневалась и ушла из дома. Покинула меня, так сказать.
- Ясно, - вставил я.
- Расстались мы по принципиальному поводу, без всякого блуда и иной извинительной причины, - вздохнул Потифаров. - Поэтому брак наш не может быть расторгнут. Впрочем, я этого и не желаю. Тамара Игоревна, очевидно, тоже. Намерений жениться вторично у меня нет… Гроб для Тамары Игоревны, кстати, закончен. Ну так желаете ли посмотреть?
Тут в комнату вбежала рыжая охотничья собака и замахала хвостом. Она приветливо ткнулась мордой мне в ладонь, а затем уселась рядом с Потифаровым, имея чрезвычайно довольный вид.
- Знакомьтесь, это - Буранка, - представил ее Потифаров. - Она тоже запечатлена в вечность, так сказать. С одним зайцем в зубах. Зайца, положим, давно уже съели, но он не имеет самостоятельного значения.
- В каком смысле - "запечатлена в вечность"? - не понял я.
- Я вырезал ее на моем гробе, - ответил Потифаров, лаская собаку. - Это наименьшее, что я мог для нее сделать, потому что собаки ведь лишены бессмертной души, в отличие от людей. Лично я не верю в перевоплощение душ. Абсолютная глупость! Собака - она собака и есть, верный друг человека, а не перевоплощение какого-нибудь волостного, положим, писаря. Да и с учением церкви не согласуется… А что вы думаете о монастырях?
* * *
День получился у меня насыщенным, так что, вернувшись домой, я изъявил желание принять ванну, а одежду, в которой наносил визиты супругам Потифаровым, оставил для стирки. Витольд посетил меня поздно вечером, когда я в халате допивал какао с печеньем и просматривал дядину переписку с неким Захарией Беляковым, путешествующим по пустынным областям какой-то отдаленной планеты, которую он называл то по-русски запросто "Дыра", то на ученый латинский манер "Ультима Тула".
- Распоряжений нет, Трофим Васильевич?
- Нет.
Витольд помедлил, прежде чем удалиться.
- Что? - отрывисто бросил я. - Говорите, что хотите, только побыстрей. У меня тут книжка интересная.
- Кто вам больше понравился, Вязигина или Потифаров? - прямо спросил он.
- Ну ничего себе! А вам-то что за дело?
- Любопытно.
Но по его равнодушному лицу я понимал, что вовсе ему не любопытно и что спрашивает он с каким-то глубинным умыслом. Я уже научился улавливать в мутных, скрытых за стеклами очков глазах Витольда беспокойство и разные другие чувства.
- Потифаров ведь сумасшедший? - полувопросительно произнес я.
- Отчасти, - подтвердил Витольд. - Род безобидного провинциального помешательства, если угодно. От малого количества внешних впечатлений люди с бедным внутренним миром начинают искать себе занятия… и если не увлекаются пьянством и бильярдом, то пускаются в научные изыскания. Когда у них хватает здравого смысла, они обращают свой интерес на предметы реальные, существующие, а когда здравого смысла недостает, то все это обретает вид подчас совершенно фантастический.
Он помолчал и прибавил:
- Или нарождаются такие, как Серега Мурин.
- Он ведь умственно отсталый, этот ваш Мурин?
- Просто заика, - повторил Витольд свой первоначальный ответ на тот же вопрос.
- Вам его жаль, Витольд?
- Жаль? - Витольд пожал плечами. - У Мурина есть крыша над головой, тарелка горячих щей на обед и работа, дающая ему самоуважение. По-вашему, все это должно вызывать у меня жалость?
- Ваша логика просто железная, Безценный, - сказал я.
- Разумеется, - заявил Витольд. - Если уж на то пошло, Потифаров достоин нашей жалости куда больше.
- Потифарова жалеть не хочется, - заметил я.
- Это потому, что он со своим Древним Египтом - полный болван, - сказал Витольд. - Он показывал вам гробы?
- Да.
- Ну и как?
- Довольно искусная работа.
- Я у него заказал, - сообщил внезапно Витольд.
Я удивился:
- Вы?
- А что такого? - в свою очередь пожал плечами Витольд. - По-вашему, я бессмертен? Рано или поздно гроб мне понадобится.
- По-моему, вы непоследовательны, - сказал я.
- Почему? - Витольд блеснул очками.
- Да потому, что сами только что аттестовали Потифарова как полного болвана с его Древним Египтом…
- Каким образом глупость Потифарова отменяет факт моей смертности? Гробы у него красивые, добротные… В таком и полежать не срамно.
Я молча смотрел на Витольда. Теперь я окончательно был сбит с толку.
- И вам, кстати, советую, - прибавил Витольд. - Изъявите желание. Сообщите ему свои размеры и "духовное окружение", чтобы мог начать работу над проектом. Это привлечет его на вашу сторону.
- А для чего мне привлекать кого-то на свою сторону? - поинтересовался я, изрядно заинтригованный. - Кажется, я ни с кем еще здесь не враждую.
- А если придется?
- Враждовать?
- Да.
- Но почему?
Витольд двинул бровью.
- Неисповедимы пути, которыми блуждают провинциальные умы. Положим, вы сведете дружбу с Софьей Думенской… О Софье вам ведь уже рассказали?
- Конечно.
- Вязигина?
- Почему вы обо всем знаете заранее? - взорвался я. - И почему бы вам самому не изложить мне всю историю, от начала и до конца? Сразу?
- Так не интересно, - отмахнулся Витольд. - Я исследую те самые пути, о которых только что толковал вам. Вы подтверждаете большинство моих догадок.
Он встретился с моим испытующим взглядом и засмеялся:
- Нет, я еще не помешался… Вы ведь в этом меня сейчас заподозрили? Изучение образа мыслей и поведения соседей - простая мера предосторожности… Как вам известно, я заканчиваю заочный курс в университете. Это дает мне достаточно умственной пищи, чтобы избежать интеллектуальных неприятностей, постигших того же Потифарова. Кроме того, я самостоятельно, по книгам, изучаю экономические дисциплины.
- Когда вы все успеваете?
- А я не спешу, - парировал Витольд. И вернулся к первоначальной теме: - Ну так что, глянулась вам Тамара Игоревна Вязигина?
- Интересная дама.
- Она, кстати, весьма ранима, - сказал Витольд. - И обладает похвальным обыкновением отвечать на нанесенные ей душевные раны весьма ощутимыми ударами. Сгубила несколько репутаций просто в хлам. Люди вынуждены были уехать из Лембасово и с большими потерями перебираться куда-нибудь в Тверь или Калугу. Что, по мнению Вязигиной, равноценно переезду в Шеол.
- Шеол? - не понял я.
- Вы Библию читали? - спросил Витольд, от чего меня передернуло. - Шеол - тот свет. Для евреев времен Иосифа и Потифара это был Древний Египет.
- Слушайте, Безценный, перестаньте меня пугать, - взмолился я. - У меня мозоль на том месте мозга, который отвечает за восприятие Древнего Египта.
- Очень хорошо, - невозмутимо проговорил Витольд, - это означает, что вы становитесь настоящим здешним жителем.
Глава шестая
По делам мне пришлось отлучиться из имения и съездить на несколько дней в Петербург.
Оказалось, что за то недолгое время, что я прожил у себя в имении, я совершенно переменился. Теперь, как и сказал Витольд, я был полный Лембасовский обитатель и к Петербургу имел очень небольшое отношение. Все в большом городе отныне казалось мне чужим, дурно устроенным: толчея на улицах, шумные разговоры в учреждениях. Даже сами лица горожан представлялись весьма неприятными.
С оттенком снисходительной жалости я думал: "Ну вот каково это - каждый день ходить в толпе тех, о ком ты ровным счетом ничего не знаешь? Кто не здоровается с тобой, не желает тебе добра или, наоборот, не замышляет против тебя какой-нибудь пакости?" Безразличие, с которым горожане относились друг к другу, лишь изредка сменялось легким недоброжелательством, когда один другого, например, случайно толкнул… А ведь еще недавно я сам был частью этой толпы и полагал, что мне очень повезло!
Зато красивые строения центральной части города как-то по-особому, свежо, радовали мой глаз чистотой и причудливостью линий, и каждая гологрудая кариатида поглядывала на меня игриво, как будто сожалея о своей вечно-каменной занятости.
Я быстро уладил все вопросы с юристами. Оказалось, всплыли какие-то неуплаченные дядюшкой долги. Однако же убедительных документов, доказывающих правоту мнимых кредиторов, не обнаружилось, так что дело выигралось мгновенно. Адвокат мой доказал перед судьей, что кредиторы эти суть ничто иное, как самые отъявленные жулики, которым дядя, самое большее, остался должен рублей пятьдесят в карты. Мне ничего не пришлось делать, я даже ни разу не выступил.
Как и в первый раз, я ехал в Лембасово на нанятом электроизвозчике. Приближаясь к памятной шестьдесят пятой версте, я ожидал, что ровный бег моего возка остановит Матвей Свинчаткин, и я снова увижу его бородатое лицо в окружении красных рож его странных соратников. Но никто мне не препятствовал - никакого Свинчаткина поблизости, казалось, не было и в помине.
Без малейших приключений я прибыл в усадьбу. Меня никто не встречал, что немудрено: в последнем сообщении из города я передавал Витольду, что, возможно, задержусь (хочу посетить египетскую выставку) и буду в "Осинках" только через пару дней. Я передумал в последний момент и никаких известий о себе давать уже не стал, а вместо этого заказал электроизвозчика и наспех закупил в Петербурге обновки - пару булавок для галстука, перчатки для визитов и хорошие резиновые бахилы, которые при желании можно развернуть до бедра. Бахилы эти, на несколько размеров больше моей ноги, легко надевались на обувь и защищали брюки.
Когда возок остановился у ворот усадьбы, я вышел наружу и отправился на поиски Сереги Мурина. Тот нашелся с метлой на дорожках сада. Медленно, с ожесточением, он водил метлой по дорожке. Завидев меня, он еще издали закричал:
- Не та-таскайте г-г-грязь!
Я хотел было возразить ему: то, что он подразумевает под грязью, - всего лишь присущая данной местности почва, которая здесь находится повсеместно, и соскребание ее ведет к обнажению земной коры, что и невозможно, и нежелательно… Но все это были псевдоученые материи, недоступные для Мурина. Поэтому я просто сказал:
- У ворот остался мой багаж. Отнеси в комнаты.
Мурин несколько секунд смотрел на меня неподвижно, полуоткрыв рот. Потом он бросил метлу на дорожку и, широко шагая, двинулся к воротам. Я же преспокойно направился в дом.
Разумеется, Витольд даже не догадывался о моем появлении. Однако мой управляющий был настоящей "благоразумной девой", и я обнаружил, что все светильники, так сказать, заправлены маслом и дом содержится в образцовом порядке: комнаты вычищены, обед приготовлен.
Я поднялся на второй этаж, в кабинет. Горничная, увлеченно перетиравшая дядину коллекцию фарфоровых собачек на полке, не заметила, как я подошел сзади.
- Здравствуйте, Макрина, - поздоровался я.
Она сильно вздрогнула, выронила тряпку, повернулась ко мне и застыла с разинутым ртом.
- Да что вы, в самом деле! - произнес я. - В конце концов, это обидно, Макрина! Разве я какое-то чудовище?
- Нет, Трофим Васильевич, - пролепетала смущенная Макрина. - Какое же вы, простите, чудовище? Вы очень симпатичный милашка. Не думайте, - спохватилась она, - это не я так считаю, это всеобщее мнение касательно вас.
Я кивнул.
- Ну так и не вскрикивайте, когда меня видите. И не удирайте, точно я намерен прищемить вам хвост.
Макрина залилась слезами.
- Я честная вдова, и нет у меня никакого хвоста, а если КлавдИя что-то говорила, так это она по глупости. У нее язык как помело. Я ей всегда говорю: "Твоим языком, КлавдИя, только гоголь-моголь взбивать".
- Какая еще КлавдИя? - Я чувствовал смутное раздражение.
- Молочница, - объяснила Макрина.
- Это она называет меня "милашкой"?
- И она, и другие женщины, которые с соображением, - призналась Макрина. - Мы ведь хоть и простые, а в мужчинах, Трофим Васильевич, понимаем.
- Ну хорошо, Макрина, - проговорил я, стараясь прервать весь этот вздор, - очень хорошо. Раз я у нас такой милашка, то и объявляю, что очень вами доволен. Не буду вам теперь мешать.
Макрина, вся пунцовая, стояла, опустив руки с тряпкой, и глядела мне вслед, пока я шествовал к лестнице.
Я спустился опять на первый этаж, желая заглянуть к Витольду и сообщить ему, как разрешилось мое дело с долгами.
В комнате Витольда горела верхняя люстра, что удивило меня, потому что обычно он пользовался только настольной лампой. Как я успел заметить, Витольд не жаловал слишком яркого света. Полагаю, у него побаливали глаза.
Я постучал в дверь и тотчас, не дожидаясь короткого "Входите!", толкнул ее.
Я объясню, почему это сделал.
Совершенно не потому, что был полновластным хозяином усадьбы и ощущал себя так, словно бы все комнаты в ней и люди, в них обитающие, принадлежат мне как моя собственность. Вовсе нет; а потому лишь, что никаких дурных дел при ярком свете не творят. Кроме того, я твердо был убежден в том, что Витольд и не стал бы творить ничего дурного, и когда бы я к нему ни зашел, всегда застал бы его полностью одетым, причесанным, с очками на носу и книгой, либо тетрадью в руке.
Поэтому нетрудно представить мое удивление, когда мне открылась картина прямо противоположная. Витольд был в одной рубахе, не заправленной в брюки и подпоясанной старым кухаркиным фартуком. Волосы его, схваченные косынкой, как у пирата, торчали клочьями из-под повязки, очки были забрызганы чем-то липким и сидели набекрень.
Услышав мои шаги, он быстро обернулся и встал, загораживая нечто у себя на тахте.
За столом, на обычном месте Витольда, сидел какой-то другой человек, а на узкой жесткой лежанке, накрытой старым ковром, явно обреталось нечто подозрительное.
Наткнувшись, таким образом, на "неразумных дев", я был не столько даже прогневан, сколько удивлен и раздосадован. Мне ничего так не хотелось с дороги, как расположиться на покойный отдых, а в имении обстановка оказалась такова, что требовала от меня каких-то решений и даже, быть может, активного участия.
- Трофим Васильевич!.. - выдохнул Витольд. - Мы ожидали вас только через пару дней…
- Ну да, - процедил я сквозь зубы. - Вижу, вы не очень-то мне рады.
Витольд почесал бровь, поморщился.
- "Рад" - немного не то слово. Я думаю сейчас о вас вовсе не в категориях "радости - огорчения", а несколько в иной плоскости.
- Нельзя ли менее научно и более понятно? - огрызнулся я.
- Чего уж понятнее… - Витольд обреченно вздохнул и отошел, чтобы я мог наконец увидеть предмет, простертый на его койке.
Я взглянул… и в первые мгновения даже не понял, что перед собой вижу, настолько не ожидал увидеть именно это.
Витольд пожевал губами. Он внимательно всматривался в мое лицо, и это меня тоже нервировало.
На койке корчился и беззвучно стонал один из краснорожих бандитов. Он грыз зубами палочку, как кролик, - очевидно, чтобы сдержать крик, - и заламывал свои тонкие, неестественно длинные руки, а ногами непрерывно двигал, то сгибая их, то разгибая.
Я перевел взгляд на человека, сидевшего за столом. Я почти не сомневался в том, кого сейчас увижу.
И точно. Человек этот поднял голову, и я узнал Матвея Свинчаткина.