Вскинув топор, Лаурсан закричал, замахал руками. Его люди живо забрались в повозки, погнали лошадей. Клим считал: десять… двадцать… тридцать… тридцать две… Атака будет мощной, решил он и направился к востоку.
На левом фланге дела были плохи, рыцарские дружины завязли в огромной массе врагов. Три тысячи конных, из них шестьсот в тяжелой броне, на могучих скакунах; только это и спасало регименты от полного уничтожения. Орки впятеро превосходили их числом и, кажется, имели опыт подобных схваток – били и кололи лошадей, стаскивали всадников на землю, а там не всякий рыцарь в доспехах мог встать без посторонней помощи. Для лишившихся коней длинные клинки, секиры и щиты были бесполезны; в тесноте резались кинжалами, рвали уши и волосы, выдавливали глаза, душили, ломали руки. Не было сомнений, что орки, разделавшись с рыцарской конницей, ударят в тыл пешим полкам, и это будет конец – конец сражения и хайборийской армии.
– Что нам делать, государь? – гулким басом спросил Фицер, поигрывая окровавленной секирой. Жмых и Персен мрачно молчали, положив на колени тяжелые клинки. Оруженосец Омриваль, упрямо сжав губы, вцепился обеими руками в древко королевского стяга. Мало что осталось от его красоты, лишь глаза да ресницы; лицо и доспехи юноши были покрыты грязью и кровью.
– Время, время… – пробормотал Клим, – нужно выиграть время. Побегут ублюдки на западе, освободятся гвардейцы и наша пехота. А до того…
Он принялся шарить в сумке, висевшей у пояса.
Губы Омриваля шевельнулись.
– Я видел, как ты лечишь, государь, видел, как твои руки дарят исцеление… А сегодня магическое оружие в твоих руках сеяло смерть. – Юноша покосился на автомат. – Наверное, ты мог бы снова поднять его на орков и перебить их всех? Или наслать на них огонь и молнии?
– Да, сир, – поддержал оруженосца Фицер, отдуваясь и поглаживая секиру. – Устрой-ка им смертельное чудо! Такое, чтоб кишки наружу вылезли!
– Вылезут непременно, – пообещал Клим и вытащил гранату. – Одна магия кончилась, но есть и другая. Сейчас мы устроим славное мочилово!
Пришпорив жеребца, он помчался к толпе орков. Стука копыт не было слышно, воздух дрожал от рева, воплей и грохота стали. Траву на поле сражения вытоптали, и над бойцами, сцепившимися в смертельной схватке, висело плотное облако пыли. Солнце уже поднялось в зенит, и жаркие его лучи раскаляли доспехи и шлемы. Оркам это давало преимущество – они были выносливее людей.
Омриваль, по-прежнему держа обеими руками стяг, приблизился к Климу, и тот, напрягая голос, рявкнул:
– В сторону, парень! Держись подальше!
Затем он приподнялся на стременах и начал швырять гранаты – одну, другую, третью. Взметнулись фонтаны огня, полетели в воздух растерзанные тела, конечности и оружие орков, грохот взрывов перекрыл шум схватки, и на мгновение бой будто бы затих. Враги, устрашившись, отхлынули, и перед Климом открылся проход, заваленный мертвецами. В дальнем его конце он увидел сира Карваса и сира Понзела с тремя десятками рыцарей, увидел тучу орков, обступивших их, и, махнув мечом, закричал:
– Ко мне! Ко мне, витязи!
Орки шарахнулись, когда он сделал вид, что бросает гранату. Бросил бы, да нечего – гранат было три. Три гранаты, две автоматные обоймы и три – к пистолету. Из пистолета еще удалось бы пострелять, но на этом список смертельных чудес закончится, подумалось Климу. Он снова взмахнул мечом:
– Ко мне, парни! Шевелите копытами!
Понзел ринулся в брешь, за ним – остальные, не тридцать, а много больше, целый регимент из пары сотен бойцов. Они окружили Клима и королевский стяг – потные, разгоряченные, в изрубленных доспехах. Карвас пробился к нему, ощерил рот в свирепой ухмылке, прорычал:
– Вот мы, твое величество. Что прикажешь? Умрем, но не отступим!
– Умрем, но не сегодня, – сказал Клим. – К бою, милорды! За мной!
Серый сделал первый шаг, тряхнул гривой и пустился во всю прыть. Покачиваясь в седле, сжимая рукоять меча, Клим бросил взгляд вверх – там, в синем пространстве меж солнцем и землей, парила на широко раскинутых крыльях большая птица. Орел, подумалось ему, – степной орел, добрый знак. Как говорили латиняне, орлы мух не ловят!
Внезапно он услышал мерный слитный топот и бряцание оружия. Услышал, обернулся и разглядел, как колышутся в отдалении копья и сверкают в солнечных лучах щиты.
За его всадниками шли, торопились пехотные полки.
Орки бежали за реку. Сколько их было, сколько спаслось? Половина орды?.. Не меньше, думал Клим, стоя на береговом обрыве и всматриваясь в пыльное марево над степью. Высокие речные берега – там, где беглецы спускались к воде и поднимались на другую сторону потока, – были растоптаны тысячами ног и выглядели сейчас как широкие откосы, залитые кровью и жидкой грязью. Реку запрудили мертвецы, вода пробивалась струйками сквозь эту плотину, постепенно размывая ее, – то один, то другой труп с арбалетным болтом в спине или шее уносился вниз по течению. Жуткую картину бойни озаряло вечернее солнце, воздух был полон смрада, речные воды отсвечивали багровым.
Половина орды, тысяч пятнадцать или двадцать, осталась лежать на поле битвы, но бежавших было не меньше, что обещало в будущем крупные неприятности. Победа – это полное уничтожение врага, такова аксиома военной науки. Когда противник бежит в панике, нужно его преследовать и с минимальными потерями перебить или пленить. Клим отлично об этом помнил, но сил для завершающей операции у него не имелось – треть войска погибла, остальные были изранены или падали с ног от усталости.
– Вернутся, гады, – пробормотал он, оглядывая степь. – Непременно вернутся. Мы выиграли битву, но не войну.
– Вернутся, так мы им снова вломим! – рявкнул Карвас Лютый.
– Вломим, не сомневайся, государь! – поддержал его сир Олифант.
Клима окружали капитаны и братья-рыцари. Последние все уцелели, хоть не было ни одного без ран, а вот капитанов осталось трое – Этек, Делтак и Лаурсан. Их лица и доспехи покрывала пыль, кирасы и наплечники носили следы ударов, кое-кто стоял с трудом, опираясь на меч или копье. Не лучше выглядели и лошади, утомленные, покрытые грязью и потом. Воины разных полков – те, кто еще мог передвигаться, – бродили среди трупов, добивали врага и выносили своих, тяжелораненых или убитых. Погибших, отделив от орков, оставляли на чистом месте, в траве, раненых несли к возам, чтобы отправить в лагерь.
Лаурсан пошевелился, провел по лицу ладонью, стирая пыль.
– Какие будут повеления, государь?
– Накормить людей. Раненых, самых тяжелых, собрать в одном месте – приду, попробую их врачевать. Еще выставить дозорных. Я, пока светло, хочу перебраться на другой берег, к сожженной деревне. Скоро вернусь. – Клим осмотрел своих рыцарей и добавил: – Карвас и Бакуд поедут со мной. Остальным устроить на отдых полки и проверить их боеспособность. Пока все.
Тяжело шагая, он подошел к серому и взгромоздился в седло. Конь его тоже устал, но сил у него хватило, чтобы спуститься вниз, пересечь обмелевший поток и подняться на откос южного берега. Карвас и Бакуд вели своих лошадей в поводу и сели на них, только перебравшись через реку. За ними торопился еще один всадник, Омриваль, уже без знамени и доспехов, но с мечом и щитом.
– Ты куда? – Клим повернулся к оруженосцу.
– С тобой, твое величество. Прошу, не отсылай меня!
Сир Бакуд Железнобокий усмехнулся:
– Пусть едет, государь. Через год-другой он станет рыцарем, и сердце его должно ожесточиться. Пусть увидит сотворенное орками.
Клим молча кивнул.
Они миновали вражеский стан – следы кострищ, груды фекалий, лужи мочи. Запах тут стоял ужасный; лошади фыркали и мотали головами, люди прикрывались кто чем мог, ладонью или латной рукавицей. В углях и пепле, оставшихся от костров, виднелись обгоревшие кости и человеческие черепа. Были кости крупные, были поменьше и совсем небольшие, и Клим понял, что тут сожрали всех, все селение, мужчин, женщин, детей и младенцев. Сердце его захолонуло, испарина выступила на висках, рот наполнился горечью; он подумал, что остатки орды упустить никак нельзя. Сколько ни есть в полках воинов, а через день надо подняться и идти на юг, догнать супостатов и устаканить навсегда.
Селение встретило их мертвой тишиной и запахом гари. Никакого движения не заметно среди закопченных стен и труб; ни овцы, ни собаки, утвари тоже не видно, да и углей немного. Деревья в этом степном краю были редки, так что все деревянное пошло оркам в костры, и на этом огне поджарили и скотину, и ее хозяев. Похоже, нападение было внезапным, и никто не сумел убежать, или беглецов переловили в степи. Но сир Карвас, обладавший крепкой глоткой, все же выкрикнул:
– Есть кто живой? Отзовись! Тут король и его воины!
Молчание было ему ответом.
Бакуд, поглядев на бледного оруженосца, произнес:
– Смотри, парень. Такое и в столице могло случиться. И во всех городах нашей земли.
– Я уже видел, видел… – хрипло отозвался Омриваль. – Видел тела отца и матери, мертвых наших людей и наш дом в огне. Он западнее, отсюда половину дня скакать…
Сир Бакуд приподнял брови:
– Вот как! Я сам из южных земель и знаю тут многих баронов. Как твое полное имя, юноша?
– Омриваль бен Тегрет.
– Хм… – пробормотал Бакуд, во все глаза уставившись на оруженосца. – Не помню, чтобы в семье Тегрет был сын с таким именем.
Щеки Омриваля покраснели, он гордо вздернул голову:
– Сир, мой старший брат Джакус – хозяин таверны "У золотого шердана", где недавно ты изволил пировать. У него сохранились наши грамоты. Желаешь на них взглянуть?
– Отстань от мальчишки, – буркнул Карвас. – Не место и не время выяснять родословную. Парень достойно себя показал, при короле был как пришитый. Чего еще надо?
– Ничего, – согласился Бакуд и хлопнул Омриваля по плечу огромной лапищей. – Ровным счетом ничего!
Разговор этот Клим пропустил мимо ушей. Застыв на сером своем жеребце, он глядел на руины селения и думал о покинутом им мире, о России, Кавказе и иных краях, где тоже горят дома, где бандиты, местные и закордонные, убивают людей, русских, чеченцев, дагестанцев. Для него язык и народ значения не имели, и хоть был он театральный критик, способный различать не одно лишь черное и белое, служба приучила к другому: есть те, кто нуждается в защите, и те, у кого натура волчья и палец на спусковом крючке. Последних лучше прикончить, чтобы не мутили воду.
Судьба! – опять подумалось ему. Судьба!..
– Возвращаемся, сиры, – произнес он вслух. – Тут нам нечего делать.
В молчании они пересекли стан орков и реку, миновали поле битвы, заваленное трупами, и с последним светом солнца добрались до лагеря. Здесь уже пылал огонь под котлами, быстро и жадно насыщались воины, кормили раненых, таскали сено и воду лошадям и, превозмогая усталость, чинили доспехи. Лагерь звучал, словно слаженный оркестр, голоса людей, звон металла, храп и топот скакунов сливались для Клима в привычную мелодию. Он видел, как у костров расхаживают командиры и сержанты со свитками, отмечают, кто жив и кто убит; видел, как ставят шатры для раненых и тащат в них чистое тряпье для перевязок и горшки с бальзамами; видел, как кузнецы из обоза точат клинки и правят щиты. Видел все это и понимал: хоть лагерь шумит и бурлит, но люди смертельно устали. Сегодня – упоение победой, но завтра будет хуже, завтра разболятся раны и нахлынет черная тоска, ибо у многих погибли друзья и родичи. Нужен отдых, хотя бы два-три дня. Но догонит ли врагов его измученное войско? Орки уйдут далеко, они выносливее людей…
В своем шатре он съел лепешку, кусок солонины и запил ужин кружкой вина. Потом переоделся – не в королевские одежды, а в холщовый балахон лекаря, но шапку лекарскую не надел, остался в короне. Приказал Омривалю взять кувшин с водой и направился с ним в палатку раненых.
Здесь были те, кому особенно не повезло: кто принял в грудь удар копья, кому распороли клинком живот, разбили палицей голову, у кого переломанные ребра проткнули легкие. Ранения, не совместимые с жизнью, если учесть уровень средневековой хирургии, отсутствие антибиотиков и неизбежный сепсис… Клим шел от одного умирающего к другому, касался ладонью страшных ран, и они закрывались, кровь переставала течь, срастались кости, бледные лица розовели. Еще одно прикосновение, ко лбу или виску, и раненый засыпал. На губах уже не лопались кровавые пузыри, дыхание было ровным, плоть не сотрясала дрожь агонии. Омриваль лил из кувшина воду, смывал кровь с рук короля. Дальше! Скорее, пока они живы! Клим понимал, что над смертью он не властен, хотя и не мог сказать, откуда пришло к нему это знание.
Клим покинул шатер уже при свете луны. Он еле стоял на ногах, руки опускались, колени дрожали, холодный пот тек по щекам. Прежде не случалось ему исцелять три сотни разом, к тому же не больных, а умирающих. Там, в городе, лечение почти не отнимало сил, но теперь он чувствовал себя опустошенным. Опираясь на плечо Омриваля, Клим дотащился до своего шатра, рухнул на землю и заснул мертвым сном. Оруженосец зажег свечу, стащил с короля сапоги, укрыл его плащом и сел рядом. Долго смотрел он в лицо Клима, думал о чем-то и вздыхал; потом улегся у порога и тоже закрыл глаза.
Была глухая ночь, когда ледяные пальцы вампира легли на плечо юноши. Он не проснулся, и человек-нетопырь встряхнул его и прошипел:
– Шейка… какая нежная шейка… но я уже сыт, сыт, сыт…
Веки Омриваля поднялись, он с ужасом уставился на нежданного гостя и стряхнул с плеча его ладонь.
– Что ты делаешь? Убирайся!
– Только смотрю, моя прелесть, – сказал вампир и ухмыльнулся. – Разбуди владыку, красавчик. Есть вести.
Но сон Клима был чутким, и проснулся он сам. Отбросил плащ, сел, зевнул и молвил:
– Имя и звание. Докладывай.
– Шепот Во Тьме, твоя милость. Старший разведчик капитана Мамыша.
– Вот как, он уже и старшин назначает! Молодец! – Клим опять зевнул и помотал головой. – Ну, слушаю.
– Земля дрожит, господин.
– Неужели? Что-то я не замечаю.
– Скоро заметишь, твое величество. Киммерийцы скачут. Много, много киммерийцев, и у каждого по три лошади. Мчатся по степи при лунном свете и к утру будут здесь.
Сонная одурь оставила Клима. Он потянулся, встал и заглянул в бледное лицо Шепота.
– Хорошая новость, сокол мой! Какой награды хочешь?
Вампир покосился на оруженосца и оскалил клыки. Он был сыт – высосал на вечерней заре орка, а ночью еще двоих. Но при быстром полете энергия расходовалась так стремительно… Шепот облизнулся, вперившись взглядом в тонкую шею Омриваля.
– Нет, – буркнул Клим, – это не для тебя, не проси и не мечтай. Но если устроит немного королевской крови… – Он вытянул руку.
– О! Великая честь, твоя милость! Честь и высшая награда!
Вампир почтительно приложился к королевской длани и, куснув за палец, слизнул капельку крови.
– С киммерийцами ясно, – произнес Клим. – А что орки и гоблины? Далеко убежали?
– На коне скакать – половина ночи, – сообщил Шепот. – К вечеру второго дня догонишь их, государь. Днем мы не летаем, но в темное время будем следить.
– Наблюдайте, орлы. И с докладом – прямо ко мне.
Шепот приложил к виску два пальца, вышел и взвился в небеса. Омриваль с облегчением перевел дух.
– Что, напугался? – спросил Клим. – Не переживай, я тебя никому не отдам. Ты бравый оруженосец и будешь отличным рыцарем. Надо лишь слегка подрасти.
– Я уже подрос, твое величество, – прошептал юноша. – Разве ты не видишь, что я…
Он смолк, а Клим, зевнув в третий раз, распорядился:
– Ложимся и спим до зари. Поднимешь меня, как солнце встанет.
Но на рассвете не Омриваль его разбудил, а пронзительный свист. Выскочив из шатра и задрав голову, Клим увидел, как по воздуху, метрах в десяти от земли, мчится что-то темное и довольно большое – не вампир и не птица, а что-то размером с добрую свинью. Миг, и летун встал перед ним, отряхнул пыль с доспехов, топнул огромными сапогами и доложил:
– Киммерийцы на подходе, твое величество! Шесть тысяч, все на борзых конях.
– Вовремя подоспели, – с облегчением сказал Клим и обнял сира Ротгара Кровавого. – Шесть тысяч… Не мало ли? Почему ты столько привел? Золотых не хватило?
– Нет, государь. Подумалось мне, что за малый срок не собрать все хайборийское войско, и будет у тебя армия всего тысяч семь или восемь. Плохо, если киммерийцев больше. Сейчас они наемники, а как закончишь им платить, будут грабители. Сдержать их можно только силой. Силу они уважают.
В который раз Клим подивился разуму этого рыцаря. Ротгар был расчетлив и, как подобает полководцу, думал на три шага вперед, помня: сегодня – союзник, завтра – соперник, а послезавтра – враг. Эти резоны стоило учитывать.
Он хлопнул рыжего воина по плечу и произнес:
– Ты правильно сделал, сир Ротгар, тем более что теперь у меня и восьми тысяч не наберется. Вчера мы бились с орками и прогнали их в южные степи. Добить их надо! Пусть киммерийцы отдыхают до полудня, а затем поведешь их вслед за ордой. Я тоже поеду – с теми, кто может сесть в седло.
– Да будет так, мой господин. Однако… – Ротгар замялся, – от меня они получили лишь задаток. Их старшины хотят убедиться, что у нас есть еще золото. На орках им добычи не взять.
– Приведи их, – велел Клим. – Приведи сюда, к моему шатру.
Ротгар кивнул, топнул сапогами и исчез.
Появился он минут через сорок, уже верхом, в компании трех огненноволосых всадников разбойного вида. Клим поджидал киммерийцев при всем параде, под королевским стягом, в короне и мантии, расшитой крылатыми драконами. За его спиной стояли братья-рыцари и капитаны, по одну сторону от них – сотня конных гвардейцев в броне и сотня пеших щитоносцев, а по другую – барабанщики и горнисты. Клим решил, что если уж пускать пыль в глаза, так с музыкой.
Сойдя с коней, воеводы наемников опустились на колено. Грохнули барабаны, рявкнули горны, король склонил голову в знак приветствия, Омриваль поднес киммерийцам вина. Хоть рожи у них казались злодейскими и зыркали они глазами так, будто высматривали, что и где плохо лежит, но их начищенные кольчуги и лезвия секир сверкали, колчаны были полны стрел, а мощные, крепкие скакуны в сбруе с серебряными бляхами выглядели неутомимыми. Несмотря на зной, плечи наемников укутывали меха, а поверх рыжих волос у кого скалился медвежий череп, у кого торчал буйволиный с огромными рогами.
– Вира лахерис, вождь, – произнес киммериец в рогатом шлеме. – Я Конан, а со мной братья мои Ронан Убивец и Ронан Громила. Ты нас позвал, и мы пришли. Клянусь Кромом, мы пустим кровь твоим врагам и вырвем у них печень!
– Майна хабатис, витязи. Крови будет хоть залейся, – пообещал Клим, благосклонно оглядывая прибывших воинов и их снаряжение. – Кони у вас добрые, секиры крепкие, стрелы острые, прозвища подходящие… Сразу видно, что вы джигиты хоть куда и умелые бойцы.
– Хорошо, что крови будет много, – заметил Конан. – Но за кровь надо платить, а у твоего гонца был лишь один сундук с монетой. Да и не сундук вовсе – так, сундучок.
– А этот устроит? – По знаку королевской длани Омриваль приподнял завесу над входом в шатер, и киммерийцы прищурились от блеска золота. Конан любовался на сундук целую минуту, потом кивнул своим спутникам и рявкнул:
– На коней, братья! Живее!