- Придет время - до каждого доберутся, - повысил голос Будимир. - Князья! Все мы здесь родня, все от одного корня род считаем - от Волха Славеновича, внука Русова. Нет меж нас любви, но ныне зову я вас на подмогу, собрать силы, поднять дружины и вывести их против урман, что засели в граде моем Ладоге, от отцов и дедов завещанном…
С этими словами он указал глазами на старого Гостомысла, который сидел тут же, глядя на сборище князей. Как хотел старик сейчас увидать среди них лица своих сыновей!
- А почто твоя Ладога? - мигом напустился на Будимира княжич Земомысл. - Уж коли считаться родством и знатностью, то мы поболее твоего достойны помощи! Изборск сыном Волха Славеновича, Избором Волховичем, основан был. Правнук его, наш прадед, Мирослав Селянин, и сын его, Земомысл Милославич, Славенском по наследству владели, деяниями своими в памяти людской остались, наравне с предками-щурами почитают их ныне!.. А ты? С нами в родстве, да только лишь по матери!.. Не ты, а мы должны на верхнем месте сидеть и на бой дружины звать!
- Верно, мы! - подхватил его младший брат.
Спутники обоих княжичей согласно закивали.
- Будимир Касатич нам не прямой родич, - высказался кто-то из малых князей, приехавших с Вадимом Белозерским. - Скажи слово, старейшина, достоин ли он сидеть меж нами вовсе?
Гостомысл не успел поверить, что с такой просьбой обращаются к нему, как Будимир взвился как ужаленный.
- Я вас, князья, на совет звал! - закричал он, еле сдерживаясь, чтобы не наброситься на говорившего с кулаками. - Викинги на земле нашей, а вы…
- Что на Руси враг, какого давно не бывало, нам ведомо. - Земомысл Бориполчич не собирался сдаваться, чувствуя поддержку и одобрение прочих. - И что с ним не совладать в одиночку, тоже на себе нами испытано. Я сам готов дружины собрать и в бой вывести, да и любого за собой зову. Иное дело в другом: почто ты, родович нам не по полному праву, над нами верх взять хочешь?
- А что, ты сам воеводой быть хочешь? - перебил его Будимир.
- Я по крови род от самого прародителя Волхова считаю! - ответил Земомысл. - Родовичи тут мои со мною, а твои где?
- Кривичские старейшины мною оповещены, - отмолвил Будимир. - Согласны они собрать народ и выйти на бой за Ладогу.
- Стольный град свой защитить хочешь, а о нас тебе дела нет! Что в Изборске викинги, то тебе не ведомо?
- Все мне ведомо. - По лицу Будимира было видно, что ему более всего хочется с кулаками броситься на Земомысла Бориполчича и прочих Земомысловичей, что начинали придвигаться ближе, стараясь держаться кучей. - Но помяни мое слово - ежели мы их из Ладоги выбьем, в Изборске им заведомо деваться будет некуда! Оттуда они сами уйдут - еще удерживать придется!
Кривичане, допущенные князем на совет, усмехались.
- Ты мне изгаляться брось! - Земомысл Бориполчич вскочил, притопнул ногой. - Ступай со своими кривичами Ладогу выручать, коль так! А мы сами с викингами управимся! Вадим Белозерский помочь даст - выбьем их из Изборска!
Названный вскинулся, готовый вставить слово, но Будимир не дал ему раскрыть рта.
- Сколь времени выбиваете! - фыркнул он. - Силенок маловато!
- Тебя про то не спросили!
- А надо бы!.. Я почто вас сюда созвал? Чтоб мы сообща выступили, всю землю против урман подняли, вернули себе то, что у нас отнято! Ведите свои дружины, князья, всех вас зову!
- Не ты ли и поведешь наших воев на урман? - подал голос один из князей.
- Я вас звал! - отмолвил Будимир.
- Он звал! - крутанул головой Земомысл Бориполчич. - Да каб не Славенск-град, отчина пращура нашего, Избора Волховича, нас бы здесь не было! Дружины дадим и людство кликнем - отзовутся люди, как один. Но уж ежели рядить, кто старшим будет, так не тебе, кривичу, наперед нас лезть! Мы - природные Волховичи! Нам и полки вести!
- Нам полки! Нам! - хором, отталкивая друг дружку, закричали его спутники.
Приехавшие с Вадимом ростовские князья и мелкие родовичи напряглись, поглядывая на Вадима, но тот помалкивал, хотя мог тоже гордиться своим родством, - как и правнуки Мирослава по прозвищу Селянин, он был прямым потомком Волха Славеновича. Но Вадим не лез вперед, поглядывая со стороны. Обороняя свое Белоозеро от викингов, он заслужил от народа прозвище Храбрый, но сейчас держался тише воды ниже травы.
Будимир ринулся вперед, шаря по бедру и порываясь выдернуть из ножен меч.
- Ты! - Глаза его наливались кровью. - Спорить вздумал?.. Смотри ужо у меня! Я старше - мне и честь!
Кривичане поднялись со своих мест, как один, готовые выступить за своего князя. Расправил плечи боярин Твердята, словно ждал приглашения на бой. В ответ повскакали с мест все прибывшие с Бориполчичами. Приподнялись и ростовчане. Вадим Белозерский крепче вцепился руками в край лавки, на которой сидел. Он не любил шума и свар и сейчас прикидывал, кто прав, чтобы встать на его сторону и своим словом утишить готовую назреть усобицу.
Будимиру глаза застила давняя, не дававшая покоя тревога за жену и детей, которые оставались в Ладоге на милости конунга Готфрида. Вести, что изредка доходили до него, были одна хуже другой - о том, как княгиня Златомира была силой взята конунгом в наложницы и, верно почуяв, что в ней назрел плод от насильника, лишила себя жизни. Судьба малолетних княжичей после этого стала вовсе черна - могло статься, что мальчишек уже убили, да свершено это втайне. Он столько времени не видел их, что одна мысль о том, что нельзя немедленно отбить город у викингов, что есть тому помехи, приводила его в бешенство.
- Честь тебе? - закричал он в лицо Земомыслу Бориполчичу. - Изволь! Выйдем-ка в чисто поле, там и испытаем, кому из нас больше чести следует!.. Иль ты боишься для справедливого боя меч обагрить?
- Нашел, кого мне бояться! Боги ведают, кому честь воздавать! Я суда божьего не страшусь, - отчеканил сурово Земомысл и отвернулся.
- Тогда идем!
Гостомысл наконец поднялся, воздевая дрожащую от волнения руку. Крут нравом и черен душой Будимир Касатич, страшно, ежели такому власть в руки попадет, - за то время, что прожил ладожанин в Новом Городе, его успели узнать. Горе делало его еще страшнее. Но он был ближе Гостомыслу, чем изборские князья.
- Стойте, витязи! - воззвал он. - Не лейте напрасно крови!.. Пусть свершится божий суд и ваши мечи рассудят, кому дружинами началовать!
Князья повскакали с мест. На ходу запахивая отороченный мехом мятель, Будимир первым рванулся к выходу. За ним, стараясь не отстать, поспешил княжич Земомысл со своими людьми. Остальные заторопились, теснясь в дверях и на ступенях входа.
На широком княжеском дворе гридни мигом расчистили место, оцепив его. Вынесли деревянное кресло для старого Гостомысла, укрыли его волчьей теплой шкурой и, когда старейшина сел, укутали еще и ноги.
Прочие князья остались стоять на крыльце, столпившись вокруг старика.
На оставленное пустым поле вышли с двух сторон Будимир и Земомысл. Оба скинули с плеч кафтаны, оставшись в одних рубахах, потом набросили кожаные подкольчужные куртки - отроки помогли натянуть кольчуги, укрепленные пластинами на груди и плечах. Люди в молчании наблюдали, как облачаются для боя князья.
Они уже встали друг против друга, готовые, надвинув на лбы шеломы, когда Гостомысл поднял руку, показывая, что желает говорить.
- Затеяли вы, молодцы, дело немалое, - молвил он, и оба спорщика нехотя обернулись в его сторону. - Поклянитесь же, прежде чем выйдете друг против друга, биться честно и без спора принять божий суд. И да пусть дарует всемогущий Перун победу тому, кого более желает видеть во главе полков!.. А теперь - вперед и да помогут вам боги!
Меченосец Мирослав с поклоном подал княжеский меч, привычным движением перекинул со спины на грудь щит и уже подсунул руку, чтобы снять его и передать своему князю. Будимир обнажил меч, взял лезвие двумя руками, ощущая ладонями его знакомые, как тело жены, очертания. В небе над головой ползли облачка. Где-то очень далеко, может, на другом конце света, катилась сейчас Перунова грохочущая колесница. Не видел грозный бог того, что готовилось свершиться на княжеском подворье Нового Города, и не мог помочь ни одному из спорщиков.
"Вонми мне, Перун-громовержец, - мысленно попросил Будимир. - Я чую свои силы, и сил тех для многого достоит! Пошли мне победу, а уж я не только во славу твою на поле брани потружусь - получишь ты от меня дары, каких давно не получал".
Вперед тяжело, горбя плечи для боя, шагнул Земомысл. Он держал щит высоко, а меч чуть на отлете. Он был молод - лет на пять поменьше жил на земле. Из многочисленного рода потомков первого Земомысла, сына Мирослава-Мирошки Селянина, после урманского разора осталась в живых едва половина, да и то молодежь и старики, ровесники старейшине Гостомыслу. Каждый держал небольшой городец в изборской земле, а кое-кто и через родню жены мог уже считаться кривичским князем, как и сам Будимир. Уж ежели кто будет спорить с ним, так только они. Но одолеть сейчас Земомысла Бориполчича - и весь этот край будет у него в руке.
Будимиру вдруг стало необыкновенно легко - словно повеяло свежим ветром. Чего ему бояться этого парня? Он не видел и не знал того, что пережил ладожский князь. И какое кому дело, кто ты по роду-племени?.. Не дав Земомыслу начать, Будимир ударил первым.
Говор, и без того еле теплившийся, погас вовсе, когда первый раз прозвенели мечи. Смешавшись, изборцы с ладожанами, ростовчанами и белозерцами одинаково завороженно внимали движениям князей и блеску их мечей. Некоторые беззвучно шевелили губами, моля богов о победе для своего князя.
Будимир был гораздо опытнее - еще мальцом он ходил в дальние походы, как его прадед Буривой, Гостомыслов отец. Он застал даже усобицу, развязанную своими дядьями. И сейчас он не спешил - бил изредка и наверняка, дожидаясь, пока не выдохнется, не допустит ошибки Земомысл. Ладожский князь был уверен в своей победе - с первых ударов, с первого шага. Изборец бился хорошо, правильно, но на стороне его противника была уверенность в своей правоте.
И постепенно это поняли все. Земомыслу никак не удавалось достать Будимира - всюду его меч натыкался на щит и меч ладожанина. Тот стоял несокрушимый и непобедимый, как скала, и выжидал.
И дождался. Чуть приопустился край щита, открывая плечо. Земомысл не замедлил воспользоваться приманкой - единственной оплошностью Будимира. Замахнулся - и его меч с размаху врубился в край щита, который Будимир успел вскинуть, подставляя рубящему удару.
Земомысл не успел сообразить, что остался почти безоружен, понял позже, когда, выбросив вперед правую руку, Будимир достал его, рубанув по боку. Кольчуга выдержала удар, но Земомысл пошатнулся, и второй удар довершил дело.
Рывком освободив из своего щита застрявший меч противника, Будимир спокойно стоял и смотрел на опустившегося на колени Земомысла. Княжич ловил воздух широко разинутым ртом и, опираясь на меч, пробовал подняться, но боль в боку мешала ему пошевелиться.
Переждав, Будимир оглянулся на Гостомысла.
- Суд свершился, - признал тот. - Перун на стороне Будимира Касатича!
Ладожане, пришедшие со своим князем, встретили это известие громкими криками. Некоторые обнажили мечи и вскинули их к небу, другие стучали о землю древками копий. Им вторили другие - почти все, кроме примолкнувших Земомысловых спутников. Двое поднимали князя, который бессильно обвисал на руках своих людей.
Проводив его взглядом, Будимир обернулся на видоков его победы. Как долго он ждал этого часа!
- Други! - позвал он и почуял, как утихают восторги - люди спешили примолкнуть, чтобы выслушать его. - Ныне спешите по своим градам и вотчинам - оборужайте дружины, созывайте охочих людей и ждите! Я позову вас! Мы раздавим урман!
Зарницу в те дни захватили с головой иные заботы.
После того давнего раздора с матерью Милонега Голицей она вовсе перестала показываться в Славенске. Лишь выждав месяц, решилась переступить порог дома жрицы Макоши Добродеи.
Та встретила ее радостно, словно любимую сестрицу, усадила к огню, поспешила накрыть на стол кое-какую снедь для угощения и долго беседовала с гостьей, отвлекаясь лишь на сына-малолетку.
Зарница внимательно следила за встречавшим свою вторую осень мальчишкой. Добродея поймала ее взгляд, крепче прижала к себе сынка.
- Хочешь такого же? - вдруг спросила она.
Зарница вздрогнула. До сего дня она как-то не задумывалась над этим - лишь когда вовсе не было житья от щемящей сердце тоски по любимому рядом, приходили мечты о своем доме и малыше на руках. Мигом вспомнив Милонега и сватовство его матери, она все-таки смущенно пожала плечом.
- Не ведаю, суждено ли мне это, - молвила она.
- Ничего. - Добродея улыбнулась. - Богам наши судьбы ведомы. Родишь еще…
Она сказала это так уверенно, что Зарница невесело усмехнулась:
- От кого же?
- Перуна проси, - ответила Добродея. - Ты ему молись, он тебе даст суженого!
- А как?
- А ты заходи ко мне еще как-нибудь. - Добродея спустила сына на пол, и тот проворно заковылял прочь. - Я тебя научу. К Перуновым жрецам с таким делом не всякая сунется, а Макошь о женской доле радеет. Она и тебя услышит, и иным богам весточку передаст.
- А можно ли мне-то? Я ведь… Перуну служу.
- Макошь Перуну супруга. - Добродея опять улыбнулась, ее круглое лицо расцвело. - Стало быть, можно!
С того дня Зарница зачастила в дом Добродеи. Порой там она сталкивалась с ее матерью, травницей. Старушка как еще одной дочери радовалась Зарнице. Она садилась на крыльце с корзинкой, выкладывала из нее собранные травы и подолгу рассказывала о каждой. Она не учила - просто говорила, не спеша припоминая о всякой былочке свое потаенное слово.
Изредка до Славенска долетали вести об урманах. Приносили их беглецы из Ладоги, несколько раз наезжали на лодьях и прибегали пешим ходом данщики.
Народ втихомолку перемывал кости князьям и их дружинам за то, что допустили урман до Ладоги и прочих городов и согласились на дань. Все поговаривали о том, что урман надо бить. Но как их побьешь, ежели их сила невиданная? Урмане и ранее нападали на починки по берегам Нево-озера, жгли дома, уводили людей. Им давали отпор, они убирались. Уходили и сами, и сейчас, когда нетерпеливые на все лады честили князей, находились и такие, кто считал, что и эти урмане рано или поздно уберутся - вот наполнят бездонные трюмы своих драккаров и уйдут. Всю Русь им под себя не подмять! Они сами рано или поздно намертво увязнут в ее просторах, да так, что некого будет гнать и бить - ежели не решат подобру-поздорову уходить сами.
Но шли дни, кончилась зима, началась весна, вскрылись ото льда реки и уже убрались обратно в берега, зазеленели поля, проскакал на белом коне рыжеволосый юноша с венком цветов на голове - вечный баловник Ярила. А урмане как повоевали Ладогу, так в ней и остались. Более того - начали отправлять свои драккары по рекам дальше, разведывать тайные починки и пригороды, где могли уцелеть непокорные новые данщики. А груженные товаром корабли один за одним отходили от причалов и держали путь в Бирку, Упсаллу и другие города населенного мира. Везли не только меха, лен, воск, золотое и железное узорочье, моржовые бивни и рыбий клей, но и наловленных в лесах рабов - светлокосых стройных девушек и крепких, годных для любого дела парней. А обратно текли пустые, везя новых викингов, жаждущих получить свою долю от богатств Гардарики.
Слыша про боль и горе земли, Зарница чувствовала свою боль и бессилие. Когда-то - сейчас уже казалось, что целую жизнь назад, - пал жертвой первого набега ее родной Каменец и защищавшая его застава. Был вырезан весь род девушки, кроме тех, кто сейчас проклинал судьбу на чужбине, в горьком рабстве. Могла быть там и она, кабы не сам Перун. Разве ж она ведала тогда, что к берегу пристал не удачливый грабитель, на свой страх и риск забравшийся в Нево-озеро, а один из драккаров, снаряженных конунгом Готфридом для похода на Русь! Утешало немного одно - девушка сама успела взять жизни нескольких викингов, мстя за родичей и побратимов.
Зарница начала чувствовать сомнение. Время шло, урмане хозяйничали на Руси, почти не встречая отпора и безжалостно карая всякого, кто решался спорить с ними. На что тогда Перун сохранил ей жизнь? Зачем она живет? Только ли потому, что увела в безопасное место отрока Радегаста, юного божича? Но такая плата не нужна за это деяние! Боги, видать, слишком мало ценят жизнь одного из них, раз платят за его спасение тоже спасением жизни! Иль есть что-то, недоступное слабой человеческой душе в их замыслах, сокрытое до времени?
Оставаясь одна на капище, - Добродея не раз звала ее перебраться в Славенск, да и Милонег продолжал настаивать, хотя и не так горячо, - Зарница полюбила сидеть на земле у ног резного изваяния Перуна. Бог грозы и войны стоял, обратившись ликом на восток, сжимая в руках меч и щит. Его янтарные глаза неотрывно смотрели вдаль. Он видел и слышал недоступное смертным и не замечал того, что творится у его ног. Зарница садилась, обхватив колени руками, запрокидывала голову и прислушивалась, пытаясь разобраться в охватывающем ее душу смятении. Целые рои мыслей кружились в голове, и ответить мог только Перун.
Но он молчал, и так долго, что постепенно Зарница привыкла уже не пытать его о судьбе, а просто приходить к нему. Тишина и покой, царившие на капище, усмиряли тревоги, заставляли мыслить об ином…
Привалившись к гладкому старому дереву, в котором навсегда уснула душа проклюнувшегося когда-то из желудя дубка, но возродилась новая душа - непонятная людям душа бога, Зарница снизу вверх смотрела на Перуна. Она давно перестала бояться его самого и капища - старый жрец Огнеслав и его первый помощник и советчик Ведомир не щадили девушку. Они заставляли ее заучивать молитвы-заклинания, запоминать приметы и поверья, учили обрядам, повелев раз и навсегда всюду следовать за собой и подмечать вершимое. Оба сердились, когда Зарница допускала ошибки, и призывали Перуна даровать им терпение с такой ученицей. Но больше года занятий сделали свое дело, и сейчас Зарница уже привычно шевелила губами, обращаясь к Перуну:
- …Вми призвающих тя! Славен и трехславен буди, оружия, хлеба и рода благость дажди… Громотворенье яви, прави над всеми. Вще изродно! Тако бысть, тако есть, тако буди… Перуне-батюшко, смутно в душе моей! Обрати свой взор на землю, взгляни на детей твоих!.. Не могу я больше так! За что? - едва не вскрикнула она, обхватив основание столба руками. - Сил моих больше нет! Перуне! Ежели нужна я, дай мне знак. А если моя жизнь для тебя ничего не значит, позволь умереть!.. Устала я…
Деревянный Перун под руками потеплел, оживая. Он прислушивался к голосу девушки, и, чувствуя его участие, Зарница заговорила громче, поминая не только грызущую ее боль за несвершившуюся месть, - припомнились напрасные обиды, неудачи и промахи, в коих она не была виновата, и не дававший покоя страх одиночества. Жалость к себе пересилила умение держать все внутри. Зарница приникла к боку Перуна, смахивая бегущие по щекам слезы и только радуясь, что нет рядом живых людей.