Прибежал на подмогу еще один жрец, постарше Ведомира. Втроем они совлекли с добровольца кольчугу, подкольчужную куртку и рубаху. На оружии, которое он снял с себя сам и положил на траву, остался знак князя - дружинник наверняка был сиротой-одинцом, которого князь кормил, поил и одевал из своих запасов. Пока Зарница помогала ему надеть белую смертную рубаху, жрецы-мужчины плеснули в чашу из горшка с узким горлышком цеженого пива с приправой, коим всегда опаивали людей, добровольно решивших отдать свою жизнь богам. Воин не промедлил - осушил чашу одним глотком.
А за дубом слышался голос Силомира, взывающего к дубу:
Дуб-дубище, Перуна капище!
Дам тебе на требище Перуново огнище.
Славься, Дуб-дубище!
Сокол бело-сер, гой, востринушка!
Аки вспарываешь, аки взлетываешь
ты синь-неба свет Сварожича.
Ты лети-лети в светлый Ирий-град,
Да слети-слети ты к Перунию…
Зарница привычным слухом ловила закликание, повторяя про себя, чтобы запомнить.
Когда они с Ведомиром под руки вывели воина к кострищу и ямине подле, он уже двигался как во сне. Примесок к пиву сделал свое дело - смертник глядел в неведомую прочим даль и не слышал, что произносили жрецы. Губы его чуть слышно шевелились - он повторял про себя то, что скажет Перуну, когда они встретятся на небесах.
Зарница никогда прежде не бывала на таких жертвоприношениях и смотрела во все глаза. Силомир действовал спокойно и быстро. Одного за другим он короткими быстрыми движениями заколол обоих быков, переждал, пока помощники не соберут кровь в подставленные сосуды. После чего повернулся к человеку.
Его помощники уже разделывали быков: кости и кровь ждала яма, мясо - огонь, шкуру - распяленные сучья дуба. Когда Силомир приблизился к нему, воин вздрогнул, словно пробуждаясь от наваждения. Но отступать было поздно - его никто не тянул за язык, не тащил к дубу насильно, а Перун мог оскорбиться, если не получит обещанную добровольно жертву. Силомир протянул руку, коснулся выпачканными в крови быков пальцами лба воина - и тот качнулся, закрывая глаза. Двигаясь как во сне, он последовал за жрецом. Тот подвел его к костру, поставил на колени и…
Зарница зажмурилась. Ей показалось, что сейчас боги непременно должны разгневаться. Что-то было неправильно, но она не могла понять что. Возможно, дело было в ее страхе - не так просто стоять и смотреть, как на твоих глазах убивают безоружного человека.
Но потом все кончилось, и она с облегчением перевела дух, когда больше уже не было нужно смотреть на край ямы, где только что стоял воин. Девушка спустилась к берегу Волхова, сорвала с себя верхнюю, жреческую, рубаху и, оставшись в кожаных портах и короткой подкольчужной рубашке, зашла по колено в холодную воду, черпая ее горстями и остужая в ней пылающее лицо.
Полузабытая привычка воина заставила ее обернуться. На берегу стоял Ведомир. Жрец был спокоен, но что-то в его взгляде заставило Зарницу спросить:
- Ты это видел?
Он кивнул.
- Это было… ужасно! - вырвалось у девушки. - Он не должен был… Ты и владыка Огнеслав учили меня совсем другому!
- У него были другие учителя, - отмолвил Ведомир. - Ты помнишь, что владыка говорил о других землях, где чуть ли не ежегодно убивают во славу богов по человеку? Там не спрашивают, хочет или не хочет человек отправиться к богам. Те же урмане очень любят лить человеческую кровь.
- Но он же…
- Он сам выбрал свою дорогу, - возразил Ведомир. - На нашу землю пришла беда - его услышит Перун и даст нам помощь. Это - главное. И каждый жрец должен быть готов к такому.
Зарница хотела сказать еще что-то, но Ведомир уже отвернулся и стал подниматься наверх.
Ладогу окружали осторожно, следя, чтобы викинги раньше времени ничего не заметили. Леса, примыкавшие к городу мало не вплотную, помогали дружинам. А со стороны Нево-озера шли другие - остатки Будимировой дружины и бывалые охотники из числа простых людей вошли в воду и плыли под водой, дыша через полые камышинки, прикрывались плавучими охапками рогоза. На это опасное дело пошли, как давеча на жертву Перуну, только добровольцы - викинги наверняка стерегли драккары, хоть и вытащенные на мелководье. Они могли заметить нападавших и поднять тревогу. А тем было нужно незаметно пробраться в город и отворить ворота, сняв с них охрану.
Первые головы с прилипшими ко лбам волосами поднялись из воды у самых бортов. Свой, родной, водяной не выдал - не плеснув водой, несколько человек крадучись выбрались на мелководье. За ними шли другие, на ходу из охапок рогоза вынимая припрятанные в них и сохранившиеся сухими пучки стрел - тетивы на луках были непромокаемые, и те пронесли под водой.
На берегу горели костры, над которыми тенями маячили сторожа. Еще несколько урман прогуливались вдоль берега, почти неотличимые от ночного мрака, да на драккарах наверняка оставались люди. Поэтому нападавшие немного помедлили, озираясь. Несколько человек подобрались к драккарам, подтянулись через борта - нет, тихо. Перед рассветом у сторожей всегда ослабевает бдительность.
Луки поднялись, натягиваясь, одновременно. Каждый видел свою цель, каждый держал на прицеле урмана, и, когда послышался тихий свист старшого, стрелы вырвались разом, кучно, и также разом упали многие из тех, кто стоял или сидел.
Оставшиеся в живых повскакали, кто-то закричал, привлекая внимание, но полетели новые стрелы, и крик оборвался. С оставшимися схватились выбравшиеся из воды под прикрытием стрел засадные.
Пока они добивали охрану, лучники не мешкая двинулись наверх, к наружней стене Ладоги. Ворота были закрыты, но все добровольцы были ладожанами, многие были княжескими дружинниками и знали, где можно незаметно проникнуть в город, пользуясь тайными ходами. Урмане про них наверняка ничего не ведали. Ходы начинались на высоком берегу Нево-озера и над впадающим в него Волховом в зарослях, а завершались в нижних клетях крепостной стены.
Кроме стражи у кораблей, большинство урман отсиживалось в детинце, на бывшем княжьем подворье и в хоромах его ближних бояр и советников. По городу расселились немногие и чаще всего ватагами - конунг Готфрид до сих пор опасался словен.
Он понял, что дождался, когда его среди ночи потревожил шум и голоса. Бывалый воин, конунг пробудился мгновенно. Юная словенка-рабыня, которую он взял для утех, испуганно пискнула и метнулась прочь, как мышь, - викинг не смотрел на нее. Вскочив, он привычно торопливо одевался.
- Конунг, конунг! - звали голоса. - Тревога! Русы!
Он уже знал - на стене детинца трубили рога, поднимая воинов. Двери в его покои распахнулись, когда Готфрид уже был одет и разбирал доспехи. Двое телохранителей подскочили, принялись помогать натягивать панцирь и закреплять застежки.
Пока одевался, Готфрид успел все обдумать. Его не удивляло ночное нападение - он даже начал волноваться, что его так долго не было. Чего выжидали русы столько времени? Но они все-таки напали, и тем лучше - он раз и навсегда покончит с последними ростками непокорства. Дома рабы-трэлли тоже восставали, и было бы глупо не ждать подобного здесь.
Детинец уже пробудился весь и напоминал разворошенный муравейник. На стенах горели факелы, в их свете были видны викинги, что спешно выстраивались на заборолах, настораживая луки. Рог ревел не переставая, словно златорогий страж моста Биврест Хеймдалль уже трубил, знаменуя начало Рагнарёка.
Двое младших ярлов, дальние родичи Готфрида, соблазненные им в поход, встретили его на княжеском крыльце.
- Русы в Ладегьюборге! - в голос закричали они. - Они открыли ворота и вошли внутрь! Стража у полевых ворот успела поднять тревогу!
- Что с драккарами? - спросил Готфрид, уже предчувствуя ответ.
- Они в руках русов.
- Проклятье, клянусь Локи! Ну что ж, они за это заплатят!
Все трое ладожских ворот были распахнуты, и в них ворвались ждавшие первого знака дружины. Будимир был в числе тех, кто первыми проскакал по бревнам опущенного моста и влетел в город. Его конь перескочил трупы нескольких урман, зарубленных передовыми, не заметив их в темноте. Князь правил прямиком к детинцу. На миг всплыло в памяти давнее предсказание старого волхва - такой же уличный бой, под ним убивают коня, он принимает бой пешим, потом плен…
На сей раз все было не так! Отмахнувшись от дурных воспоминаний, Будимир бросился в бой.
Суматоха разбудила многих ладожан из числа тех, кто не утек из города в первый день урманского нашествия. Горожане спохватывались, спешно вооружались и выбегали на улицы, соединяясь с ратниками князя, так что к детинцу, где замкнулись урмане, добралась толпа чуть ли не вполовину больше той, что вошла в город вместе с князем. Задержавшиеся в посаде урмане были перебиты, не успев добраться до спасительных стен детинца.
Викинги Готфрида-конунга замкнули ворота изнутри. Раза два или три они пробовали сделать вылазку, но всякий раз, как распахивались ворота, внутрь летели тучи стрел. Далеко не всякая в темноте и тесноте находила свою цель, многие падали впустую или разбивались о доспехи, но воины стрел не жалели.
Будимир горячил коня. Только что его дружина, смешавшись с толпой простых горожан, отбила вторую попытку викингов вырваться из детинца. На пространстве перед воротами остались мертвые тела - раненых успели унести, но подобрать мертвых не получалось: викинги ждали на заборолах и стреляли во все, что движется. Детинец ощетинился, как еж, - выбросит укрытый щитами отряд, ударит и снова уберется за стены, не давая подойти.
Пробираясь меж конными и пешими в сопровождении десятка своих людей, с Будимиром поравнялся князь Вадим Храбрый. В отличие от изборских князей, которые отделались присылкой своих бояр с дружинами и остались сражаться за Изборск, он приехал сам.
- Что делать будем, Будимир Касатич? - молвил он, поглядывая на детинец, где в свете факелов мелькали шеломы викингов.
Противники перестреливались, но много стрел летело впустую. Редко кто валился наземь.
Будимир не ответил, но все было и так понятно - в детинце, кроме викингов, оставались и словене: холопы, девушки-рабыни, взятые некоторыми урманами для утех, и - страшно вспомнить - двое маленьких сыновей Будимира, если они еще живы.
Вадим угадал молчание князя.
- Урманам не будет пощады, - сказал он.
- Они убьют их, ежели уже не убили, - молвил Будимир.
Словно в подтверждение его слов, на стене послышался женский визг - кто-то из викингов догадался вытащить девчонку-рабыню и, укрываясь извивающимся тоненьким телом, как щитом, целился из лука. Пораженные воины промедлили - и стрелок, никем не сбитый, спустил тетиву.
Будимир качнулся, едва не падая с коня, - стрела ударила его в плечо и застряла меж сочленений бехтерца, увязнув в колечках кольчуги. Меченоша Мирослав успел подставить плечо, не давая князю упасть.
Дружинники вскинули луки, готовые ответить - но так и не выстрелили, а урман целился снова.
Опираясь на плечо Мирослава, Будимир выпрямился. По правому плечу и руке разливалась мертвящая тяжесть, но еще большая тягота поднималась из сердца.
- Не щадить! - выдохнул он сквозь зубы. - Никого не щадить!
Среди лучников нашелся один, болевший за своего князя больше других. Его стрела первой сорвалась с тетивы, ушла в ночь - и боявшаяся даже стонать от ужаса девушка бессильно повисла на руках удерживающего ее урмана. Другие стрелы ринулись в освободившееся место, ища цель.
Тяжелая урманская стрела, конечно, не раздробила плеча, но до живого тела достала. Будимир почувствовал это, когда меченоша Мирослав потащил его в сторону и, помогши сойти с коня, осторожно принялся извлекать ее.
Ранка была не опасна - подумаешь, кровь еще течет! Не замечая боли, Будимир с тревогой прислушивался к шуму и различал в нем твердеющий голос Вадима Храброго. Тот, словно ранение ладожского князя было делом мимолетным, уже отдавал приказы, и оставалось только удивляться, как быстро он додумался.
- Разбирай клети! Тащи к воротам!.. Огня!
Не выдержав, Будимир оттолкнул Мирослава, унимавшего ему кровь:
- Я должен быть там!
- Но княже!.. - попробовал возмутиться меченосец.
Будимир уже не слышал его - морщась от боли, он на окровавленную рубаху натягивал кольчугу. Захлопотав, Мирослав кинулся ему помогать.
- Побереги себя, княже, - только и повторял он.
У ворот снова кипел бой. Викинги, высовываясь, осыпали осаждающих стрелами, но и сами падали - затаившись в тени, лучники дружин спокойно снимали одного за другим урманских стрелков. А у ворот детинца, накрываясь щитами, люди сваливали колья, бревна и дранку разобранных клетей и заборов, складывая костер. Точно такие же груды росли вдоль стен.
Добыли огня, и в светлеющее небо взвились обмотанные паклей подожженные стрелы. Они падали на стены детинца, перелетали во двор и втыкались в крыши. Викинги бросились тушить их. Многие огни погасли сами собой, не найдя пищи, другие затушили, но их было слишком много, и там, где стрела находила дорогу в застреху, огонь оставался жив и медленно начинал разгораться. Дымки поднимались уже и от стен, и ворот…
Конунг Готфрид взирал на подворье с крыльца. Он водил своих викингов в вылазки из ворот, но был вынужден отступить. Эти русы сражаются отчаянно! И их гораздо больше числом! Зря он отпустил вчера три драккара - их хирды могли бы пригодиться сейчас!
Двое ярлов, дальние родичи, стояли подле. Они ждали приказов.
По ступеням взбежал кормчий:
- Мой конунг! Они подожгли нас с трех сторон! Горят стены, и на задах замечен дым!
Налетевший порыв ветра донес запах пожара. Вспомнилось, что осень стояла необыкновенно сухая - уже больше месяца как с неба не упало ни капли влаги. За первым порывом ветра налетел второй, третий…
- Они хотят выкурить нас отсюда, как крыс из норы? - процедил Готфрид. - Что ж, если они считают нас крысами, покажем им, как мы умеем кусаться!
Викинги не стали ждать, пока начавшийся с нескольких сторон пожар проломит стены и откроет путь ладожанам. Выстроившись в боевой порядок, они сами, отворив загорающиеся ворота и разметав завал, вышли на бой…
Глава 9
Уже не первый день пробирались мы по глухим лесам, где, казалось, не ступала нога человека. Порой приходилось спешиваться и вести лошадей в поводу. Подходящие тропинки попадались так редко, что по каждой мы шли до самого конца. Но всякий раз дорожки таяли, исчезая либо в густой траве поляны, либо на болоте, а то и выскочив к берегу реки. В этом случае приходилось двигаться наугад.
В эти края тоже пришла наконец осень - не такая, как у меня на родине, а светлая, золотистая, с высоким ярко-синим небом и редкими дождями. Иногда в вершинах свистел и завывал ветер, но нам, у подножия дубов и сосен, можно было не бояться непогоды.
Мы уже привыкли, что вокруг нет признаков человечьего жилья, когда вдруг нежданно-негаданно наткнулись на довольно широкую тропу. По ней мы могли ехать рядом, стремя в стремя. На утоптанной земле виднелись следы неподкованных копыт, ведущие все в одну сторону.
Спешившись, Ворон некоторое время изучал следы. Когда он оглянулся на меня, лицо его посерело.
- Дикари, - выдохнул он. - Если мы пойдем в ту сторону, - он указал по ходу следов, - нам конец!.. Я слышал много историй о Лесных Всадниках, и никто не мог сказать о них ни одного доброго слова. Они безжалостны и уничтожают чужаков на месте… Если Судьи захотят натравить их на нас, мы погибли!
- Тогда поехали отсюда, - поторопил его я.
Ворон еще немного постоял, пригнувшись и чутко ловя звуки леса. Но все было тихо, и он взлетел в седло. Повернув коней, мы как можно быстрее поехали в противоположную сторону.
Но у нас не хватило смелости свернуть с долгожданной дороги. Она была такая удобная, такая торная! Кроме того, она могла вести к поселению, на которое Лесные Всадники только что совершили набег. Эти люди наверняка настроены враждебно к кочевникам, которые небольшими ордами бродят по лесам и нападают на всех, убивая мужчин, а женщин забирая в рабство. Среди них мы можем остаться, продав наши мечи в обмен на приют.
Лошадям передалось наше возбуждение. С рыси они перешли на скок и незаметно для нас пролетели развилку.
- Ворон! - крикнул я на скаку. - Там был перекресток!
- Тем лучше! - отозвался он. - Значит, здесь много людей, что нам и надо!
Мы уже не скакали - летели, удивляясь, что до сих пор не наткнулись на признаки человечьего жилья. Дорога раз или два выходила на прогалины и небольшие поляны, однажды даже взлетела на курган посреди деревьев. На нем мне померещилось нечто похожее на заросший травой крепостной вал. Но кони уже разогнались. Они птицами перелетели остатки старой постройки - если это была она - и снова нырнули в океан зарослей.
Более молодой и легкий конь Ворона вырвался вперед, и мой спутник первым заметил вставшую на пути преграду. Внезапно он осадил коня так стремительно, что я налетел на него. Лошади еле удержались на ногах - нам стоило большого труда разнять их.
- О нет! - воскликнул мой наставник. - Только не это!.. Мы пропали!
Я взглянул. Впереди дорога раздваивалась снова, двумя узкими тропинками огибая большой валун, на котором были выбиты какие-то письмена. Только две руны были мне смутно знакомы - "человек" и "конь", их сочетание обозначало как раз "всадник". Остальные знаки были похожи на наши, северные, но отличались так, что я терялся в догадках. Но Ворон прекрасно понимал, что они означают.
- Это граница владений Лесных Всадников, - объявил он. - Эти земли принадлежат им, и никто не имеет права ступать на эту дорогу, будь то конный или пеший. Нам лучше повернуть назад!
- Туда? - Я кивнул себе за спину. - Откуда мы только что приехали?
Я имел в виду тропу со следами копыт, но Ворон кивнул:
- Помнишь развилку? - и первым тронулся в ту сторону.
Когда мы проезжали через курган, я снова обратил внимание на заросшие травой остатки вала. Ворон заметил мое любопытство - оказывается, так выглядят брошенные поселения лесовиков. Они большую часть года кочуют, оставив женщин, стариков и малых детей в таких поселениях. Только зимой воины живут вместе с семьями, охотятся и ждут весны. Едва потеплеет, воины уезжают, а женщины остаются возделывать скудные пашни и растить детей. В такие поры в поселениях остаются из мужчин лишь старые, калеки и больные. Рабов у них нет - пленных либо убивают во славу духов предков, либо оставляют жить наравне с собой. Но чужаков, пришедших без спросу и с оружием, ждет только смерть.
Доехав до развилки, мы свернули на вторую тропу и поехали по ней. Через несколько верст наши лошади, выдержавшие долгую скачку, стали тяжело дышать и спотыкаться, а потому мы остановились на заросшей бурьяном прогалине. Земля здесь была неровная, вся покрыта какими-то кочками. В середине прогалины обнаружился толстый пень - спил какого-то огромного дуба.
Привязав лошадей к кустам, мы наломали сушняка и разожгли костер у самого пня, благо под деревьями начали сгущаться тени - кончался еще один день.
Именно темнота и усталость помешали нам разглядеть, что бока пня и самый спил его были испещрены вырезанными знаками, в которых застыла присохшая кровь. Пока мы сидели на пне, смотрели на огонь и отдыхали.
Внезапно тишину прорезал далекий вой волков. Привязанные кони рванулись с привязи и заржали. Мы вскочили, хватаясь за оружие.
- Это они, - прошептал Ворон, - Лесные Всадники… Они шли по нашим следам!