Как обычно Николай II слишком мало походил на монарха, ни те короны на голове, ни властного взгляда - серый полковничий мундир, унылый взор. Но Землепотрясной он показался прекрасней прекрасного принца на белом коне - сердце заколотилось и упало в живот, в животе, как в органном зале, грянула симфония, и лишь непонятный сдерживающий, пронзительный холод, исходивший от кожаного мешка на груди, помешал немедленно кинуться на землю ниц и взвыть от восторга. Она просто замерла, ощущая, как тело сковала блаженная, страстная истома…
Прекраснейший из прекрасных, сладчайший из сладчайших царь Николай вежливо - слишком уж вежливо - кивал, принимая приветствия подданных. Сидевшая рядом с ним затянутая в корсет тонкогубая императрица-немка в большой шляпе кивнула лишь раз, - Даша повернулась налево, взглянуть, кого та удостоила честью, и узрела рядом патлатого неказистого вида мужика, набожно перекрестившего матушку-царицу… А рядом с ним - Машу!
Сердце екнуло. Время исчезло. То и впрямь была "ваша Маша". Настоящая. Прежняя. С нежным лицом. С пытливым взглядом.
Чуб показалось, что шести буйных лет не было. Они расстались минут пять назад. А спустя пять секунд поняла: так и есть! Маша Ковалева и новоявленная Изида расстались каких-то минут пять назад у Владимирского собора, стоя у которого в 1911 году они решили, что им удалось отменить революцию.
Взгляд Маши, прозрачно-счастливый, обнимал Киев, прижимал к груди горожан. Маша верила, что спасла этот мир, еще не зная, как дорого ей придется заплатить за спасенье. Не зная, что спасение окажется ложным, а расплата - реальной.
- Столыпин, Столыпин… - послышалось в толпе.
Маша встрепенулась, поднялась на цыпочки, желая увидеть человека, чью жизнь, сохраненную ею, считала залогом спасения мира. Еще не зная, что он умрет два года спустя, и она обрадуется его смерти.
Столыпин ехал в экипаже за венценосной четой. Широкоплечий, в нарядном кителе, он не смотрел на толпу зевак - премьер-министр изучал содержимое большой зеленой бархатной папки, закрыл ее, удовлетворенно кивнул, протянул сидящему рядом мужчине - наверно, секретарю…
И вдруг что-то случилось!
Даше показалось, что мир остановился - точнее, приостановился, застопорился, словно все люди вдруг разом задумались о чем-то глубоко-глубоко, взгляды их сделались мутно-невидящими, тела заторможено застыли. Все лошади одновременно замедлили шаг, отвлекшиеся непонятно на что кучеры позабыли их пришпорить, водители машинально притормозили автомобили.
Весь мир замер - лишь пальцы Акнир нервно и быстро шевелились, как конвульсивные черви. Чароплетка вновь плела заговор.
Петр Столыпин, протянувший зеленую папку молодому мужчине рядом, замедлил движение, свел брови, его взор ослеп, помутнел, точно его осенила внезапная и ослепительная идея… этого краткого мига хватило.
- Молча, быстро возьми из его рук папку, - наказала Акнир. В ее голосе было столько сил и одновременно отчаяния, что Даша Чуб послушалась сразу. Шагнула на дорогу, изъяла предмет из премьерских рук, попятилась в толпу и была такова - никто из погруженных в свои мысли не заметил ее молниеносный поступок.
- Что это? - спросила она.
- Чароплет может рушить законы мира….
- Что в папке?
- Позже, - Акнир сунула добычу в холщовую сумку черницы.
Стоило Чуб отступить, мир вернул привычный ему темпоритм, экипаж зачарованного собственной мыслью Петра Столыпина поехал дальше, а стоявший рядом с ними неказистый мужик, перекрестивший царицу, ткнул в премьера пальцем и затрясся как лист на ветру:
- Смерть за ним!.. Смерть за ним едет… - захрипел он. - За ним… за Петром… Ох, беда, смерть идет…
- Молчи, - грозно прикрикнула на него Маша.
Патлатый повернулся к ней, хищно втянул запах ее вьющихся рыжих волос, обошел Машу сзади, и Чуб увидела его удлиненное лицо, утиный нос, пронзительные глаза.
- Чего стонешь, болезная? - сказал он, хоть Маша Ковалева не казалась больной.
Но стоило ему произнести это, Чуб вспомнила: в то самое время подруга и впрямь болела - и встать с постели на миг ей помогало только заклятье.
- Ты Богу молишься? - спросил патлатый сурово. - Нет, не молишься ты, - угрюмо ответил он сам себе. - Пойдем со мной, научу.
Маша отшатнулась, мужик проворно цапнул ее за руку.
- Ты, рыжая, мужиком не брезгуй… Те, кто мною не брезгует, на золоте спят.
Странный мужик с повадками короля был слишком уверен в себе - слишком дерзок и властен.
Младшая из трех Киевиц вырвала руку рывком. Она стояла спиной к ним, но вытянувшаяся, в миг побледневшая физиономия мужика сразу сказала им многое.
- Слушай меня, колдун православный, - тихо, но четко произнесла Ковалева. - Не в Петербурге ты, мой это Город, и я тут пророчу. И знай, смерти здесь не бывать, потому как я так решила. А когда на исходе 16 года граф Юсупов тебя в гости покличет, есть, пить, - не ходи. Яду со свинцом наешься и невской водой запьешь, да так, что опохмеляться будешь на том свете. Понял меня?
- Понял, ведьма киевская, - сказал тот после паузы. - Запомню тебя. Так нам и быть, выходит, испытаньем друг другу.
Развернувшись, Маша пошла прочь.
Чуб импульсивно подалась вслед за ней - тоска за Машей проснулась, как просыпается голод. Этой прежней подруге ей захотелось рассказать все-все-все. Про свои беды и победы, тоску по маме и сковывающий страх увидеть ее. И про Петины похороны. И про то, как ее шесть часов не могли увести от могилы, а она все ревела и клялась-клялась отомстить… И не сдержала клятву!
Про все то, что нельзя рассказать ни Акнир, ни даже Полиньке Котик - одной только Маше, непритворной, отзывчивой, трогательной, как никто умевшей проживать твои беды вместе с тобой. Все-все-все… Включая и то, что годы спустя она превратится в непонятное и неприятное, чужеродное существо, наполненное неведомой силой, в которое ни за что не должна превращаться!
- Стой, - обмотав Дашину кисть десятью пальцами, ведьма буквально повисла на ней. - Нельзя. Я тебя увижу… Смотри!
Чуб проследила за направлением правой руки Акнир и увидела в пестрой толпе тоненькую золотоволосую гимназистку с ранцем. Акнир формата 1911 года шла вслед за Машей.
Пальцы ведьмы стали безвольными, она сделала шаг вперед, но тут же схватила Дашу за руку вновь.
- Пошли прочь от греха. - Акнир смотрела туда, куда ушла гимназистка, словно все еще раздумывала, не побежать ли за ней - точней за собой. - Встречаться с самим собой в прошлом - Великий Запрет. Оттого и великий, - ответила она на потенциальный вопрос, - что искус слишком велик - так и хочется предупредить себя саму не делать ошибок. Идем, идем от беды… - потащила она свою спутницу в противоположную сторону.
- Так, значит, ты следила за нами? Все время, пока мы спасали Столыпина, - запоздало прознала Даша.
- Конечно. Я должна была знать, что вы идете по маминому план у.
- А этот сморчок был Распутин? Какой-то он мелкий… Неказистый. Это точно был он? Вот так Маша и предупредила его? Еще до того, как стала Отроком Пустынским?
- Случайный, импульсивный, мимолетный поступок, - ведьма остановилась. - Она училась на историка и знала в деталях, как и когда он должен погибнуть. Разве могла она не попытаться спасти его? Она ж - Маша!
- Интересно, все же куда он делся?
- Я еще не сказала тебе? Исчезнув из Питера, старец потопал прямо в Пустынь, к своей спасительнице.
- К Маше? Но откуда он знал, что она - Отрок?
- Он не слепой, - недоброжелательно сказала девчонка.
- А кто?
Акнир неприкрыто удивилась:
- В одном ваша Третья права. Интуиция у тебя гениальная. Только ты слушать себя не умеешь. Разве ты не сказала сама? Он - колдун.
- Я так сказала?
- Сильнейший ведьмак, который однажды уверовал в Бога. Вот почему Земля и Небо всю жизнь бились в нем смертным боем!
- Распутин - правда колдун? - потряслась Даша Чуб.
- Правда в том, - свела брови Акнир, - что он предал Великую Мать. Она дала ему силу, огромную силу, а он... Слыхала, наверное, про его оргии, пьянки, про то, как он публично показывал член? А потом сам наказывал себя за это хлыстом. Вся его жизнь, все его метания, противоречия, не что иное, как борьба тела с душой, Неба с Землей. И Земля победила! Он умер как истинный мученик - даже самые скептические историки признаю́т, что он творил чудеса. А ваша церковь все равно не признала его святым! Так-то! - торжествующе провозгласила ведьма. - Так ему и надо, предателю. Кем родился, тем и помер. Ведьмаком, тщетно пытавшимся стать истинно верующим. Не мудрено, что он на вашу Машу повелся. Точно себя в ней увидел… Киевицу, жаждущую обрести вашего Бога.
Чуб заметила, что "ваш Бог" и "ваша Маша" Акнир произносит одинаково - с непоколебимой неприязнью, словно отрезая их словом "ваш" от себя.
- Это немощным, слабым легко Бога принять. А принять рабство могущим - ох, трудно… А он мог, много мог. Не забывай, старец впрямь предсказал революцию и убийство царской семьи в случае его гибели… Но Маша отвела его смерть, а значит и смерть Семьи. Еще тогда - в 1911-м! Потому что выживший старец тут же попытался спасти их. Знаешь, что было в его тайном письме к царице? Он звал ее в Киев, обещал, что Отрок ее сына излечит. Само собой, Аликс помчалась к нам на всех парусах. И она его вылечила.
- Маша вылечила цесаревича? - ахнула Чуб.
- Бери круче - царя! Нового царя Руси. Распутин уверил Аликс, что цесаревич станет здоров, Аликс заставила уверовать мужа, ей всегда это легко удавалось, и тот передал престол сыну. И, хоть ваша Маша совсем не хотела того, - именно так она сделала первый шаг к Отмене. Вынудив меня сказать правду под час поединка, она, сама не желая того, убедила вас: мне можно верить, и - сделала второй. Согласившись спасти Семью, убедила вдовствующую императрицу, а через нее Николая - и сделала третий… Аликс никогда б не послушала свекровь. Николай - не стал бы слушать Распутина. Однако, молитвами Маши, венценосная чета прибыла в Киев по полному обоюдному согласию. Каждый за своей морковкой! И тут, вняв просьбам старца, ваш Отрок излечила Алексея…
- Это четвертый шаг уже? - посчитала Даша.
- Но не последний. Или ты думаешь, я не знала, что в плане дыра? Царица-мать исчезнет из Киева в марте.
- Знала, но все равно собирала меня в полет. Где логика?
- Откуда я знаю? Не только слепым, даже ведам не понять логику вашего Бога. Мама просто использовала его формулу, я просто следую маминому плану. Там ясно сказано, Семью нужно спасти, Третья поможет, вдовствующая императрица приложится… Так и вышло! Наша скрупулезная Катя отлично решила проблему за меня. Она нашла нестыковку! И, хоть, сдается мне, Катерина Михайловна этого совсем не хотела, вновь сдвинула Машу с мертвой точки… Понимаешь теперь? Вы все делаете сами! Мне не нужно вам помогать. Мне нужно просто вам не мешать.
Чуб энергично почесала нос, стараясь принять: что бы они ни сделали, это ведет их к Отмене! Даже если на первый взгляд их поступок должен пойти в минус, он сработает в плюс. Даже если завтра Катя отдаст свои деньги Владимиру Ленину, Маша провозгласит его новым мессией, а Даша возглавит красную армию - каким-то немыслимым чудом их помощь лишь окончательно сгубит большевиков.
- Так, получается, революции точно не будет? - со свойственным ей безапелляционным оптимизмом сделала вывод Чуб. - Тогда чего мы так паримся? Давай куролесить! Удобно вообще-то, делай что хочешь - что б мы ни сделали, то и отменит Октябрьскую!
- Делать глупости позволено только вам Трем! - огрызнулась Акнир. - А похищение запорола не ты, а я. И тем самым сама убедила Отрока Пустынского в промысле божьем. Николай неликвиден, его родные в шоке, план трещит по швам… Получается, несмотря на спасение, революция все равно будет, как Маша и предсказала. Как хочет ваш Бог.
- Так революция будет? Что б мы ни сделали? - совершенно запуталась Даша. - Кому вообще верить? Маше или твоей маме?
- Я выбираю маму, - подумав, решила Акнир. - Она верила в Трех. Она знала формулу Бога. Если б Октябрьскую было нельзя отменить, она б просчитала это…
- А вдруг именно это она и просчитала? Потому и сказала тебе: Отмена - не выход, - резонно предположила напарница.
Акнир замерла, взволнованно прикусила палец зубами.
- Погадать, что ли… Ты как, гадуница?
- Чего-чего? А, нет, я не умею гадать. Мы с Машкой как-то гадали на книжке. Но у меня ничего не сбылось.
- А что выпало?
- Точно не помню. Что-то про бабу, которая чего-то украла.
- А часом не после этого этой до-гадки ты сперла стихи у Анны Ахматовой? - спросила Акнир.
- И точно… - прозрела Чуб.
- Вот видишь. Пошли!
* * *
- …Я отыскал обеих дам. Но, к прискорбию моему, результаты моего визита навряд ли порадуют вас. Ни матушка Анны Горенко, она же Анна Ахматова, ни ее сестрица давно не имели от нее известий. Кроме одного письма, доставленного с оказией два года тому, с фотопортретом и информацией самого общего содержания.
- И в каком ателье был сделан портрет?
На миг Кате показалось, что хвост ускользнувшей в никуда поэтессы крепко сжат у нее меж пальцев - на дореволюционных снимках обычно помещался замысловатый рисованный логотип фотографа вместе с фамилией, адресом ателье и непременным обещанием "Негативы хранятся".
Но маленький остроусый человечек в светло-коричневом костюме испустил демонстративный вздох и развел руками.
- К несчастью, - сказал частный сыщик, - на обратной стороне нет ничего, за исключением надписи "Не поминайте меня…", нанесенной, по увереньям родных, рукой интересующей вас дамы. По-видимому, портрет сделан частным порядком. Многие нынче увлекаются фотографированием, включая и бывшего императора, и даже его почтенную матушку…
- Вы добыли снимок? - поскучнела Катя.
Остроусая физиономия сыщика стала проникновенно страдательной и одновременно конфузливой.
- Вы понимаете, Екатерина Михайловна, за долгие годы это известие было единственным. И кабы благородные дамы не были в столь стесненном положении…
- Я не ограничиваю вас в расходах, - отчеканила Катя. - Только во времени. Это расследование имеет для меня первостепенное значение.
- Извольте получить.
На письменный стол перед Катей легла картонка - коричневатое изображение девушки с гладко зачесанными назад волосами, застывшими ничего не выражающими глазами.
Анну Андреевну Ахматову было трудно узнать… трудно было б узнать тому, кто помнил первую поэтессу империи по фотографическим снимкам, отображавшим ее в зените славы - царицей поэзии, амазонкой на спине белокрылого Пегаса. Но отнюдь не тому, кто искал женщину с каменным лицом, запечатленным на доме по Меринговской, 7, вместе с пророчеством: "Эта девица выкинет фортель и от имени женщин и Города Киева".
"Так и вышло!.." - вновь подумала Катя, отпустив остроусого сыщика.
Именно в Киеве в 1911 году Анна произнесла случайную, мимолетную фразу, вынудившую Митю Богрова убить премьер-министра Столыпина, который должен был остановить революцию.
Именно в Киеве Анна вдруг начала писать стихи и сказала еще много-много фраз, сделавших ее первой поэтессой Империи - первой женщиной-поэтессой, затмившей мужчин!
И украшенный каштанами и чертополохом дом на Меринговской, 7 знал об этом. И не только он…
"Революция пришла в мир из Киева!" - говорила им Маша. Уже тогда кузина была на расстоянии вытянутой руки от разгадки.
Ибо, коли, следуя правилу формулы Бога, поставить между причиной и следствием знак "равно", в прошлой редакции истории…
Катерина сбила щелчком женскую голову-крышку с пышнобедрой чернильницы-модерн, обмакнула перо и написала на чистом листе:
1. А.А. случайно спровоцировала смерть Столыпина, убрав таким образом единственного человека, способного предотвратить и мировую войну, и революцию.
2. А.А. написала стихи, раскрепостившие женщин… в том числе и тех самых, которые устроили 23 февраля манифестацию в честь женского дня, породившую революцию.
Но все изменилось!
Отложив перо, г-жа Дображанская в понятном волнении прошлась по изящно обставленному кабинету с двумя зелеными изразцовыми печами, изготовленными в мастерской скульпторши Евы Куликовой, с доставленным из Парижа мебельным гарнитуром "Ненюфары" самого метра Луи Мажореля.
Все изменилось!
За сутки до встречи с роковой Аннушкой Митя Богров повстречал Катерину Михайловну, и его жизнь пошла по иному руслу. Украденные у Ахматовой стихи сделали первой властительницей женских душ Дашу Чуб.
Все изменилось… но не дом на Меринговской, 7. Дом говорил, что причиной всех этих бед все равно будет Анна.
Только где же ты прячешься, Горенко-Гумилева-Ахматова?
Катя посмотрела на потолок кабинета - его оплетали все те же каштаны с колючими круглыми плодами, и душу засаднило. Дображанская быстро склонилась над снимком, вгляделась в потемневший фон, покачала головой.
Запропавшая Анна сидела на массивном кожаном диване с высокой спинкой, изукрашенной зеркалами неправильной формы, полками и чудесной резьбой. Как и дом на Меринговской, 7, диван был в стиле Модерн - это уже казалось закономерным. Как и большинство киевских домов, диван украшали резные листья каштанов, - это казалось многообещающим…
Но это было не все! Поместившаяся прямо над головой Анны полукруглая спинка дивана представляла собой каштановую корону Великой Матери!
"Где-то я видела этот диван, - занозой вошел в душу Кати вопрос, - и не раз, и не два… мы с ним часто встречались! Где же?"
- Екатерина Михайловна, - на пороге возникла Варенька. - Дмитрий Григорьевич прибыли.
И Катя мигом забыла про Анну, и дом, диван, корону и вспомнила про бесконечное счастье.