- Не я - карты вещают. Вот, - пальцы Наследницы легли на пять карт, - сила твоя. И такая великая сила, точно ты Четыре и Семь за пазухой носишь.
- Лиру и браслет амазонок? - ахнула Василиса-еще-не-Андреевна.
- Лиры и браслета не существует на свете, - оспорила Козья Шкура. - То сказки для слепых.
- Не сказки, - опровергла дочь Киевицы. - Нет силы сильней, чем четыре и семь. Оттого им так опасно встречаться. Встретятся - мир перевернут, захотят - на куски разорвут, пожелают - пеплом развеют… Только не в том твоя сила, - сказала Кылына Акнир. - Вот туз червовый - то любовь твоя, она все преграды разрушит. Нет в любви к мужчине силы такой. Ты мать свою любишь, так, что жизнь за нее готова отдать. - Кылына удивленно качнула головой, изучая расклад. - И отдашь. Вы обе погибнете…
- Я и мама? - испугалась Акнир.
- Ты и та червовая дама. Ее сторожись. Не наша она - не веда. И сильна, ох сильна. Она и себя, и тебя погубит!
- Но все по-моему будет?
- А коли так, смерть, выходит, тебе не страшна? - Наследница подняла изумленные глаза на Акнир.
- Грешно в дни бессмертия смерти боятся, - ответила дочь.
- Не веришь ты словам своим. Жить хочешь, как все, кто бессмертие здесь величает, - сказала мать. - Но вижу, пойдешь ты на смерть… И ни страх тебя не остановит, ни я остановить не смогу.
- А червовую даму… тоже никто не остановит? - не выдержала Даша. - Или все-таки кто-нибудь?..
- А ты кто такая? - заметила Кылына Землепотрясную Чуб. - Часом не бубновая дама? - гадуница постучала ногтем по карте и улыбнулась Акнир. - Ее держись, она тебе поможет. В ней силы не меряно. Ты чья? - обратилась веда к Даше.
- Ничья.
- Среди слепых нашли, - поняла ее Кылына по-своему. - Не беда, в тебе кровь наша шумит. Всему научишься.
- Так я… че… чистокровная ведьма? - пролепетала Чуб.
- Ты что же, ей не сказала? - спросила Кылына Акнир. - Тебе еще никто не сказал? - перевела она вопрос на Дашу.
- Нет, мне говорят, нужны доказательства…
- Зачем? Тебе ж не на Суд меж Землей и Небом идти. Я тебе говорю, в тебе - дышит Великая Мать. Не веришь? - Наследница засмеялась длинным переливчатым смехом. - Хочешь, расписку дам? - Кылына пододвинула бубновую даму, достала ручку и наскоро черкнула поверх: - Сим удостоверяю… - как тебя звать?
- Даша Чуб.
- …Чуб Дарью, что она чистокровная ведьма. Подпись: Кылына, дочь Киевицы Ирины, - смеясь, она протянула карту Даше.
Та недоверчиво приняла даму бубен.
- А расскажи мне про Трех, - внезапно попросила она.
- О Трех первых мало кто знает. - Наследница не удивилась просьбе новоявленной ведьмы. - О Трех вторых известно и детям. О третьих же ведомо только одно - самая страшная из них младшая будет.
- Да, - подхватила Козья Шкура, - волхвы говорят, такая лютая ведьма, всех нас со свету сживет.
- А я слыхала, она и не ведьмой родится, - оспорила стоящая рядом.
- Не ведьмой, - согласилась с ней Василиса. - Она инквизитором станет, костры распалит…
- Девочки, вы в каком веке живете? Какие костры? КГБ! Она кэгэбэшницей будет.
- То беда - не беда, - сказала Кылына, - я пророчество Марины читала. Глаголит оно, что примет Третья имя Макош и силу Великой Матери примет, и станет меж подруг как меж двух рожаниц, и тогда…
- А нам на курсах рассказывали, - перебила ее низенькая юркая ведьма, - она всех красотою возьмет. Такая красавица будет, каких Великая Мать не рождала. Высокая. Рыжая. Ноги от ушей. На кого ни посмотрит, тот и ее - слепой или зрячий. Даже Левый ее полюбит!..
- Да вы че? - не стерпела Даша. - Она - маленькая, худая. Один раз за всю жизнь с мужиком переспала. И вообще, она уйдет в монастырь и превратится там черт-те во что. Так говорят, - сочла нужным добавить она.
- И кто же тебе такое сказал? - Поднятой рукой Кылына остановила девичий гомон.
Чуб напыжилась, готовясь, презрев предостереженье Акнир, врать до последнего - но не пришлось. Повезло.
- Ау, девки-прелестницы! - послышалось из сеней. - Чего по лавкам сидите, чего не встречаете? Али не видите, кто к вам пришел?
В горницу вошел Дед Мороз. Чуб открыла рот. Козья Шкура метнулась к столу, схватила блюдо с кутьей и завела нараспев:
- Мороз, Мороз, ходи в хату кутью есть. Зимой ходи, а на Петровку не ходи, дай нам, ведьмам, погулять, поплясать…
- Мороз, Мороз Васильевич, - подхватила Кылына, забыв про Дашу, - ходи кутью есть. Зимой ходи, а летом не бывай: цепом голову переломлю, метлой очи высеку! Девочки, - заверещала она, - Дед Мороз пришел!!!
Забавлявшиеся во дворе девки гурьбой бросились в горницу - хата немедленно наполнилась людьми. Акнир дернула Дашу, потащила ее за порог, хотя больше всего на свете нареченная ведьма желала остаться здесь, расспросить Кылыну обо всем на свете, веселиться и гадать до утра.
- Слушай, только не говори мне, что наш Дед Мороз - тоже Великая Мать, - выпалила Даша, выбегая во двор.
- Как Мороза кутьей умилостивишь, такая погода будет на Петровку, на шабаш, - морозно отчеканила юная ведьма.
И Чуб вспомнила, что аккурат на Петровский шабаш ведьм и был назначен их Суд меж Землей и Небом, на который подбивала вернуться их Маша.
- Я понимаю теперь, почему ты Машку так ненавидишь. У вас про нее такие сказки рассказывают!..
Акнир длинно посмотрела на Чуб, развернулась на каблуках и молча пошла на улицу. Даша последовала за ней.
- Что ты будешь делать с этой распиской? - спросила ведьма, и по тому, как заледенело ее лицо, Даша наконец поняла, что именно она держит в руках.
Удивительным чудом Чуб получила документ, позволяющий им выиграть Суд без всякого боя!
- Я так понимаю, на Суде эта карта произвела б впечатление? - осторожно спросила Даша.
- Какой еще Суд, - с вызовом переспросила Акнир, - если моя мать, Киевица, отдавшая тебе свою власть, сама признала тебя чистокровною ведьмой… Ты получишь Киев - не Катя, не Маша. Трех не будет. А ты вернешься назад в ХХI век и будешь там править.
- Я могу это сделать?
- Хоть сейчас. - Акнир не лгала. И Даша Чуб оценила это.
- А как же слово, что я дала тебе?
- Став Киевицей, ты можешь оспорить его. Сказать, что, дав его мне, еще не была признанной…
Даша поднесла к глазам бубновую даму. Дама меланхолично нюхала красную розу. Чуб попыталась осознать, что держит в руках выигрышный лотерейный билет - беспроигрышный пропуск в иную жизнь! Она вернется назад в свой родной ХХI век. Будет жить в Башне и править Городом. Увидит маму… а Игорь уедет в Америку и изобретет там вертолет, он больше никогда не увидит Дашу. Акнир никогда не увидит маму.
- А слово, которое ты дала мне? - спросила Чуб бубновую даму.
- Разве я лгу тебе? - пробубнила бубновая голосом семнадцатилетней ведьмы.
Акнир не угрожала, не умоляла, не клянчила - она напряженно ждала ее решения. И Чуб демонстративно сморщила нос и разорвала карту надвое, начетверо, швырнула обрывки в воздух.
- Трудно было отказаться так сразу, - вздохнула она. - Ты обязательно увидишь маму. У нас все получится. Только Маше и Кате не говори…
Девчонка бросилась Землепотрясной на шею:
- Клянусь, после этого ты мне как сестра! Я, кстати, всегда мечтала сестру иметь. Но мама боялась, что будет как с Персефоной и Ольгой - одна Наследница убьет другую… Вот если б у меня была такая сестра, как ты!..
Чуб ощутила, как в районе груди ее ряса стала мокрой от слез. Акнир прижималась к ней лицом, ерзала носом. Даша обняла ее.
- Да не плачь ты… ведь твоя мама сказала, все будет по-твоему. И вообще она мне понравилась. Она классной была… Нет, не была. Будет! Ведь смерти нет. Правильно? Мы не зря пришли сюда в дни бессмертия…
Вдалеке зазвучала песня. Вниз по узкой улочке шла процессия - черт в мохнатой шкуре, кот, дед, баба, медведь, чабан, казак и коза. Над ними плыла звезда на шесте.
Когда-то давным-давно, в будущем ХХI веке, еще не родившаяся сейчас Даша Чуб, возвращаясь ночью домой, приблудилась к почти таким же колядникам - черту, казаку, представившемуся ей не Василием, а Вакулой, и бродила с ними всю ночь, распевая песни, смеясь, стучась в незнакомые квартиры, где им подносили шоколадки и чарки. И напилась страшно, и совершенно не помнила, как вернулась домой.
Щедрый вечiр! -
завел мужской голос.
Чуб засмеялась от необъяснимого счастья. Эту щедровку они с Вакулой и горланили тогда ночь напролет.
И Даша вдруг окончательно ощутила себя заблудившейся во времени - нет, находящейся вне какого-либо времени! Она не знала, щелкнула ли Акнир снова пальцами - но это не имело значения. Ибо улица, на которой они стояли, могла быть в любом году. И в любом году могла плыть звезда на шесте. И в любом году узкую улицу мог залить девичий смех. И щедровка звучала….
Чуб открыла рот и подхватила:
Хай вам буде щастя й доля
Урожай дозрiлий в noлi.
Щоб у вашiй свiтлiй xami
Ви завжди були багатi -
ответили ей.
И ей показалось, что эта песня звучит сразу во всех годах. И в 1917, и в 1972, и в их ХХI веке. И снег скрипит под их ногами. И девки смеются. И они стоят тут столетья, сразу во всех столетьях. И Акнир плачет у нее на груди, то ли от радости, то ли от горя, оплакивая свою мать и радуясь, что она будет жить.
Время не имеет значенья. Все самое главное, важное - существует всегда!
Даша не думала об этом, не формулировала. Легко отказавшись от огромности власти, она не знала, что в минуту ей довелось познать то, что способна вместить в себя одна владычица Вечного Города - время, не имеющее конца и начала.
Она просто смотрела сквозь время, видя, как под одним его слоем просвечивает другой, под одним годом - иной, и так без конца. И улыбнувшись подарку, о котором не знала, засмеялась и тряхнула Акнир.
- Хватит рыдать! Домой страшно не хочется… Пошли еще куда-нибудь развлечемся. Айда с ними! Давай подпевай мне:
Щоб вам весело жилося,
I все кращее збулося.
Щедрый вечiр! Добрый вечiр!
Глава шестнадцатая,
в которой наряжают настоящую елку
Новый год, 1916 год.
Щедрый вечiр! Добрый вечiр! -
пели за окном.
- Теперь заходи, - крикнула Катя.
Маша шагнула в комнату. Постояла на пороге. Медленно пошла к огромной наряженной елке.
На ее ветках горели тонкие восковые свечи на золотистых прищепках, на красных гарусных нитках висели краснобокие яблоки, пряники, разноцветные хлопушки, стеклянные шары.
В Машину старую квартиру на Фундуклеевской нельзя было пускать посторонних, потому все праздничное убранство - от пола, натертого мастикой, до традиционного оливье на столе - было делом Катиных рук.
- Ну как? Хорошо я придумала - Новый год вместе отметить? - спросила Катерина.
Маша не ответила, стояла у ели, слегка наклонив голову влево, со свойственным ей отрешенно-пустым взглядом.
Дображанская взглянула в окно - погода вышла под стать празднику, с улицы стекло перекрыла струящаяся белая штора пушистого снега, стекла прорисовал дивными цветами старатель-мороз. И на душе Катерины стало радостно-празднично:
- Посмотри, какой сказочный снег, мороз, красота! Как можно не быть счастливой в эту минуту?
- В эту минуту, - тускло сказала Маша после секундной заминки, - мастеровой на Подоле спьяну забивает насмерть жену. На Контрактовой замерзает ребенок. Мальчик. Пять лет. Три минуты жизни ему осталось всего… Из-за этого снега с морозом нынешней ночью в Киеве погибнет 17 человек и полсотни животных. Прости, Катя, трудно мне быть счастливой, глядя на него, - лжеотрок произнесла это устало и впрямь извинялась за свою неспособность быть счастливой.
- Так побежали… - вскинулась госпожа Дображанская.
- Куда?
- Спасать мальчика, женщину…
- Всем не поможешь, Катя. А этим двум я уже помогла.
- Вот так ты и живешь, Маша? - охнула Катерина Михайловна. - Каждую минуту?
Она вдруг окончательно разгадала причину странной, столь раздражающей Дашу, отрешенной заторможенности Отрока Пустынского. Ее безрадостного лица, пустых глаз, привычки постоянно прислушиваться к чему-то неслышимому, говорить с глубокими паузами, то и дело отвлекаясь на что-то.
Не было у Маши минуты для счастья! Ибо не было в христианском мире ни одной счастливой минуты - каждую минуту кто-то страдал, умирал, терзал и терзался. И счастлив мог быть только тот, кто не знал об этом, - иными словами, все-все люди на свете, кроме их Маши.
Кате стало страшно за нее. Каково это - знать каждый миг о всех зверствах, творимых в этот миг на земле? Знать, что ты в силах помочь… Можно ли, зная, что можешь, - не прийти на помощь? И можно ли, помогая всем и всегда каждый миг, не утратить себя?
Не зря Даша Чуб переживала, что их Маша пропала. Их Машу растащили, разобрали по дням, по минутам, секундам на годы вперед - и сотни сотен людей в Дальней Пустыни ждали своей очереди…
Быть может, Катя спросила это вслух, а может быть, в том и не было надобности, - только Маша ответила:
- Все верно… Знай, из великой любви Господь сделал людей слепыми. Посмотри на меня и не пытайся прозреть. Только слепой может быть счастливым. Пойдешь туда, куда я, обратно уже не вернешься.
- Бедная…
- Не грусти, я привыкла… И с праздником для нас ты отменно придумала. Знаешь, Катя, мне так спокойно с тобой. Когда ты рядом со мной, Город молчит. Видно, оттого, что ты намерена вновь говорить за него.
- Возьми пряник, прошу, - не столько предложила, сколько попросила Катерина, желая подсластить чересчур прямолинейную Машину правду. - Я ведь за шесть лет елку здесь всего раз поставила. В первый год, как мы поселились. Для тебя. А ты тогда ко мне не пришла. Не объясняй. Знаю почему... Ну, а после ты пропала, а Митя мой иудей… Какая елка? Она ж тут Рождественская. Это мы ее на Новый год ставим. А они 24 декабря - в навечерье Христово. Но это уже не то, не по-нашему… Вот я и подумала, раз мы над временем властны, почему б нам наш праздник не встретить. Отвлечься, не думать о грустном. Мы так отдалились друг от друга…
- Наш праздник - это какой? - спросила лжеотрок. - Ведовской?
- Наш - это Новый год. 31 декабря…
- А после смены стилей 13-е.
- Да, в нашем времени - Старый Новый год.
- Новый год всегда был языческим праздником, - сказала Маша. - Позже церковь приурочила к нему Рождество, и языческие обряды стали рождественскими. Затем советская власть отменила Рождество, рождественские традиции стали советскими, новогодними. Так круг замкнулся. И ведьмацкий, советский - наверное, разницы нет.
- Вот видишь. Ведьмацкий, советский - все Богу противно. А ты на Отмену идти не хочешь, - безнадежно пожурила ее Катерина.
Маша посмотрела на елку так, точно увидела впервые. Ее рука коснулась елочного шара - дореволюционный шар был очень тяжелым, из цельного стекла.
- Ты ж не поможешь мне перевезти царскую семью за границу? - кротко вздохнула она.
- Нет, - Катя оценила гуманное построение фразы. Сказать в ответ на "ты ж не поможешь?" короткое "нет" было гораздо легче, чем отвечать на вопрос "Ты поможешь мне?", оправдываясь и извиняясь. - Прости уж меня.
- То путь твоей души, Катя. Хоть и не знаю, куда он ведет… Чем ближе ты, тем меньше я тебя вижу. Чем дальше, тем труднее мне завтра прочесть.
- Почему?
- Слишком оно от судьбы моей неотделимо. А я не вижу своей судьбы. Чью угодно - но не свою.
"Ты погибнешь! - снова захотела крикнуть Катя. - Что тут видеть, это известно и так…" Но вместо этого сказала:
- Давай не будем о грустном. Давай говорить лишь о пустяках! О Рождестве, о елке…
- Давай.
Осторожно, стараясь не потревожить горящую на ветви свечу, Маша послушно сняла пряник в форме ангела. Надкусила. Обернулась - старательно улыбнулась Кате:
- А ты знаешь, что вечнозеленая елка - символ вечно живого Бога? Звезда на ее макушке - Вифлеемская звезда, взошедшая в час рожденья Христа. Пряники символизировали церковные просфорки. Огонь восковых свечей - жертвенный подвиг Иисуса, принявшего смерть ради людей. Крестовина, в которой стоит ель, - это крест, на котором он ее принял. А яблоки и новогодние шары - яблоко Адама, чей грех ему пришлось искупать.
- Как интересно. Я и не знала… - Катя подошла к Маше.
- Естественно, - вновь улыбнулась бывшая студентка-историчка, - это немецкие традиции. Нам, православным, они малоизвестны. Елка ж пришла к нам из Германии.
- Потому с началом Германской войны Священный Синод запретил ее как немецкую забаву… Сама слышала, как поп ель в церкви хает. Забавно?
- Забавно, - с каждой секундой Маша все больше походила на прежнюю - студентку второго курса. - Всего через 11 лет большевики запретят ель как поповскую забаву. Странно устроена жизнь, одна и та же вещь, оставаясь неизменной, представляется в разных обстоятельствах то злом, то добром…
- В наше время, - согласилась с ней Катя, - елка никак не ассоциируется ни с христианским рождеством, ни с СССР, ни с немцами. Она кажется такой нашей… Хоть, надо сказать, все елочные игрушки я из Германии выписывала.
- И невест наши цари оттуда выписывали, - подпела Маша. - Царская семья прямо как елка…
- Если бы Священный Синод мог, он бы и Аликс запретил как немецкую забаву, - весьма удачно пошутила Катя. И задумалась: - А всего четыре года назад это родство почиталось добрым. Ты верно заметила, Маша, царская семья похожа на елку. Кажется такой нашей, а на деле… Жена - немка. Все бабки-царицы - немки. Кайзер Вильгельм Николаю дядя. Крестный отец цесаревича. А в Алексее славянской крови не больше, чем славянских игрушек на этой елке. Вот и выходит, что нынче - гражданская война, брат пошел на брата, отец на сына… И все из-за одной глупой бабы!
- Бабы?.. - не поняла ее Маша.
- Ты когда-то сама говорила, что главной причиной революции была Анна Ахматова.
- Не Ахматова. Лира…
- Верно. Я и забыла о ней. Лира - талисман амазонок, - с удивленьем вспомнила Катя. - Анна нашла ее в Киеве… - Она помолчала, выверяя корректность вопроса, понимая, что сразу разрушит им их хрупкий позолоченный елочный мир. - Ты не заешь, где Лира нынче? Она же осталась у Ахматовой? И куда делась Ахматова?
Маша угасла на глазах, как рождественская ель, на которой разом задули все свечи, и комната наполнилась вонючим удушливым чадом.
- Не проси меня идти против Бога, - глухо сказала она. - Не проси меня тебе помогать.
Несколько секунд Катерина молчала, проживая спорное чувство - словно нога шагнула в пустоту и одновременно нащупала твердую почву. Маша отказалась ей помогать - но помогла самим своим отказом понять. Вмиг Катерина перестала блуждать в темноте - вышла на ровный путь, осознав: в тот час, когда он приведет ее к Анне и Лире, она узнает, как отменить Машину смерть! А вместе с ней - замысел Божий…
- Тогда скажи мне одно, - попросила она. - Расскажи мне про Лиру.