В том, что касалось путешествия и безопасности, он был непревзойденным мастером, а у меня и не было причин сомневаться в этом. Возможно, у него были и другие достоинства, которых я не видела и не хотела видеть? Иногда мой спутник мог быть великодушным (когда отдарил свою грязную, но дорогую одежду, в которой отбыл из Вельма, какому-то нищенке-попрошайке) и даже очаровательным (что неизменно проявлялось в каждом питейном заведении или гостинице, где находилась хорошенькая жена, дочка или просто служанка, которой Ленни не медлил строить глазки). Когда у него пустел поясной кошель, он не раздумывал, где взять деньги, а просто садился играть в кости. И долгое время я была уверена в том, что он крайне удачливый человек. Пока не обнаружила, что он умело использует свой магический дар, чтобы ворочать костяшки в нужном ему положении. Обычно я не часто следила за игрой, по моему разумению, от возбужденных азартом мужчин лучше держаться подальше; но как-то раз оказалась позади своего спутника в тот момент, когда он направил тоненькую нитку силы на руку противника… Кости упали "петушком" и "рыбой" – самыми слабыми своими сторонами, а мне едва удалось не вскрикнуть. Потом я долго и возмущенно высказывала Ленни, что я думаю о таком способе игры, на что мужчина, нимало не обидевшись, рассмеялся:
– Есть много способов заработать деньги, но этот меня еще и забавляет.
Ленни не считал зазорным стащить с прилавка яблоко или горшочек меда, у него были свои собственные понятия о том, что можно, а чего нельзя. И ему было совершенно плевать на то, что я эти понятия не разделяю.
За время дороги я без труда составила свое мнение о своем спутнике. Ленни, или Лейн Тристран – человек исключительно практичный, умный, совершенно не склонный к мелодраматическим выходкам. Его порядочность оставляла желать лучшего: если ему нужна была какая-то вещь, а он не мог ее купить, он просто крал ее. Или брал чужое просто из развлечения – для него не существовало запрета.
Я никогда не замечала на его лице страх – не потому, что он искусно это скрывал, а потому, что опасность лишь раззадоривала его – он упивался ею, принимал ее как вызов. Ленни не выказывал смущения или робости ни перед кем, будь то облеченный властью градоначальник, дорожный страж, банда разбойников или красивая женщина. Он не боялся ни наказания, ни неудачи – черта характера столь же похвальная, сколько и губительная: безнаказанность, похоже, внушила ему мысль о неуязвимости и сделала высокомерным циником. Он без стеснения говорил в лицо самые неприятные вещи и редко попадал впросак.
Но все вышесказанное не имело никакого отношения ко мне. Со мной он был сдержан и предупредителен. Меня он опекал и заботился о моем удобстве. Защищал и предупреждал об опасности. Что это? Как это объяснить?
Это беспокоило меня, заставляло быть настороже, не доверять и делать совершенно глупые выводы.
Иногда, к примеру, мне казалось, что он странно на меня смотрит – его изучающе-непроницаемый взгляд меня озадачивал. Тогда крупное лицо Ленни становилось угрюмым и жестким, губы искривлялись в какой-то потаенной усмешке, а массивный с ямочкой подбородок словно бы становился еще больше. Голубые глаза в недобром прищуре искрились льдом и на дне их таилась совсем не безобидная шалость…
– Что? – зло вздернулась я, однажды заметив такой взгляд, – Почему ты так на меня смотришь?
– Как смотрю? – он озадаченно нахмурил брови, потом мрачно улыбнулся, – Я просто задумался, Никки.
– У тебя злой взгляд.
– Злой? Это потому, что я думал о магах, которые нас преследуют. Видя тебя, я думаю о том, как их обойти. Так что не принимай на свой счет.
Не принимать на свой счет было трудно, особенно если не понимаешь, в чем дело. Объяснения Ленни не всегда устраивали меня. Тогда мой спутник пугал меня куда больше реальных, но далеких врагов. И тогда я не в первый раз задавалась вопросом, почему этот человек – умелый, сильный, независимый и несомненно предпочитающий ездить в одиночестве – помог мне бежать и почему помогает сейчас. Зачем ему обуза в пути? Зачем?
Я видела, как он смотрит на женщин и каким успехом пользуется. И с какой легкостью оставляет их. Но ко мне особого расположения как к женщине он не проявлял. Всего один раз Ленни попытался перейти грань и поцеловать меня, но когда я его оттолкнула, настойчивости не проявил и больше ни разу не напоминал об этом. Я боялась, что этот досадный эпизод испортит наши отношения, но они по-прежнему оставались ровными и дружескими, словно ничего и не произошло. Нас не связывало ничего, кроме единственной тайны в прошлом, и все-таки он предпочел взять меня с собой. Великодушный жест, неожиданно проявившийся у законченного эгоиста?
Я терялась в догадках и в один прекрасный день, не выдержав, спросила.
– Милая моя девочка, – весело ответил он, – А тебе никогда не приходило в голову, что помогая тебе, я помогаю себе?
– Как это? – нахмурилась я.
– Однажды, когда я был еще глупым мальчишкой, я украл не ту вещь, которую можно красть. Эта вещь принадлежала… одному братству, которое не прощает вмешательства в свои дела. На меня объявили охоту. Я вернул ту вещь и сбежал из города, но это помогло мало. Для всех я уже был мертвецом, и никто не стал бы помогать мне. Да я и не пытался искать эту помощь.
– Но сбежал ведь?
– Не сам. Мне помогли выжить. Вопреки моему желанию. А теперь пришел мой черед раздать долги. Я рассказал тебе самый страшный мой секрет. И больше никогда не спрашивай меня об этом.
Великодушие Ленни порой принимало странные формы, а упорное нежелание моего спутника говорить о том, что он далеко не такой мерзавец, каким хочет себя показать, делало ему честь. И возвышало его в моих глазах. Так что я не знала, что и думать. Его двойственность ставила меня в тупик.
В конце концов с моей стороны было просто невежливо искать шипы в подаренной розе. И подозревать человека в скрытых мотивах, когда он не единожды спас тебе жизнь – по меньшей мере неблагодарно. Так что я и благодарила, и извинялась за сомнения… А Ленни сердился, кричал, что не хочет и слышать о какой-то там благодарности, и если я собираюсь и дальше докучать ему разными глупостями и выглядеть такой недалекой гусыней, то уж лучше он бросит меня прямо сейчас на этой дороге…
Бросить он не бросил, и мир был восстановлен. Однако, чтобы и впредь не доводить своего спутника "глупыми гусячьими проблемами" до белого каления, я настояла на том, чтобы разделить с ним все наши дорожные расходы – после того, как на болотах Ленни швырнул мне в лицо узелок с золотыми монетами, иного способа заплатить ему за понесенные траты у меня не было. Теперь я исправно покупала еду, платила дорожные пошлины и ночлег в гостинице, овес для лошадей – и была тем несказанно горда. Так я чувствовала себя пусть и обязанной Ленни, но вполне равной ему в пути.
Мы ехали уже две недели, прежде чем я полностью уверилась, что Ленни выбирает ту или иную дорогу не наобум. И прошло еще два дня моих нудений, когда Ленни вынужден был признаться, что путь этот не случаен.
– Это я подозревала! Ты явно что-то задумал! – вскрикнула я, на что мой спутник тоже не остался в долгу:
– Разумеется! Ты вечно что-то подозреваешь! – вспылил он, – А нельзя ли просто ехать и радоваться жизни?
– Нет, нельзя, – отрезала я, – Так куда мы едем?
Ленни громко простонал, а потом просто поднял руки ладонями кверху:
– Ладно, победила. Мы едем в Ниннесут, древний город, который называют Оком Эрранага.
– Эрранаг? – удивилась я, от неожиданности даже забыв повозмущаться, – Это который жил тысячи лет назад? Из-за которого реликты появились? От времен Эрранага остались одни руины, мне об этом Олеус рассказывал. Зачем тебе это?
Ленни молчал. Рассказать мне правду он мог бы давно, но не рассказал. Из этого можно было сделать не много разных выводов.
– Мне все равно куда и зачем ты идешь, – сказала я, – Я не хочу тебе мешать. Развалинами и брошенными городами не интересуюсь, чужие сокровища мне не нужны. Твои дела, Ленни, это не мои дела. Если ты не хочешь, чтобы я тебе мешала – я останусь здесь. Или уеду куда-нибудь еще. Это не важно. Ты не обязан за мной присматривать, твой долг наверняка выплачен сполна. От Валдеса не было никаких вестей, и погоня наверняка сбилась со следа. Так что я не пропаду. Открою свою лавку или наймусь в чужую. Я золотошвейка, Ленни, и смею надеяться – отличная золотошвейка. Я всегда найду себе работу.
– Опять ты за свое! – рассердился мужчина, – Сколько раз говорить – ты мне не мешаешь! Но хочешь остаться – твое дело. Просто представь себе, что ты останешься… хотя бы вон в том селении. Как долго ты сможешь водить людей за нос? Ты, со своей честностью и наивностью, девочка? Ты, разговаривающая как вельмийка, а не как житель Внутренней Дарвазеи? Как скоро они поймут, что у тебя есть тайна, и захотят узнать, в чем дело? А когда узнают, ты уверена, что никто из них не захочет известить Имперский Сыск?
Я смутилась и промолчала. Опыт проживания на Песчаной улице Вельма очень способствовал тому, чтобы речи Ленни упали на благодатную почву.
– Ты должна понимать, что ни в одном городе Дарвазеи, даже большом, тебе не скрыться, – между тем продолжал увещевать меня Ленни, – Рано или поздно тебя найдут. Нужно идти дальше. Дарвазея очень большая, чтобы ее пересечь верхом, придется добираться на юг пару месяцев. Южнее начнутся горы, там по прямой не проедешь. Мы просто возьмем немного восточнее и поедем вдоль Срединных гор до места, где они соединяются с Одумасским хребтом.
Ленни вытащил из-за пазухи нарисованную на большом куске кожи карту и попытался разложить ее у себя на колене, но лошадь, удивленная непонятным маневром, недовольно взбрыкнула. И все-таки ему удалось показать мне место, куда он направлялся: крестик на карте, точка чуть выше места соединения двух линий гор – нагромождений острых пиков, как свидетельствовала карта. Рядом с той точкой протекала река Трайм, пересекая один из горных хребтов, она уходила на восток и впадала в море.
Может, он и прав. Может, у меня куда меньше выбора, чем я по наивности своей предполагала.
Тогда-то я и решила, куда отправлюсь дальше. В тот самый город, который стоял на морском берегу в месте впадения реки. Маленький поблекший кружок, название которого трудно было разобрать.
– Как называется этот город?
– Вартини, кажется.
– Что ж, Вартини так Вартини. Если я тебе и правда не в тягость, то я поеду с тобой.
С Ленни я доберусь до реки, а там уж постараюсь найти провожатого и до моря. Валдесу меня не найти.
Ленни медленно кивнул, окинув меня задумчивым взглядом.
Так, в сравнительно счастливом успокоении я проехала еще несколько дней. Дорога была местами слегка заснеженной и твердой, а местами размякшей, тяжелой, зима то отступала, то проявляла норов. Невысокие холмы сменились крутыми утесами и оврагами, объезжать которые приходилось часами. Было просто холодно, зябко и мокро – несколько дней дождь шел не переставая.
Но мы теперь не спешили и позволяли себе пережидать особо сильное ненастье в тепле под крышей. О причинах я не спрашивала, но полагала, что Ленни не был бы так беспечен, будь погоня рядом. Значит, след наш все-таки потерян. Постепенно я и сама стала забывать Валдеса и ужасы первых дней пути, даже стала находить удовольствие в неспешной езде среди незнакомых холмов и долин и не раз представляла в своем воображении далекий город на берегу моря, где мне предстоит поселиться. Воображаемые картины согревали меня, я успокаивалась и теперь куда веселей смотрела на свое будущее. О том, когда и как я туда доберусь, и доберусь ли вообще – я старалась не думать. Толку-то?
Мы больше не меняли лошадей на каждом перегоне, но ехали настолько спокойно, чтобы менять их и не приходилось. Теперь Ленни предпочитал выбирать для нашего ночлега приличные постоялые дворы и не слишком торопился выехать поутру с рассветом. Он стал чаще и подолгу оставлять меня одну – обычно рыская по окрестностям в поисках новостей, но меня не волновали его отлучки: это его дело, где искать развлечения, я ему не судья и не жена. Теперь меня ждал мой город у моря. Могу и потерпеть.
Мы больше не избегали крупных селений и шумных толп и с удовольствием бродили по местным лавкам, выбирая подходящую одежду для дальнейшего путешествия. Мои денежные запасы таяли, в то время как Ленни пополнял их в любом трактире, где бросали кости, так что я начинала подумывать о том, не заняться ли в дороге вышивкой – вечера-то, которые я обычно в одиночестве проводила в гостинице, тянутся долго.
Между тем к концу третьей недели мы выехали из Внутренней Империи, как называлась вся обширная равнинная часть Дарвазеи, и въехали в Верхнюю, предгорную, красоты которой заставляли меня непроизвольно ахать с каждым новым поворотом тропы между высокими холмами.
Пока мы ехали по равнинам или даже поднялись в предгорья, дорогу выбирать было легко, но нам предстоял путь через горы, которые Ленни знал не слишком хорошо, а поскольку в горах испросить совет будет не у кого, мы решили нанять проводника. В поисках его мы и застряли в Шортиге, маленьком городке у подножия Кошачьей горы, которая издали действительно напоминала лежащую кошку.
Шортига вытянулась вдоль Кошки двумя длинными извилистыми улицами, лежащими одна над другой двумя террасами и сходящимися в одной точке – на большой рыночной площади. Здесь же красовалась "Выбор Ниниели", лучшая городская гостиница и местная гордость, и дом городского головы, и величественная ратуша с часами. Дома в городе были сложены из камня, благо этого добра здесь было вдоволь, и украшены резными балками из потемневшего от сырости и времени дерева, а крыши пестрели темно-рыжей черепицей, производящейся исключительно из местной, темной глины.
Город мне понравился, может, потому, что нудный дождь, преследовавший нас последние три дня, прекратился и погода если не наладилась совсем, то докучать сыростью перестала. А может потому, что в отличие от других селений, которых за последнее время мы миновали немало, Шортига с ее аккуратно замощенными улицами была опрятна и ухожена, и сулила отдых, а близость горы придавала ее облику приятный колорит. Поэтому я охотно согласилась остаться здесь на пару дней, пока не найдется подходящий проводник в горы, цепь которых вздымалась на юго-востоке от Кошки и вселяла в меня неясное беспокойство.
К моему удивлению, Ленни проехал мимо "Выбора Ниниели" и остановился у небольшой гостиницы с потрепанной вывеской почти на восточной окраине Шортиги. Гостиница была настолько мала, что для нас с трудом нашлись две приличные комнаты, а о горячей ванне я могла только мечтать. Но хозяйка была мила и заботлива, постель чиста и опрятна, еда сытна, и вскоре я уже по достоинству оценила выбор Ленни и перестала беспокоиться.
В поисках проводника мы задержались в Шортиге дольше, чем ожидали. Четыре дня подряд Ленни исчезал из гостиницы поутру, чтобы появиться где-нибудь под вечер и сообщить, что поиски успехом не увенчались. Я же была полностью предоставлена самой себе и мало была тому огорчена. Лолота, нестарая еще хозяйка гостиницы, оказалась женщиной приятной во многих отношениях, а потому как только мы нашли общий язык, то обсудили проблемы слишком быстрого ветшания белья, которое неумелые прачки изводят щелочью без меры, выглаживания плотных полотняных портьер, потому что утюги по такой погоде слишком быстро стынут, и качества тесьмы, без которой не обходится ни один наряд здешних дам. Я настаивала, что курманская тесьма лучше, потому что в нее добавляют волокна из настоящего мягкого дерева, которое тянется, но не рвется, а Лолота отдавала предпочтение тесьме, привозимой из Мастары… Время в разговорах шло незаметно, а я вдруг поняла, что скучаю по своей мастерской, по милой болтовне девушек за прилавком, и беззлобным сплетням вышивальщиц-мастериц, и беготне приказчиков, и даже высокомерию некоторых дам, приходящихся в лавку за новым украшением. Мне не хватало этих простых и незатейливых забот, когда худшее, что с тобой происходит, это потеря нескольких дукатов за непроданное платье; когда вселенская катастрофа уменьшается до размеров кособокой вышивки или порванного камзола… Как все тогда было просто и понятно! И как все непросто и непонятно сейчас.
Иногда горькие мысли так досаждали мне, что я убегала от них прочь из гостиницы и бродила по улицам Шортиги неузнанная и никому не известная. Но тоска настигала меня даже на шумном рынке. Я перебирала в руках гроздья шнуров, висящих над лавкой подобно разноцветному венику, или поглаживала тонкий ворс сукна, лежащего в рулоне, или примеряла к руке изящные ножницы, а сама вспоминала о том, что утеряно навсегда и не вернется – покой и простота. Мое нынешнее спокойствие было эфемерным, я только уговаривала себя, что спокойна, на самом же деле я беспрестанно думала о том, что ждет меня впереди, какие беды и заботы, какие препятствия и какие люди. Не было и прошлой невинной простоты – все усложнилось, и прежде всего я сама. Кто я? Я боялась задавать себе этот вопрос с тех самых пор, как едва не удавила Пехеба собственным поясом, а еще больше – после происшествия на болоте. Потому что я боялась узнать ответ. Узнать то, что я омерзительное чудовище, которое милосердные боги лишили памяти, чтобы оно никогда больше не могло применить свое странное и ужасающее магическое могущество…
Но потом я гнала от себя все эти мысли. Чего бы ужасного я ни натворила в своей прошлой и нынешней жизни, это уже в прошлом и его не изменишь. Мне надо попытаться стать лучше сейчас, вот именно на этом месте, и потом, в той жизни, которая меня ждет. И никогда – клянусь! – никогда не пытаться использовать магию! От нее все зло, которое я творю. Ее силы делают меня слабой и жалкой. Ее могущество меняет меня, делает другой, чуждой самой себе! Я должна всеми силами стараться держаться от магии или любых магических вещей подальше!
С такими мыслями я и бродила на пятое утро нашего пребывания в Шортиге по рынку, не замечая людей, не интересуясь товаром, не слыша зазывных воплей торговцев и привычных окриков стражников. Рассеянно глядя прямо перед собой, я спокойно шла по мостовой и оказалась прямо перед "Выбором Ниниели", возвышающемся на северной стороне рыночной площади подобно флагманскому кораблю всеми своими тремя этажами и массивными колоннами на фасаде. У крыльца гостиницы спешивались несколько всадников, а еще стояла забрызганная грязью коляска, и усталый путник спускался с ее подножки, равнодушно кивая слугам в сторону привязанного сзади багажа. Капюшон плаща путешественника был откинут, а потом он обернулся…
Когда он обернулся, единственное, что пришло мне в голову, это уронить свои свертки и быстренько отвернуть лицо, собирая их. Ибо на крыльце роскошной трехэтажной гостинице стоял и мрачно оглядывал окрестности уже знакомый мне стриженый тип, который незадолго до моего бегства из Вельма вломился в мою лавку и требовал отдать ему жезл. И если он все это время шел за нами по пятам…
Я подхватила свои свертки, едва незнакомый знакомец отвернулся, и побежала по Верхней улице, не чуя под собой ног. Впервые я пожалела, что наша гостиница расположена на окраине, потому что, влетев в нее и ворвавшись в комнату Ленни, я так запыхалась, что поначалу просто не могла говорить.