- Давай-ка пройдем мимо, - предложил Паша.
- Давай, - быстро согласился Вадим.
Вот тут-то все изменилось самым кардинальным образом. Между деревьями мелькнула вдруг быстрая тень… Другая… Третья… Испугавшись, Паша принялся подталкивать спутников ко входу в башню. Шесть. Шесть волков вышли на прогалину за секунду до того, как Паша, впихнув своих спутников внутрь, захлопнул дубовую створку и заложил дверь тяжелым засовом.
Внутри оказалось довольно уютное, но темное помещение. Обеденный стол, несколько деревянных кресел, очаг, шкаф для посуды, в котором тускло поблескивал фаянс, несколько книжных шкафов, да узкая винтовая лестница, ведущая на второй этаж. Вот, пожалуй, и все, что здесь было.
Паша привалился к стене, силясь унять сердцебиение.
- Кы-иш! Кы-иш! - послышался откуда-то сверху высокий, слегка дребезжащий, старческий голос.
Сразу вслед за этим заскрипели ступени. Сначала на лестнице появились ноги в стоптанных кожаных туфлях, потом край широкого черного одеяния, похожего на рясу, а следом вынырнула и голова. Старичок глядел на ребят ласково и слегка лукаво. Был он весь какой-то нескладный, но сразу располагал к себе. Ряса его на спине образовывала странную складку, и Пашка понял, что широкие плечи - признак назревающего горба. Из-за этого голова у старичка сидела несколько косо, и каждым движением хозяин замка будто выныривал из-под собственной спины.
- Напугались? Сильно? - спросил старичок, шаркая по направлению к очагу. - А вот я вам сейчас чайку липового.
- Зовут меня Кабошон, - пояснил старичок, разливая чай по тонким фаянсовым чашкам. - Я колдун. А замок опален, потому что жгли меня. И не один раз.
При этих словах Кабошона малыши испуганно уставились на старших. Паша поставил свою чашку на стол, моментально раздумав пить.
Старик улыбнулся, ласково прищурив глаза, и, мурлыкая что-то себе под нос, продолжил возиться с чаем.
- Напугал? - спросил он, немного погодя. - Правда - она всегда немного пугает.
Старик начал усаживаться на стул, тяжело опершись на руки.
- Что поделать, в этом мире я называюсь так. Меня боятся, как боялись всех, кто жил в этом замке до меня. Знали бы вы, как это злит. Со злости иногда даже на самом деле делаешь гадости. Вот - волков прикормил. Хотя какая же это гадость? Спасаю популяцию. Поддерживаю вымирающий вид. Не даю нарушить экосистему. А то крестьяне готовы всех до одного перебить.
Кабошон повел рукой в сторону, и широкий рукав его черного одеяния заскользил по книге в основательном кожаном переплете. Паша чуть не поперхнулся: выплывал из-под рукава уже совсем иной переплет, белый, картонный, с фотографией на обложке и крупной надписью "Биология. 9 класс".
- Почему? - спросил Вадим. - Почему вас так называют. Из-за замка? Так живите в другом месте.
- Нет, мой милый мальчик. Все здесь гораздо сложнее. Видишь ли, у нас не любят тех, кто никуда не вписывается. Вот есть выродки. Слово премерзкое, относятся к ним хуже, чем к собакам. А есть мы. Нас немного, и слова для нас не придумали, к счастью, никакого. Ну, кроме, пожалуй, "колдуна". Мы вроде и не выродки, что-то можем. Но можем не совсем то же, что и остальные. Я, например, всегда мог оживлять кабошоны. Ну совершенно бесполезное занятие!
- Оживлять что?
- Кабошон, такая форма камня.
Кабошон откинул крышку небольшой шкатулки, зачерпнул целую горсть полукруглых разноцветных камешков, разложил на столе, аккуратно перевернув каждый на плоское брюшко, и провел над ними рукой. Миг - и новая стайка безголовых жучков с дробным стуком убежала совершать свое бесполезное и бессмысленное путешествие.
- Так что же? - подгоняя старика, спросил Вадим.
- А вот и то, что людей с таким бесполезным даром никогда не выгоняли, как выродков. Но и не любили никогда. Так и возник этот замок. Такие, как я, приходили сюда, и учились колдовать по книгам. Вот и малыш, - Кабошон показал на Кроху, - если судьба не будет к нему благосклонна, скоро попросит у меня приюта.
- Так колдовать вы все-таки умеете? - уточнил Вадим.
- Чуть-чуть. Ровно столько, сколько может колдовать любой житель Камней. Видишь ли, я был вынужден учится этому, как выродки учатся торговать. Силы есть у многих. Но они предпочитают называть это словом "талант". Пусть так. Но если посмотреть на некоторые произведения, видишь, что в них вложено нечто большее, чем просто искусство замешивать краски или располагать предметы. Никогда не замечал, - обращался Кабошон к Паше, будто забыв про остальных, - что есть некрасивые картины, от которых невозможно оторваться? Ты окинул ее взглядом: нет в ней ни красоты, ни гармонии, ни совершенства. Отвернулся - а вот она, перед внутренним твоим взглядом. Златоусты формулируют законы и находят закономерности, говорят сотни старых слов и измысливают тысячи новых. И все уверены, что художник нашел новый прием, нашел точку, с которой мир выглядит не так, как видишь его ты, и показал тебе его - новый мир. А дело в другом. Вычерпай себя ложкой, пропитай этим холст и нарисуй ты на нем хоть черный квадрат, и сотни лет перед этим холстом будет толпиться народ. Частичка живой жизни - вот то единственное, что способно привлечь человека к себе. Мы рассматриваем такие картины с тем же любопытством, с каким смотрим на кошку, ребенка или красивую женщину. Но их мы забываем, а картину - нет, потому что ничто так не поражает воображение, как нечто постоянно и неизменно живое. Консервированная жизнь. И никто не подумал о том, что, если оставить все это у себя, можно обрести подлинное бессмертие.
- Почему - не подумал?
- А потому что талантливые люди одержимы идеей вычерпывания. Они просто сойдут с ума, если отнять у них возможность этим заниматься. Инстинкт творения. Жалкая попытка переплюнуть родителя. Брошенные дети отличаются тем, что всю жизнь доказывают что-то отцам, которым что так, что эдак - нет до них никакого дела.
Малышам слушать было совсем неинтересно, они подтянули к себе шкатулку с камешками и играли ими. Вадим едва сдерживал зевоту.
- Ну все, - сказал старик, - пора спать.
За стеной завыли ручные волки.
Было раннее утро. Настолько раннее, что висела на блеклом небе последняя звезда. Паша проснулся и лежал, не имея ни малейшего желания засыпать. Над головой послышалось легкое поскрипывание - там, на третьем этаже медленно ходил Кабошон. Паша натянул свитер и джинсы и поднялся по узкой лестнице, стукаясь головой об изнанку верхних ступенек.
Кабошон просто ходил по своей совмещенной с библиотекой лаборатории. Перекладывал с места на место книги, рассматривал на свет содержимое колб. Что-то переставлял и подтирал мокрые следы крохотной желтой тряпочкой.
- С добрым утром, - обратился к нему Паша.
- Привет. Что, не спится? А что так?
- Хотелось поговорить.
- О чем?
- Просто - поговорить.
- Мне все равно, куда попасть, только скажи, куда я должна идти.
- Точно, - улыбнулся Паша. - Когда я был маленьким, я думал, что кот просто издевается. Честно говоря, я и до сих пор иногда думаю - неужели непонятно, что ребенку и правда не важно, куда попасть, лишь бы взрослые сказали, куда он должен идти.
- Ты уже не ребенок, - сказал Кабошон серьезно, без тени своей обычной улыбки в глазах. - Для тебя не может быть важнее ничего, чем точно понимать, куда ты движешься.
Паша смутился.
- Пойдем лучше, заварим чаю, - ласково предложил ему старик.
- Если честно, - сказал Пашка после того, как был выпит крепкий и душистый утренний чай со щедро посыпанными пудрой пончиками, - мне покоя не дает то, что вы сказали о выродках и таких, как вы. Почему с вами поступают так? Это несправедливо. Вы нормальные люди. Подумаешь, не можете чего-то там сделать. Я вот тоже не могу, но меня никто за это не выгоняет из дому. Почему не оставить вас в покое? Да еще эта история с Выселками. Какая дикость! Кому какое дело, на ком человек хочет жениться?
Кабошон задумался ненадолго.
- Вот скажи, - спросил он медленно, - ты бы женился на инвалидке? - он особенно подчеркнул слово "ты".
- Если бы любил, да. А причем тут?..
- А ты мог бы полюбить инвалида? Не того, кто получил какую-нибудь травму, а того, кто родился больным?
Паша молчал долго. Ему было стыдно признаться в чувстве, которое он испытывал, глядя на таких людей. Он боролся с этим в себе, но до конца побороть болезненную жалость, граничащую с отрицанием, не мог.
Кабошон понял это молчание правильно.
- А скажи, - задал он еще один вопрос, - разве они плохие люди?
- Ну, по-разному бывает.
- А это зависит от их инвалидности?
- Думаю, что нет… Если только они не чувствуют себя обиженными на весь мир.
- Так, - одобрительно сказал Кабошон, кивнув головой, будто учитель, которому правильно пересказали параграф. - Здесь все точно так же. Здесь отсутствие определенных способностей - точно такая же инвалидность, как в твоем мире - отсутствие ноги. Все дело в продолжении рода. Любое существо в любом из миров стремится, чтобы потомство было похожим на него. А у людей от разного рода способностей зависит еще и экономика. Так что животное отрицание непохожести умножается еще и на страх погрузиться в нищету. В вашем мире инвалид не может свободно передвигаться и выдерживать нагрузки на работе. В нашем - вообще лишен способности что-либо произвести.
Паша молчал.
- А теперь скажи мне, - снова заговорил Кабошон, - исключаешь ли ты вероятность того, что физически ограниченные люди могут вырасти в расу более светлую, восприимчивую, творческую… Да в какую угодно новую расу?
- Я почему-то сомневаюсь.
- Я не хочу тебя ни в чем убеждать. Никто ни о чем не может говорить наверняка. Но подумай, пожалуйста, вот о чем: если в вашем мире наша инвалидность - норма, то не может ли быть вполне самодостаточного мира, в котором нормой является ваша инвалидность?
Глава 15 Камнелот
По совету Кабошона к Камнелоту подходили с северо-востока. Хвойный лес кончился, за ним раскинулось неширокое поле, а потом путники вошли в яблоневый сад, росший по обе стороны от широкой дороги. Вскоре на пути попалась невысокая стена, и только отойдя от нее Паша понял, что это была собственно городская, крепостная стена. Метр - метр двадцать высотой, она весьма условно обозначала границу Камнелота. Яблони по ту и по другую сторону сплетались ветвями, плющ и вьюн переползали через преграду и вольготно раскидывали по ней свои широкие зеленые лапы. Вадим подумал, что в августе стена едва ли не рушится под напором ребят, достающих с яблонь плоды.
Минут через пятнадцать за деревьями начало ощущаться присутствие какой-то плотной темной массы. Это были невысокие каменные стены домов. За ними над вершинами яблонь показались шпили городских дворцов. Послышался городской шум.
В это время Берковский и Алмазник праздновали в генеральской палатке начало военной кампании.
- С чего ты хочешь начать? - спросил принц благодушно настроенного Берковского.
- А какие есть предложения?
Берковский явно лукавил. Алмазник и предположить не мог, что тот сунулся в Камни без четкого плана.
- Так ты хочешь взять приступом Камнелот? Или тебе хватит камней, которые хранятся в замках знати? Замки хуже защищены.
- Я понимаю. Я хочу и того, и другого… Мы пришли на войну, вот и будем воевать, пока не завоюем все. Кстати, как там твой человечек в камнелотском замке?
- Нормально. Я думаю, его не будут подозревать, он в розовой гостиной уже давно… Он просил пару камешков его продать.
- Ну уж нет, - Берковский брезгливо наморщил нос. - Я эту дрянь в руки больше не возьму. Из него ювелир, как… И чего он лезет?! Деньги за слив лопатой гребет, вот и пусть себе постукивает. А камни пусть и не трогает. Поганит только хороший материал!
В Камни продолжали прибывать солдаты.
- Ну и как нам найти королевскую кухню? - спросил Вадим.
- Мама сказала, нужно идти по широкой дороге. Потом будет башня и стена, у стены повернуть налево. Это где это - налево? - говорил Листик.
- Налево - там, - торопливо махнул рукой Вадим. - Ну, а дальше, дальше что?
- Мама сказала, - продолжил Листик, - надо идти до обрыва. Там будет маленькая дверь в стене. Она закрыта. Но иногда ее открывают - вылить вонючку.
- Вонючку? Помои?
- Да, помои. И тогда надо спросить Бирюзу. Все, - немного подумав закончил мальчик.
- Думаю, скоро мы будем дома, - сказал Паша.
- Мать меня убьет, - мрачно заметил Вадим, - она уже, наверное, с ума сошла.
Тяжелую дубовую дверь в крепостной стене нашли без труда. Вела к ней узкая тропинка по самому краю обрыва. Кое-где она была подмыта весенними дождями. Паша с испугом смотрел на голые щербатые камни, казавшиеся слишком скользкими. Склон под дверью был живописно украшен помоями.
Вадим пролез вдоль обрыва и устроился на крохотной площадке - ждать, когда появится служанка. Наконец старые петли заскрипели, и помои полетели в пропасть, на этот раз вместе с бадьей.
- Ах ты, черт шальной, - заверещала служанка, замахиваясь на Вадима полотенцем.
- Я племянников привел к Бирюзе, - уворачиваясь от ударов и стараясь не полететь вниз, закричал Вадим.
Они наконец были в замке Камнелота - в одном из его залов. Зал был большой, дальняя его стена терялась в темноте. По стенам были развешаны длинные-длинные полки с различной кухонной утварью - ухоженной, тускло блестящей в свете свечей. На полу вдоль стен были сложены в ровные стопки корзины для сбора урожая, и стояли - пустые или полные, Паша не знал - деревянные лари. Все было коричневым, даже посуда вобрала в себя самые теплые оттенки камня, почти черного в темноте и тепло-желтого на свету.
Служанка, оказавшаяся при ближайшем рассмотрении миловидной и молоденькой, но очень полной девушкой, ушла, сердито побрякивая ключами. Она вернулась через минуту, за ней быстрым шагом, сбиваясь на бег, спешила женщина из пашиного видения: в бирюзовом платье, лет тридцати пяти, высокая, с широкими бедрами и расплывшейся талией. Ее темно-каштановые волосы были убраны в прическу, из которой не выбивается ни один волосок. Она так гармонично смотрелась в этом немного странном зале, что Паша не удивился бы, если бы она вышла прямо из стены.
- Милые мои, родные, - бросилась Бирюза к малышам. - Что же такое случилось, что же произошло?
- Я объясню, - вмешался Вадим.
Он хотел отвести Бирюзу в дальний угол, но малыши вцепились ей в подол и ни за что не желали отпускать. Пришлось говорить при них. Закончилось все тем, что Кроха, а вслед за ним и Листик, горько заплакали. Вскоре после этого явилась давешняя толстушка, Яшма, и увела их пить чай с пирожными.
- Ох вы, горюшко мое, - растеряно произнесла Бирюза, глядя им вслед.
- Что с ними теперь будет? - спросил Паша.
- Что будет? Все будет хорошо.
- А милиция? Я понял, что мать больше всего переживала, как бы их не отправили обратно.
- Не отправят. Слава богу, мир еще не перевернулся настолько, чтобы перестали прислушиваться к слову главной королевской кухарки, - несколько ворчливо, но все же гордо ответила Бирюза.
- А мать? Может быть, ей еще можно помочь? - пристально глядя в глаза, поинтересовался Вадим.
- Курочка… Да, надо кого-нибудь послать.
Решительным шагом Бирюза направилась к выходу. Паша и Вадим пошли за ней. Миновали огромную кухню и вышли в проходную комнату, за которой начинался сам дворец. Здесь стоял только короткий продавленный диван, да был к нему придвинут низкий круглый столик. На диване, положив на столик ноги в старых, запыленных сапогах, дремал человек, укутанный в не менее пыльный дорожный плащ. На лицо он надвинул черную широкополую шляпу.
- Авантюрин! - позвала Бирюза, и человек начал медленно выпутываться из длинного, черного с синим отливом плаща. Мальчишки увидели мужчину средних лет - с хмурым лицом, изрезанным глубокими складками. Черный камзол и никаких украшений - только перстень с темно-синим камнем на безымянном пальце правой руки.
- Авантюрин, есть небольшое дело, - понизив голос, повторила Бирюза и увела его к окну - разговаривать.
Несколько минут спустя Авантюрин подошел к диванчику, на котором оставалась лежать его сабля. Прицепив ножны к поясу, он бросил на стол пригоршню крохотных многогранников различной формы и цвета.
- Впустую съезжу, - сказал он, собрал камешки в горсть и вышел.
- Гадание на авантюринах. Очень редко подводит, - пояснила Бирюза. - Но вы можете подождать, если хотите.
Пашу жгла мысль о родителях. Три дня…
Вадим глянул на него исподлобья:
- Мать там с ума уже сошла…
- Ну, - начал Паша нерешительно, - малыши в любом случае останутся с вами, если Курочка… если… Если он ее не найдет?
- Конечно. Не переживайте. Но, если позволите, я вас еще немного задержу. Будет несправедливо, если у вас не останется ничего на память о Камнях.
И они увидели чудо.
Бирюза приложила ладони друг к другу, ребра ладоней прижала к груди. Послышался легкий шорох - будто кто-то шагал по гравию. Когда левая ладонь бабочкой вспорхнула вверх, в правой оказался зеленоватый камень, состоящий весь из бугорков и наростов. Левая рука сделала в воздухе несколько пассов, будто закручивала крохотные вихри. Зеленоватый туман поднялся над ладонью с камнем, стыдливо прикрыл акт творения, и только видно было, как что-то разделяется в этой колыбели и обретает конечную форму.
Бирюза творила легко и даже беспечно. Никакого напряжения, никакой сосредоточенности. Глаза смотрят на Пашу и Вадима, будто ждут ответа на давным-давно заданный, но не слишком важный вопрос.
- Это для перстней, - пояснила Бирюза, отдавая им по прямоугольному, размером с фалангу пальца, камню. Камни были красивыми, очень гладкими и еще теплыми. Как свежий батон, - подумал Паша, и ему даже захотелось понюхать этот страннорожденный минерал.
- Ну, вот и все, - сказала Бирюза. Вам пора. За малышей не беспокойтесь.
Крепко сжав в ладони камень, Паша начал думать о доме, о маме и о папе. Голова закружилась, кухонный зал поплыл перед глазами, сердце часто забилось…
Паша ударился об угол окованного железом ящика. Упал на пол, почти лишившись возможности дышать. Увидел: рядом, испуганно раскрыв глаза, сидит Вадим. Правой рукой он зажимает рваную рану на левом плече. Разорванный рукав быстро напитывается кровью. Капли стекают на пол и гулко шлепают о каменные плиты.
Дороги домой нет.