Детство Дианы было вполне благополучным - ни трагедий с нехваткой денег на приличную одежду, ни истерик по поводу безнадежно запущенной физики или там химии, ни серьезных конфликтов с подругами. В семье тоже все в порядке. Никакой драмы: папа и мама вместе. Взаимное уважение. Ну, может быть, папа уважает маму чуть больше, чем мама - папу. Но на самом деле - полный паритет. "Самые лучшие браки основаны не на любви, а на взаимном уважении", - повторяла мама. Она настаивала, чтобы Диана вписывала эту мысль в каждое сочинение. И по поводу Маши Троекуровой, и по поводу Татьяны Лариной.
- Мам, но ведь он старый, этот генерал! - пробовала было возразить Диана.
- Старый? - Мама приподняла брови. - У Пушкина не сказано, что "старый". Перечитай внимательно. У Пушкина сказано - "важный".
Диана посмотрела на маму пристально и промолчала. Мама, следует отдать ей должное, догадывалась, что означают эти безмолвные взгляды дочери.
- Ты, конечно, уверена, что "старый" и "важный" - одно и то же, - сказала мама с легкой горчинкой, обусловленной ее возрастом и положением. - Но это не так. К тому же и немолодые люди способны любить. В твоем возрасте принято считать, будто после двадцати наступает глубокая старость… Когда-нибудь ты поймешь, что сейчас здорово заблуждаешься.
Диана была поздним ребенком. Когда она родилась, маме было тридцать шесть, а папе - почти сорок. У нее было благополучное детство, без бед и потрясений, но оно не было счастливым.
* * *
- Корень всех бед - в детстве, - сказал Моран. - Но тебе еще повезло. Ты все-таки человеческий ребенок, а видела бы ты тролленышей!
- Я уже не ребенок, - возразила Диана.
Моран затряс головой.
- Детство до сих пор не отделилось от тебя, не превратилось в отдельную субстанцию, с которой можно манипулировать. Поверь, я сужу, исходя из собственного опыта. Взрослый человек обычно делает из своего детства все, что ему вздумается, - источник бед и печалей, надежд и разочарований. "Почему ты зарезал Хамурабида?" - "У меня было такое ужасное детство, тут не только Хамурабида, тут кого угодно зарежешь"… Никогда такого не слыхала?
Диана покачала головой.
- Кто это - Хамурабид?
- Какая разница, - досадливо отмахнулся Моран, - его все равно уже зарезали. Я просто пример привел. Убийца Хамурабида был абсолютно взрослым, вот что важно. А для тебя подобная возможность еще не открылась. Я хочу сказать - возможность наплевательски относиться к правде о своих ранних годах. Над тобой она все еще довлеет. Правда, я имею в виду. Правда довлеет. И это делает тебя вдвойне опасной. Понимаешь?
Диана кивнула.
- Но самое прекрасное в тебе, - продолжал Моран с жаром, - это способность на деструктивный поступок. Ты в состоянии взять ножницы и уничтожить настоящее произведение искусства.
- Оно не было настоящим, оно не было произведением, оно не было искусством, - отчеканила Диана.
Моран вылил коньяк в колу и отпил сразу полстакана.
- Не согласен с тобой по всем трем пунктам! - жарко воскликнул он и обтер лицо перчаткой.
На верхней губе Морана остались черные разводы.
- Вы испачкались, - сказала Диана.
- Такова судьба любого Мастера, - отрезал Моран. - Если ты творишь, ты неизбежно пачкаешься. Ремесло не дается в руки чистюлям. Ты должна это знать.
- Да нет, вы лицо сейчас испачкали…
- А, это. - Моран взял салфетку и принялся яростно тереть губы. - Чистил сапоги и заодно нагуталинил перчатки. На тюбике было написано, что эта штука хорошо действует на искусственную кожу. Превращает в настоящую. Что, конечно, полная чушь. Но я подумал - "а вдруг" - и начистил. А потом забыл. Вот сейчас ты напомнила…
Он бросил грязную салфетку на пол и взял другую.
Диана постукивала по своему стакану кончиками ногтей. Так делала мама. Очень по-взрослому. Почти все равно, что накраситься маминой французской косметикой.
Моран впал в задумчивость, настолько глубокую, что сам того не замечая вслух проговорил:
- Целый год жену ласкал…
От удивления Диана вздрогнула, а потом криво улыбнулась:
- И кто из нас двоих Сонечка Мармеладова?
- Ты тоже читала? - обрадовался Моран.
- Разумеется. Все читали. Это есть в школьной программе.
- А вот и нет, - сказал Моран. - В программе оно, может, и есть, но читали далеко не все, а кроме того, большинство взрослых об этом вообще забыли. Улавливаешь мою мысль?
- Вы возвращаетесь к идее о том, что я еще маленькая.
- Да, - кивнул Моран. - Именно так. Ты дитя, а дети безжалостны. К тому лее ты мастерица, следовательно, способна уничтожить что-нибудь большое и значительное. Независимо от того, насколько труден в исполнении подобный деструкт.
- Я думала, мастера создают, а не уничтожают, - возразила Диана.
- Чушь! - рявкнул Моран. - Примитивное и пошлое представление о мастерах, которое следовало бы искоренять из обывательских мозгов оперативным путем, если другим не получается! Истинный мастер твердо уверен в том, что в любой момент может создать новую вещь, получше прежней, и потому недрогнувшей рукой отправляет в небытие абсолютно любые, даже самые ценные и трудоемкие творения.
К ним подошел официант, неодобрительно посмотрел на брошенную на пол салфетку, но поднимать не стал и даже носком ботинка не отодвинул. Кисло осведомился, не принесли ли еще что-нибудь. Моран сказал:
- Тебе-то какое дело?
Официант пожал плечами. У него в кармане черного фартука, дважды обернутого вокруг худых бедер, зазвонил мобильник. Официант выдернул мобильник и сказал:
- Ага. Ну. Нет еще. Ага.
И ушел куда-то в темные недра подземной кафешки.
Моран проводил его глазами и снова повернулся к своей спутнице:
- Ну что, пойдем?
- Надо заплатить, - остановила его Диана.
Моран так и плюхнулся на стул, с которого уже было поднялся.
- Что надо?
- Заплатить, - повторила она потверже.
- Ну вот еще. У меня и денег с собой нет.
Диана полезла в карман пальто и вытащила сотню. Моран с любопытством следил за ней.
- У тебя всегда в карманах деньги?
Она держала сотенную двумя пальцами, отстраненно и даже как будто брезгливо, и смотрела на Морана. Неожиданно до него дошло, что и отстраненность, и особенно брезгливость эти относились не к деньгам, а лично к нему, к Джуричу Морану. Такой вот тонкий, опосредованный способ сообщить человеку, что он - дерьмо. Заманил девушку в кафетерий и выпил колы с коньяком за ее счет.
- Убери бумажку, - прошипел Моран. - Спрячь ее в карман. Я видел, какие тут цены. Сотенной все равно не хватит. Бежим!
- Что? - растерялась Диана.
- Бежим!
Моран схватил ее за руку, выдернул из-за стола, вытолкнул из кафешки и поволок за собой по набережной.
За ними, кажется, гнались.
Диана вжала голову в плечи и боялась оборачиваться. У нее онемели ноги. Во всяком случае, стали какими-то чужими. Как будто к туловищу приставили два бревна на шарнирах. А вот левая рука, за которую тащил ее Моран, болела по-настоящему.
Моран мчался, пригнувшись к земле, стелясь, как волк или поземка, длинными прыжками. Вихлявое пальто развевалось за его спиной, заметая следы.
Западный ветер, ошалев от тысячи крохотных переулков, совершенно сбился с пути и метался, как обезумевшая птица.
То он хлестал Морана по левой щеке, то по правой, то пытался остановить, воздвигая незримую стену у него перед грудью, так что Морану приходилось идти на таран.
Наконец они с Дианой влетели в подъезд и захлопнули дверь. Задыхаясь, Диана упала на грудь Морану. Он подержал ее за трясущиеся плечи, потом отодвинул:
- У тебя какая-то неприятная влага на лице.
Диана шмыгнула носом. Если у нее и слезились глаза, то теперь от ярости они совершенно высохли.
- Кстати, у нас в подъезде нет домофона, - заметил Моран. - И замка, соответственно, тоже нет. Сюда может войти кто угодно. И в любую минуту. Не боишься, а?
Диана молчала.
- Пойдем ко мне, пересидим, - дружески предложил Моран.
- Не надейтесь, - отрезала Диана.
- Тебе надо переодеться, иначе тебя узнают и оштрафуют. Сообщат родителям и по месту учебы. Неприятностей наделают.
- Я не пойду к вам в квартиру, - сказала Диана. - Вы это поняли?
- Нет.
- Слово "нет" - самое труднопонимаемое в языке.
- Избавь меня от банальностей, - поморщился Моран.
- Я мастерица и способна на деструкт, - заявила Диана. - Мне можно.
- Ого! - Моран глянул на нее так, словно ей удалось пробудить в нем новый интерес. - Послушай, Диана, но ведь я тебя приглашаю не просто на частную квартиру. У меня здесь бюро экстремального туризма.
- Ага, - нехорошо хихикнула Диана. - Продаете путевки в один конец.
Моран заморгал. Можно подумать, его только что публично уличили в краже конфет.
Потом признался честно:
- Иногда и впрямь получается путешествие в один конец, без возврата. Но моей злой воли тут нет. Я никому не желаю дурного. И уж тем более не убиваю маленьких девочек. Это делают другие. И не здесь.
- Если вы вообразили, будто сумели меня успокоить этим признанием, то…
- Хорошо, - прервал Моран. - Смотри. Наверх смотри, внимательнее. Третий этаж, видишь? Поднимешься и увидишь медную табличку. Настоящую, между прочим. С гравировкой. "Экстремальный туризм". Нетрудно запомнить. Когда тебе будет очень плохо, когда всевозможные беды накроют тебя с головой, когда полиция будет выплясывать возле твоих дверей, а родственники окончательно озвереют… Вот тогда приходи. Или если вдруг захочется поболтать. Ты поняла? - Он обнял ее и прижал к себе. Так всегда делали эльфы и персонажи фильмов-катастроф.
- Да, - сказала Диана, выдергиваясь из его объятий.
Она выскочила из подъезда, впустив на миг широкий неправдоподобный луч света. Моран высунулся вслед за ней и прокричал:
- Третий этаж! Агентство экстремального туризма!
Но Диана уже исчезла. Можно подумать, этот световой луч поглотил ее.
Глава вторая
- Не стирать в порошке и проточной воде ни в коем случае, - бормотал Моран. - Возможно, имеет смысл слегка потереть одеколончиком…
Он разложил на столе очередную нитку, натянул ее и принялся внимательно рассматривать, водя носом по всей ее длине. Кое-где явственно виднелась грязь. Обычную землю Моран аккуратно счищал ватным тампоном. Целая гора этих перемазанных тампонов валялась на полу. Когда доходило до мазутных пятен, а также пятен неизвестного происхождения, перед Мораном возникала дилемма - чем воспользоваться, обычной водопроводной водой или каким-нибудь из растворителей. У него на столе выстроились жидкость для снятия лака, пузырек с бензином и одеколон "Наполеон". С одной стороны, Морану не хотелось, чтобы на нитках оставалось хоть малейшее пятнышко, - ибо запятнанные нитки, в отличие от запятнанной репутации, ни на что не годятся, - а с другой - он боялся уничтожить или хоть как-то повредить воздействие безумного снегопада.
Пряжа впитала в себя ценнейшую субстанцию. Фиолетовая нитка, к примеру, содержала в себе живейшее воспоминание о сумасбродных выходках короля, который танцевал голым, вымазавшись дегтем и извалявшись в перьях, - а потом, окончательно сбрендив, утонул в Столетней войне. И это не было преувеличением или поэтическим образом, потому что раньше Моран и слыхом не слыхивал о подобных королях, но, повозившись с фиолетовой нитью, стал знать о них все.
В спутанном комке пряжи жил слепой поэт, которого бросили в темное подземелье, чего он, разумеется, даже не заметил, поскольку был погружен в слепоту и поэзию. Там же обретались и все рыбаки, замороченные Лорелеей и ее песенками, причем в одной из ниток люрексом сверкнул длинный золотой волос. Несколько валлийских пьяниц, сбитых с панталыку феями в начале девятнадцатого столетия, пытались что-то поведать миру. Коричневые нитки, ставшие для них последним прибежищем, впрочем, были сплошь в узлах и петлях, а речи бедолаг разжижались пивом и дождями до полной невнятности. Зато отчетливы были бушменские истории о сложных взаимоотношениях зайцев и луны. Однако более всего оказалось в этом улове уроженцев Петербурга - во всяком случае, их голоса звучали громче остальных: будочники-философы, бомбисты, мистические карьеристы, одураченные белой ночью любовники, дуэлянты, самоубийцы, - все, кто поверил бредням этого города о том, что он-де более всего предназначен для смерти.
- Чушь! - шипел Моран. - Никто так не любит жить, как все эти теоретики умирания. Впрочем, сами они дурацкие и жизнь у них тоже дурацкая. И жены у них дурацкие, и дети, и теща у них тоже дура.
…Расставшись с Дианой в подъезде своего дома, Джурич Моран подождал немного и вышел на канал. Солнце торчало посреди неба как совершенно чужеродный предмет и со всей дури лупило по глазам. Моран быстро посмотрел налево-направо, но преследователей не обнаружил и следа. Их попросту не было. Впрочем, если бы они и оказались поблизости, у Морана нашлась бы на них управа. Он ведь был, в конце концов, негодяем.
Но набережная оказалась чиста.
- Тем лучше для вас, - хмыкнул Моран, обращаясь к несуществующему собеседнику.
Пренебрегая солнечным сиянием, от которого зрачкам делалось больно, точно в них втыкали по острой иголке, Моран выудил из лужи все нитки. Затем собрал все то, что лежало на набережной и проезжей части. И наконец завис над собственно "канавой". Самый лакомый кусочек - клубок - лежал на льду. Рядом имелась опасная черная полынья, в которой декоративно плавала утка. Птица выглядела бесполезной и не вполне живой. Слишком хороша, как будто ее вырезали из куска древесины и тщательно разрисовали.
Утка и полынья представляли некоторую опасность для клубка. Моран не вполне был знаком с нравами водоплавающих птиц. Строят ли они гнезда? И если да - то когда? Некоторые начинают уже зимой, знаете ли… И не таскают ли они для этой цели, к примеру, нити или же довольствуются ветками и травой? Исследовать проблему времени не было, требовалось срочно извлекать клубок.
Утка внезапно ожила, сделала два энергичных гребка и выбралась на лед.
- Эй, ты! - завопил Моран. - Не трожь! Мое!
Утка не обратила на него ни малейшего внимания.
- Еще один шаг - и я сброшу сюда кошку, - пригрозил Моран.
Утка пощупала клубок клювом.
Моран слепил снежок и запустил в птицу. Она вдруг разразилась воплями, распахнула крылья, похлопала ими, а затем флегматично сложила их и снова заковыляла по льду. Однако интерес к клубку явно утратила.
Моран понял одно: если он желает заполучить ценнейшую пряжу, ему следует действовать немедленно. Поэтому он присмотрел хорошую ветку и отправился в магазин хозяйственных товаров, бывший тут по соседству.
- Пила, - сказал Моран.
Продавец, мужчина средних лет, лысый, в синем халате, чрезвычайно ироничный - что естественно для мужчины средних лет и небольшого роста, - уставился на Морана с легкой насмешкой.
- Пила? - переспросил он. - Здесь имеется большой ассортимент пил. Какого рода пила вам требуется?
- Отпилить, - объяснил Моран.
- Могу предложить циркулярную за 978 рублей. Очень удобно. Двигатель как у моторной лодки. У вас есть моторная лодка?
Моран стукнул кулаком по прилавку и рявкнул:
- Пила! Отпилить!
- Вам отпилить? - переспросил продавец с таким видом, словно только что осознал смысл требования. - Так бы и сказали. Ножовка?
Моран выразительно скрипнул зубами. Продавец вдруг утратил всякую любезность и вообще охоту к беседам. Он брякнул перед Мораном ножовку и буркнул:
- Триста пятьдесят.
Моран схватил пилу, выдернул ее из плотной бумажной упаковки и взмахнул ею в воздухе. Пила запела, как пчела.
- Подходяще! - сказал Моран, и его глаза сверкнули ярко-зеленым огнем.
- Деньги, - сказал продавец, когда Моран с пилой наперевес двинулся к выходу.
Моран остановился, обернулся. Глаза его медленно угасли.
- Странный нынче день, - проговорил Джурич Моран, - все хотят от меня денег. Я, конечно, мог бы заплатить, у меня водятся. Но не вижу смысла. Мне ведь только одну ветку отпилить, а потом я верну.
Продавец, ошалев, смотрел ему вслед. Моран скользнул за дверь, однако, помедлив, вдруг всунулся обратно.
- Р-р-р! - рыкнул он, захохотал и выскочил наружу.
Продавец с кислым видом смотрел на дверь. Если бы система охраны работала, как надо, дело можно было бы уладить. Но включалась только одна камера, которая снимала покупателей исключительно со спины. Так что все, что сможет предъявить продавец по делу о пропавшей пиле, - это собственную огорченную физиономию.
Громко распевая, Моран приблизился к избранному дереву.
Задрал голову.
- Целый год жену ласкал, - сообщил Моран.
И, зажав пилу в зубах, храбро полез на дерево.
Он устроился на ветке и принялся пилить ее. Внизу появился пес, который долго нюхал землю, потом поднял голову, обозрел Морана проницательным, сверхчеловеческим взором, после чего, словно что-то поняв, задрал лапу и пометил ствол.
Моран оскалил зубы и с удвоенной энергией продолжил работу.
Маленький мальчик сказал женщине средних лет:
- Няня Вера, а что это дядя делает с деревом?
Няня Вера хмуро сказала:
- Он пилит сук, на котором сидит.
Мальчик задумался, а потом молвил:
- Он ведь упадет.
- Да, - сказала няня Вера, - и это глупо.
- А он знает? - не унимался мальчик.
- Да, но его это не волнует.
- Почему?
- У взрослых могут быть свои причины делать то или другое, - сказала мудрая няня Вера и увела мальчика. Моран посмотрел ей вслед с уважением.
Ветка с жутким хрустом рухнула на набережную. Моран проследил ее полет, а затем, с пилой в зубах, полез вниз.
Он так и явился в магазин - ветка в одной руке, пила в другой.
Продавец при виде его слегка воспрянул. До этого он сидел, бедняга, сложив перед собой руки, как примерный ученик на парте в первом ряду, и смотрел на дверь остекленевшим взором.
- Ну вот, - сказал Моран, выкладывая перед ним пилу, - я даже зубчики не погнул. Только и надо было, что одну ветку спилить. А шуму-то было разведено!..
Продавец взял пилу, потрогал пальцами зубья.
- Все равно лучше бы купили, - пробурчал он, явно не желая связываться с маньяком (но, с другой стороны, вдруг это не маньяк, а просто человек со странностями?). - Дома такая вещь всегда может пригодиться.