- Узнаю типично питерское высокомерие, - вздохнул Моран. - Еще скажи - "понаехали тут"! Все-таки ты неблагодарное животное. Да если бы не я - где бы ты сейчас был? В следственном изоляторе? Ты - мелкий уголовник, ничтожная вошь! Такие, как ты, даже тиф не разносят.
- Какой еще тиф? - пробормотал Авденаго. (И почему так всегда получается, что Морану удается сбить его с толку?)
- Вши разносят тиф, - назидательно произнес Моран. - Однако не все, а только тифозные. Не твой случай. На что ты вообще годен? Если бы ты был вошью, то тебя пришлось бы вывести специальным шампунем.
"Нет, - подумал Авденаго, - я не отступлюсь. Если как вошь я ничего не стою - это еще не означает, что я в принципе ничего не стою".
И он настойчиво повторил вопрос:
- Почему вы здесь? Мне кажется, это важно… Почему?
- Потому что я - не там, - буркнул Моран. - Потому что меня никто не понимает и благодеяния мои засовывают псам под хвост. По-твоему, это недостаточная причина? - Он махнул рукой и угрожающе заключил: - Учти, ты сейчас беспомощен, так что я запросто могу перерезать тебе глотку!
- И испачкаете диван.
- Ничего, на помойке другой найду. Дураков-то много, даже в вашем хваленом Питере.
- Не надо, - сдался Авденаго. - Я больше не буду.
- Что не будешь? - прищурился Моран и щелкнул пальцами. - Чего ты больше не будешь?
- Задавать ненужные вопросы… не буду.
- Врешь.
Авденаго не ответил.
Моран укрыл его пледом и вышел из комнаты.
* * *
Строить догадки о том, кто такие клиенты Морана, как они разыскивают "агентство экстремального туризма" и куда в конце концов попадают после того, как процедура переодевания и фотографирования заканчивается, Авденаго пришлось самостоятельно. Моран наотрез отказался обсуждать с ним эти вопросы. Равно как и другие, так или иначе затрагивающие его деятельность в Петербурге и других мирах. И в своем отказе он был более чем убедителен, о чем Авденаго постоянно напоминал рубец на ладони.
История с бесславным ограблением и последующий конфликт вовсе не отдалили Морана от его подручного, а напротив - странным образом сблизили их. Моран даже сжалился над Авденаго и принес ему из библиотеки роман в кошмарной пестрой обложке, позволив парню сделать перерыв в чтении Достоевского. Но Авденаго не оценил хозяйской доброты. Напротив, при виде книги он не сумел скрыть ужаса. Моран негодующе поинтересовался, отчего у "неблагодарной скотины" такое кислое выражение лица. (На самом деле все было еще хуже: Моран мгновенно впал в ярость. "Где ликование? Отчего ты не целуешь мне руки с изъявлением безумной благодарности? - орал он, топая ногами. - Я о твоих развлечениях забочусь, а ты кислые рожи корчишь!")
- Ну… мне придется теперь еще и это читать, - сказал Авденаго, поглядывая на роман с неприязнью, словно книжка могла его укусить.
- И что такого? Читаешь же ты Достоевского! - Моран так и сверлил Авденаго глазами.
- Достоевский - хоть обязаловка, он и не должен нравиться, - пробурчал Авденаго. - А здесь… Тоже мне, развлечение.
- Что значит - "Достоевский - обязаловка"? - возмутился Моран.
- То и значит, что это классик и что вы его обожаете, стало быть, и мне придется дочитывать…
- Да я, может быть, в старухе-процентщице собственный образ узнал! И в Порфирии! Достоевский вообще все про меня написал, - сказал Моран с чувством. - Достоевский писал, как тролль, и знал троллей лучше, нежели сами тролли знают себя. Он важен для самопознания.
- Ну, вам виднее, - протянул Авденаго.
- Это все потому, что ты тварь дрожащая и не имеешь никакого права, - сказал Моран. - В отличие от меня. Я вот убить тебя могу, и мне ничего за это не будет. И старуха-процентщица могла. И убивала, кстати.
- У Достоевского про это нет, - вякнул Авденаго.
- Мало ли чего нет, - сказал Моран. - А ты между строк читай. Там столько всего понаписано!
- Человек не может писать между строк. Человек что ни напишет, все строка получается.
- Да ты как будто в бессловесном болоте вырос, жабий потрох, - сказал Моран презрительно. - А не в Северной Пальмире. Ты черновики Достоевского видел? Такие все исчирканные! Он из Баден-Бадена целый чемодан таких черновиков привез, между прочим. Я на экскурсии был.
- В Баден-Бадене?
- Очень смешно. Ха, ха, ха. В музее Достоевского. Дурак. Ты даже в музее Достоевского не был.
- Ну мало ли кто где не был… - прошептал Авденаго, совсем тихонечко.
- По-твоему, я похож на тролля из рода Мастеров, который не посетит музей своего любимого писателя? - напирал Моран. - Ну так вот, Достоевский писал черновики так, что… В общем, Достоевский… Да. Достоевский - единственный в мире писатель, который писал между строк. Буквально. И если бы ты не был таким недоразвитым козьим выменем, то посетил бы музей и убедился в этом собственными глазами. Ну а так придется тебе довольствоваться тем, что видели мои глаза.
И Моран Джурич ткнул растопыренными пальцами себя прямо в глаза, как будто намеревался вонзить ногти в глазные яблоки.
- Все равно, - сказал Авденаго, на которого эта демонстрация не произвела должного впечатления, - Достоевского я по обязанности читал, а тут вы мне предлагаете читать для удовольствия.
- В таком случае, ты умнее, чем я надеялся, - заявил Моран, отбирая у парня роман в пестрой обложке. - Вот тебе "Подросток", а эту чушь я завтра обратно в библиотеку сдам.
Однако Моран прежде, чем сдать "чушь" в библиотеку, сперва все-таки прочел роман и обогатил свой лексикон выражениями вроде: "кто есть ху", "уж Герман близится, а полночи все нет", "отоваривание с доставкой на дом" и "ты мне лекальник-то, блядь, поразевай".
* * *
С каждым днем вынужденное заточение в доме становилось для Авденаго все более мучительным. Ему ничего так не хотелось, как выйти на свежий воздух, подвигаться. Моран учитывал это и купил ему гантели, а заодно принес листок "Их разыскивает милиция" с фотографическим портретом Балашова Михаила Ивановича, семнадцати с половиной лет.
- На Московском вокзале утащил, - похвастался Моран. - Ничего, там таких два.
Побледнев, Авденаго уставился на размазанное изображение. Оно было жирно отретушировано: глаза, нос, подбородок обведены густой черной линией. Неведомый художник придал чертам Авденаго зверское и тупое выражение.
Моран любовался фотографией, отойдя на небольшое расстояние и прищурясь.
- По-моему, характер схвачен безупречно, - сказал Джурич Моран. - Человек с таким лицом сперва стреляет, а потом задает вопросы.
Авденаго не отвечал. У него постукивали зубы, и вообще его вдруг охватила дрожь. Ему казалось, что он очутился на просторной площади, беззащитный, едва ли не голый, и любой может увидеть его, бросить в него камень, избить палкой, просто посудачить о нем, жуя бутерброд у телевизора. "Кстати, дорогая, помнишь того маньяка, который разгромил ювелирный магазин?" - "Мммм?" - (дорогая, из кухни). - "Ну так его вчера арестовали. На редкость неприятный юнец. Сразу видно - недоразвитый. Наверное, отец алкоголик. У таких всегда отцы алкоголики. Испорчен генофонд! Спаивали русскую нацию в течение семидесяти лет, а теперь чего-то удивляются…" - "Мммм?"
Как ни удивительно, Моран заметил настроение своего собеседника.
- Что это с тобой? - осведомился он, забирая фотографию.
- А что со мной?
- Ты с лица как-то исказился.
- Я испугался, - признался Авденаго.
- Глупости! - возмутился Моран. - Я хотел тебя развеселить, а ты испугался.
- Может быть, таково свойство троллиного юмора - пугать, - сказал Авденаго, постепенно приходя в себя.
В конце концов, его еще не схватили и ничего дурного не произошло. Он в безопасности, и Моран купил ему гантели. Заботливый Джурич Моран.
- Да и фотография… я думаю, по такому снимку невозможно узнать человека.
- Менты как-то узнают, - задумчиво проговорил Моран. - У них по-другому устроено зрение. Особая организация взгляда, если угодно. Лично я бы тебя ни в жизнь не узнал бы. Я вообще тебя глазами не вижу.
- Как это? - поразился Авденаго.
- Так, - Моран пожевал губами. - Твою внешность я бы теперь описать уже не смог.
- Вы ведь сказали, что портрет похож!
- Нет, я сказал, что характер на портрете схвачен безупречно… Я помню, что я сказал! - рассердился Моран. - Не объясняй мне, что я сказал!
- А как это - не видеть глазами? - Авденаго решил вернуться к более безопасной теме.
- Так… Я тебя вижу по-другому. Не внешне. Воспринимаю твое присутствие. Зато ты никогда не сможешь переодеться так, чтобы я тебя не узнал, - прибавил Моран.
- Вы всех так видите? - спросил Авденаго.
- Нет.
- А со мной… когда это началось?
- С тех пор, как я пролил твою кровь, - ответил Моран Джурич.
* * *
Авденаго остановился перед раскрытой дверью, не решаясь переступить порог. Моран Джурич настойчиво подталкивал его в спину. В последний раз Авденаго обернулся, увидел прихожую с зеркалом и тремя дверями, из которых одна была фальшивая.
- Иди, иди, - подбадривал его Джурич Моран.
Авденаго зажмурился, затаил дыхание и выбрался на лестничную площадку.
- Видишь? - проговорил Моран. (Авденаго открыл глаза и кивнул). - Ничего не произошло. Ничего страшного. Ты покинул убежище. Только на время. Ты в любое мгновение можешь вернуться.
Авденаго молчал.
- Пойми, - сказал Моран убедительно и прижал кулаки к груди, - страх - спасительное чувство, но, как и любая эмоция, он обязан знать свое место. Если страх занимает главенствующее положение в жизни человека, человек неизбежно деградирует. Превращается в суслика.
Авденаго уставился на него и впервые за несколько месяцев их знакомства увидел, как Моран краснеет.
- "Суслик" - образное выражение, - сердито объяснил Джурич Моран. - Я имел в виду абстрактное понятие, отображающее образ пугливой и ничтожной твари.
- Да, это я, - сказал Авденаго. - Пугливое и ничтожное животное. Вы меня просто как живого сейчас описали!
- Ты не животное.
- Да?
- А ты злопамятен, - с горечью констатировал Моран. - Ну хорошо, я называл тебя неблагодарной скотиной и грязным животным, но из этого еще не следует, что ты должен действительно быть таковым. Или сусликом.
- Да? - снова переспросил Авденаго.
- Да! И кольцо, которое мы раздобыли, не такое уж дрянное. Ты ведь все еще носишь его? Оно тебе нравится?
- Я ношу его, потому что вы так приказали.
- А Джурич Моран, между прочим, ничего просто так не приказывает! У всех моих приказаний есть глубокий потаенный смысл! И имей в виду, что любое кольцо может оказаться артефактом, даже самое простое, без бриллиантов. В общем, ты можешь отправиться в путешествие по соседней квартире. Я все устроил. На улицу выходить пока что весьма опасно, на этот счет я тоже наводил справки.
- Как? - тихо спросил Авденаго.
Моран помялся и ответил:
- Ну, я позвонил - из уличного автомата, кстати, - в отделение милиции и спросил, интересует ли их информация о Балашове. Они сперва передавали трубку - то дежурному, то секретарю, то еще какому-то… а потом один как закричит: "Где эта сволочь?" Ну, я бросил телефон…
Авденаго скрипнул зубами.
- Вот я и решил, что тебе лучше на улицу пока не выходить, - невозмутимо продолжал Моран. - Однако от долгого сидения на месте у людей твоей комплекции образуется застой в крови. Я наводил справки. Поэтому я устроил так, что теперь ты можешь свободно гулять по соседней квартире. Она достаточно большая. Там даже на велосипедах катаются, правда, только дети. Но если хочешь, я и для тебя могу велосипед устроить.
- Нет! - сказал Авденаго. Он ненавидел Морана Джурича, кольцо стискивало его палец, как будто хотело раздробить косточку.
- Самокат? - быстро сменил предложение Моран.
- Нет… - Авденаго понял, что теряет силы. Спорить с Мораном было по-прежнему бесполезно.
- Ну не мяч-батут, правда? - на всякий случай уточнил Моран.
- Какой еще батут? - не понял Авденаго.
- Последнее увлечение здешних детей, - объяснил Моран. - Здоровенный надувной мяч. Садишься сверху и подскакиваешь. Подо мной разорвался, - прибавил он. - Но я тяжелый. Все тролли тяжелые.
- Я не понимаю, - сказал Авденаго, - как это я буду гулять по чужой квартире?
- Там столько жильцов, что на лишнего человека никто и внимания не обратит. И входные двери там никогда не запираются. Очень удобно. Иди, а когда нагуляешься - возвращайся. Я картошки куплю, - прибавил Моран. - Жареной картошки сегодня хочется. Потом почистишь и приготовишь.
И Авденаго нерешительно пробрался в длинный коммунальный коридор.
Он прошел через кухню, похожую на ту, что имелась в квартире Морана. Только у Морана квартира подвергалась перепланировке, когда из одной коммунальной делали несколько отдельных, поэтому и кухня у него была несколько усеченная, треть от прежней; здесь же все оставалось как в прежние времена, огромное.
Повсюду сновали люди. Наверное, на улице они выглядели иначе. Наверное, покидая пределы квартиры, они переодевались: приличное пальто, куртка, шапка, сапоги… или там платья и брючные костюмы. И прохожие с обычным в таких случаях безразличием видели только пристойную одежду, не давая себе труда заглянуть в лица, в эти бледные пятна с провалами глазниц, ртов и носов. Может быть, у них и для лиц имелась специальная одежда, нечто вроде масок с обычным выражением: кисловатая питерская полуулыбка, рассеянный взгляд.
Но у себя дома эти люди не церемонились и представали в своем истинном обличье: в лохмотьях дряхлых халатов, в расползающихся шлепанцах на плоских ногах, в трениках и тельниках, в бесформенных футболках. Без лиц, без фигур. Сплошная клубящаяся тайна, внутри которой - то ли есть спрятанная личность, то ли нет ее.
Все они занимались своими делами, по большей части бессмысленными: переставляли с места на место горы грязной посуды, таскались взад-вперед по коридору, то входили в комнаты, то выходили из них, рылись в коробках, выставленных наподобие гробов в коридоре, выкрикивали проклятья детям, проносящимся на велосипедиках, бросались тапками в удирающих кошек, а потом подолгу бродили в одном тапке, тщетно пытаясь разыскать второй.
Ни один из них не замечал Авденаго, как и предсказывал Моран.
"Квартиры не должны быть такими старыми, - думал Авденаго. - Во всяком случае, в Петербурге. Слишком много людей. Это как старинный отель с привидениями. Каждый номер хранит какую-нибудь давно забытую трагедию".
- Ты прав, - тихо проговорил женский голос, и тонкая прохладная ладошка скользнула в его руку. Она с сожалением прикоснулась к рубцу, мимолетно тронула кольцо на пальце.
Авденаго моргнул и увидел девушку. В отличие от других жильцов квартиры, она видела его. И он тоже ее видел.
Она напоминала чахоточную бедняжку из какого-нибудь романа Достоевского: тощенькая, с серыми тонкими волосами, свисающими вдоль впалых щек, с бледненькими глазками.
- Ты кто? - спросил Авденаго.
- Юдифь.
- А я - Авденаго.
Она приподнялась на цыпочки и поцеловала его в лоб. У нее были сухие колючие губки.
- В чем же я был прав, Юдифь?
- В своих мыслях, - ответила она.
- Ты читаешь мысли?
- Только те, которые на поверхности.
- Ясно, - вздохнул Авденаго. - Хотелось бы еще выяснить, это я от природы такой примитивный или общение с Мораном сделало меня прозрачным. Так, дополнительные данные, необязательные. Просто лишняя информация к размышлению.
- Для меня это безразлично, - отозвалась Юдифь. - Я увидела одну твою мысль, а другую могу и не увидеть.
- Да у меня мыслей-то столько не наберется… - Авденаго покрепче взял Юдифь за руку и потянул прочь из кухни, куда только что проникла низкорослая старуха в синем арестантском ватнике. - Ты здесь живешь? Пойдем к тебе в комнату.
Юдифь опять прочитала его мысль, потому что сказала:
- Да ты ее не опасайся. Она Евфросинья.
- И что это объясняет?
Юдифь нахмурила серенькие бровки, и ее гладенький лоб побежал морщинками.
- А это должно что-то объяснять? Просто ты не бойся, вот и все.
- Идем к тебе, - попросил Авденаго. - Надоело на кухне торчать.
Но Юдифь по-прежнему не двигалась с места.
- У меня нет комнаты, - сказала она наконец.
- Где же ты живешь? В коридоре?
После всего, что случилось с Авденаго у Морана, молодой человек допускал абсолютно любую возможность. Или почти любую…
- Я живу между обоями, - сказала Юдифь. - Ты слишком круглый, ты не поместишься. Лучше будем гулять по коридорам.
Они вышли из кухни и двинулись по бесконечному тоннелю между шубами, детскими санками, колясками без колес, банными шайками и облезлыми зеркалами. Иногда зеркала отражали их обоих, иногда - только Авденаго, а некоторые - только Юдифь. Интерьер квартиры, попадая в зеркала, становился еще более мертвым.
- Здесь есть банная шайка, которую не снимали с гвоздя с 1947 года, - сообщила Юдифь. - Хочешь посмотреть?
Авденаго пожал плечами.
- Не особенно… А тебе интересно жить между обоями?
- Почему ты спросил? - насторожилась девушка.
- Просто это какое-то не слишком обычное место для жилья, вот и спросил. Без всякого осуждения, ты не думай. Люди в бочках ночуют или под мостами, а ты все-таки нашла крышу над головой…
- Между обоями много разных интересных штуковин спрятано, - сказала Юдифь. - Номера телефонов, булавки, газеты, фотографии. Вот когда ты находишь где-нибудь старый телефонный номер, тебе ведь непременно хочется набрать его и посмотреть, что из этого получится?
- Не знаю, - сказал Авденаго.
Он немного растерялся.
- Только не говори, что никогда не видел старых номеров, - разволновалась Юдифь. - Ну, таких, - она принялась выписывать пальчиком в воздухе, - А-52-665. Видел такие?
- Нет, - признался Авденаго.
Она принялась теребить прядки волос, то закладывала их за уши, то опять выдергивала.
- Это невозможно, - выговорила наконец Юдифь. - Все знают такие номера. Иногда набираешь - и слышишь ответ. Здесь есть телефонный аппарат, по нему можно звонить. Он принимает старые номера.
- И что отвечают?
- Например: "Алло". Или: "Кажется, я просила вас больше сюда не звонить". По-разному отвечают. Зависит от того, на кого попадешь. Иногда просто дышат в трубку и молчат.
- А сюда кто-нибудь звонит? - спросил Авденаго.