- Только Джурич Моран.
Авденаго вздрогнул и выдернул руку из ладошки девушки.
- Только не говори, что ты… тоже создание Морана.
- Нет, я всегда здесь была. Я ведь уже сказала тебе, что живу между обоями. А разве ты - создание Морана?
- С чего ты взяла? - буркнул он.
- Ты сказал - "тоже". Что я - "тоже" его создание… - Юдифь рассматривала Авденаго с новым интересом. - Моран сообщил о твоем прибытии, но вовсе не предупреждал, что ты будешь таким.
- Каким?
- На такой вопрос существует тысяча ответов. Человек никогда не исчерпывается одним словом, это закон. - Юдифь пожала плечами. - Например, я не ожидала, что ты окажешься молодым. - Авденаго был уверен, что она нарочно не прибавила "и симпатичным". - Прежде я почему-то считала, что все его творения - старые и неприятные.
- Почему? - оскорбился поневоле Авденаго.
- Потому что Моран Джурич до одури любит русских классиков, - растолковала Юдифь. - А у русских классиков все персонажи - какие-то неприятные старики, которых полагается жалеть. Вот еще, делать мне нечего - жалеть их. Я на таких, знаешь, насмотрелась! Меня хоть вешай, жалеть их не стану.
Она вздернула нос, всем своим видом выражая упрямство и возмущение.
- Нет, - сказал Авденаго, - на самом деле Моран любит Достоевского, а у Достоевского почти все персонажи молодые. И про Раскольникова прямо написано, что он был "замечательно хорош собой". Ну и Соня, я думаю, тоже ничего была, а Дунечка - просто красавица.
- Ты любишь Достоевского? - удивилась Юдифь.
- Не я, а Моран, - поморщился Авденаго. - Он меня экзаменует. Заставляет чуть ли не наизусть учить.
- Ясно, - сказала Юдифь. Авденаго хотелось бы думать, что сочувственно.
Он решил уточнить кое-какие обстоятельства и спросил:
- А про что с тобой разговаривает Моран по телефону?
- Так, - ответила она уклончиво. И видя, что лицо Авденаго омрачилось, прибавила: - Например, уведомил о том, что ты здесь появишься, и просил позаботиться.
- И как ты будешь обо мне заботиться?
- Еще не знаю… Могу показать мою коллекцию старых открыток. Знаешь, забытых. Их писали на новый год, но они завалились между стеной и почтовым ящиком и пролежали больше сорока лет. Пока ящик не сняли, чтобы заменить. И между обоями - тоже есть парочка любопытных.
- Да я уж понял, что все самое интересное происходит между обоями, - сказал Авденаго.
Юдифь бросила на него быстрый взгляд:
- А все самое замечательное в мировой литературе и в любовных письмах было написано между строк.
* * *
Вместе с Юдифью Авденаго исследовал новый для него мир - других занятий у него все равно не имелось. Он читал газеты, сообщавшие о взятии Кенигсберга, о смерти Сталина, о полете Юрия Гагарина, о визитах Индиры Ганди в Советский Союз. Его поражало: как скучно и суконно были написаны эти статьи. Неужели Моран прав, и люди настолько изменились! То, о чем впоследствии создавали романы, газетчики втискивали в строки нудного официоза.
Когда Авденаго поделился этим соображением с Юдифью, девушка сказала:
- Зато и была создана великая русская литература. Чем меньше беллетристики в газетах, тем больше ее в книжках…
И прибавила:
- Собственно, книги - это все то, что люди вычитывали между строк, когда читали газеты. Вот видишь, как важно умение видеть то, чего на самом деле будто и нет.
- Эдак до чего угодно можно договориться, - возразил Авденаго. - Увидишь то, чего нет, и таких дров наломаешь!
- Нет, надо же правильно видеть, а не с бухты-барахты, - поморщилась Юдифь. - Всему тебя обучать надо, Авденаго, ты просто младенец какой-то.
- Младенцев ничему обучать не надо, - огрызнулся Авденаго. - Они жрут и гадят без всякого обучения.
- Ну, потом-то все-таки их чему-то обучают, - слабо возразила Юдифь. - Грамоте, к примеру. Я же не утверждаю, что маленького ребенка надлежит сразу же приучать к чтению между строк. Это - высшее искусство. Тут и взрослый человек запросто запутается.
- Уговорила, - вздохнул Авденаго.
Он не мог решить, нравится ли ему Юдифь. Иногда она его жутко раздражала. Так и хотелось взять ее тоненькую чумазенькую шею и сдавить двумя пальцами. Чтоб, значит, затрепыхалась. А иногда Юдифь его забавляла. Очевидно, эта мысль относилась к числу примитивных, потому что Юдифь без труда ее прочитала. Она обхватила Авденаго за талию и прижалась головой к его плечу.
- Когда тебе захочется меня придушить, - прошептала она, - сосчитай до пяти и вспомни пять хороших вещей, которые были со мной связаны.
- Всего пять?
Он вдохнул запах немытых серых волос, погладил ее спину, ощутил ладонью колючие лопатки.
- У нас в квартире все равно обычно нет воды, - сказала Юдифь, предупреждая его следующую мысль. - Я как-то раз повернула на кухне вентиль, а из крана выбежали пауки. Очень маленькие красные паучата. Их если ловить, то всегда давишь, такие они нежные.
- Угу, - сказал Авденаго. - А ты к нам заходи, я тебя умою.
- От воды я разбухну, - возразила Юдифь. - Я перестану быть бумажной и не смогу больше жить между обоями.
- Тебе это так важно? Жить между обоями?
Юдифь пожала плечами.
- Ну, - сказала она, - не могу утверждать, чтобы это было принципиально важно. Принципиально важных вещей в жизни вообще не так-то много, и что хуже всего - никогда этого не знаешь наверняка. Что-то кажется важным, а на деле ерунда, а другое - напротив.
- В таком случае, что мешает тебе попробовать? - осведомился Авденаго.
- Просто я никогда не знала никакой другой жизни, - объяснила Юдифь. - Я всегда существовала только между обоями и стеной. Страх перемен присущ всем живым существам в силу инстинкта самосохранения. Этот инстинкт есть даже у неодушевленных предметов. И все потому, что перемены могут оказаться губительными.
Авденаго подумал о такой кошмарной для Юдифи вещи, которая называется "евроремонт", - о полном отрицании обоев. Кажется, девушка даже не догадывается о том, что подобное возможно.
Вот и хорошо. Пусть и дальше не догадывается. У нее, читающей обрывки старых газет, и без того хватает кошмаров.
- Все-таки иногда перемены бывают к лучшему, - заявил Авденаго.
Но Юдифь на эту удочку не попалась. Она сверкнула серыми глазами и подбоченилась.
- Назови хотя бы одну перемену в своей жизни, которая была бы к лучшему! - потребовала девушка.
Авденаго задумался. Разговор вдруг взял и сделался серьезным.
- Возможно, - медленно проговорил молодой человек, сам не веря собственным словам, - начало жизни у Морана… Эта перемена пошла мне на пользу.
- Почему?
- Потому что раньше я слишком хорошо знал свое будущее. А теперь не знаю.
- И это хорошо?
- Да.
- Глупости! - возразила Юдифь.
Авденаго надулся.
- Если бы ты имела хотя бы малейшее понятие о том, какое мне предстояло будущее, ты бы так не говорила.
- Все равно, ты болтаешь глупости, - упрямо стояла на своем Юдифь. - Во-первых, ты не знал своего будущего. Во-вторых, оно не было таким уж кошмарным…
- Ты победила, - сдался Авденаго. Ему расхотелось спорить, поэтому для убедительности он прибавил: - Твой ответ - самый правильный, а я - чертовски и непоправимо глуп.
- Точно! - обрадовалась она и поцеловала его в висок. И вдруг замерла. - Смотри, - прошептала Юдифь, указывая пальцем, - чужаки…
По зловещему коридору пробирались люди, которые совершенно точно не являлись жильцами квартиры. Авденаго уже научился отличать здешних обитателей от любых других представителей человечества. Чужаки были, в отличие от аборигенов, слишком земными, слишком реальными. В них было слишком мало пыли, пауков, рассыпающейся бумаги, трухи от химических карандашей, нафталина, раскрошенных папирос, моли, фиолетовых чернил.
Впереди шествовала женщина, скорбная и внушительная. Сейчас она казалась немного растерянной, поэтому ее губы постоянно растягивались в заискивающую улыбку. И все равно в этой улыбке сквозило тайное превосходство. Пусть сейчас она и зависит от каких-то посторонних людей; это не имеет никакого значения. Пройдя все унижения, она вернется к себе домой и насладится победой.
За женщиной брел юнец приблизительно тех же лет, что и Авденаго. Юнцу явно было не по себе: он вжимал голову в плечи, озирался и каждое мгновение готов был дать стрекача.
И внезапно Авденаго понял, кто эти люди и куда они направляются.
- Клиенты! - прошептал он, прячась вместе с Юдифью за горы забытых шуб. - Свиной потрох! Наверняка ищут квартиру Морана и заблудились.
- Хочешь понаблюдать? - спросила Юдифь, осторожно высовываясь из-за шуб.
В этот миг юноша, тащившийся за монументальной теткой, приостановился и воззрился на Юдифь. Она скорчила ему рожицу и спряталась.
- Он меня увидел, - прошептала Юдифь.
- Многообещающий мальчик, - отозвался Авденаго. Ему почему-то был жутко противен этот парень.
- Да нет же, пойми, он действительно меня увидел! - возбужденно повторила Юдифь. - Большая редкость.
- Для человека?
- Да.
- Но я ведь человек, а я-то тебя сразу увидел!
- Ты - создание Морана.
- Очевидно, он - тоже, - сказал Авденаго. - Другого объяснения я не нахожу.
- Вообще-то он симпатичный, - задумчиво произнесла Юдифь. - Скорее всего, это я виновата. Симпатичным я иногда показываюсь. Просто так, ради удовольствия. Некоторые пугаются, а некоторые… по-разному реагируют. В 1978 году один мужчина хотел вызвать милицию. Решил, что я воровка, представляешь? А в 1961 у меня был настоящий любовник. Ему было шестнадцать лет. Он потом растолстел, забыл меня, женился на дуре и умер в 1998-м от сердечной недостаточности. Его жены не было дома, когда ему стало плохо, и я сидела с ним до самого конца, а он все сжимал мои руки и рассказывал, как был счастлив со мной.
- Он считал, что ты ему чудишься, - сказал Авденаго.
- А может быть, он и в самом деле был со мной счастлив! - возразила Юдифь. Она больно ущипнула Авденаго и прибавила: - Да ты меня ревнуешь, что ли?
- Отстань! - вскрикнул он. - Дура!
Она показала ему язык и убежала.
Авденаго пошел вслед за клиентами. Ему хотелось полюбоваться на то, как обойдется с юнцом Джурич Моран.
* * *
Моран с самого начала запретил Авденаго входить в лабораторию и вообще прикасаться ко всему, что имеет какое-то отношение к бизнесу, поэтому Авденаго даже не стал пытаться проникнуть в комнату, где хозяин вел переговоры с внушительной дамой и ее сыном. Войти туда с чаем на подносе было бы в тот миг равносильно самоубийству.
Поэтому Авденаго подслушивал. Моран никогда не предупреждал его о том, чтобы не подслушивать и не подглядывать.
К тому моменту, когда Авденаго вернулся в квартиру Морана, важная особа и ее сынок еще плутали по владениям Юдифи. Авденаго выскочил разок прямо перед ней, изобразил из себя вменяемого старожила и, после того, как наивная женщина спросила у него дорогу, нарочно отправил ее по ложному пути - в коридор, который заканчивался тупиком старой кладовки, забитой окаменевшими банками с вареньем. На одной из банок еще можно было прочитать этикетку: "Лето 1973, Сосновка".
Авденаго пробрался к себе на кухню и затаился там. Моран Джурич, судя по всему, не обратил ни малейшего внимания на возвращение своего раба. То ли спал, то ли погрузился в чтение.
Клиентка позвонила в дверь спустя минут двадцать. Авденаго слышал, как она разговаривает с Мораном в прихожей, как топочет и сопит ее балованный сынок. Затем все трое скрылись в гостиной Морана.
Тут и настало время для Авденаго выползти из своего убежища и приникнуть ухом к дверной щели. Как он и ожидал, говорила в основном мать, а ее отпрыск мялся и подпирал стену. Мать именовала его "Денисиком".
При виде таких, как он, Авденаго всегда разбирала злоба. Хорошо, был бы этот Денисик семи пядей во лбу. Каким-нибудь умником или на худой конец добросовестным зубрилкой. Пусть бы Бог или собственное трудолюбие дали ему какие-то преимущества! Так нет же, в том-то все и дело.
Денисик представлял собой типичного оболтуса, ничем не лучше, чем некто Миха Балашов. Такое же пустое место. Типичное пушечное мясо второго разбора, как выражается Моран.
В чем же разница?
Только в одном: у Михи Балашова нет такой мамочки, какая имеется у Денисика. Нет у Михи мамочки, которая бы попыталась пропихнуть усатого ребеночка в институт, а когда эта попытка провалилась - нашла бы другой способ оградить его от неприятностей, которые неизбежно ожидают подобных оболтусов в жизни.
- Видите ли, Денечка очень мечтательный… - доносился голос визитерши. - Он совершенно неприспособленный. Даже в институт не смог… А я ведь готова была во всем себе отказывать! Я просто в безвыходном положении. - Она шумно всхлипнула и долго потом сморкалась.
Даже в болезненном бреду Авденаго не мог бы представить собственную мать, которая вот так пришла бы к незнакомому человеку умолять за своего отпрыска. Да еще принесла бы деньги. Авденаго аж подпрыгнул, когда услышал сумму: двадцать пять тысяч.
Авденаго уселся под дверью на корточках, обхватил колени руками, уткнулся лбом. Одним - все, другим - ничего. Подлый и гадкий закон, неизвестно кем установленный. Лотерея. И пожаловаться некому. Какой билетик вытащил - такой уж вытащил.
Почему же, в таком случае, так горько на сердце? И с кем поделиться печалью, пока она совсем не задушила, - с Юдифью? Юдифь, пожалуй, не поймет. Или, того хуже, поймет слишком хорошо и своим сочувствием вымотает всю душу.
Женщины это умеют - вытягивать из тебя душу по ниточке и наматывать на веретенышко.
Авденаго потихоньку убрался из-под двери. Ну их всех совсем. Он уполз на свою кухню, как раненый зверь, и принялся зализывать душевные раны: приготовил себе чашку густого горячего шоколада, взял кусок покупного торта, слегка подкисший (Моран любил мокрые торты с пропиткой и всегда такие покупал). Съел и выпил.
"Глянцевые журналы - ложь и зло, - решил Авденаго. - Либо все женщины все-таки дуры. От шоколада легче не становится. Наоборот: как будто чугунное ядро в желудке. Надо бы у Морана стопарик водки попросить".
Он слышал, как за визитершей захлопнулась дверь. Подождал немного, затем заварил чай и бесцеремонно вломился к Морану.
Хозяин лежал на диване и читал растрепанного библиотечного "Айвенго".
- Убирайся, не мешай, - произнес Моран, не отрываясь от книги.
Авденаго поставил поднос с чаем на стол.
- Что, - сказал он с дерзостью отчаяния (терять-то, в общем, уже нечего!), - изучаете материал?
Моран поднял взгляд. Очень холодный.
- Я читаю книгу, - сказал он. - Сэра Вальтера Скотта. Его любил Достоевский. Хороший писатель.
- Да я, собственно, чай вам принес, - пробурчал Авденаго.
- Ты не находишь, что имя "Айвенго" заключает в себе нечто троллиное? - осведомился Моран. - Раз уж ты здесь, ответь.
- Оно мне всегда казалось странным, - отозвался Авденаго, умалчивая о том, что дальше чтения афиши "Ретроспектива памяти Высоцкого: Баллада о доблестном рыцаре Айвенго" в исследовании данного опуса не продвинулся.
- И сходно с "Авденаго", - прибавил Моран, многозначительно двигая бровями.
- Ну уж нет! - возмутился Авденаго. - Давайте так: Айвенго - отдельно, а Авденаго - отдельно. Я не хочу, чтобы меня считали за… - Он прикинул, какое бы слово подобрать, и заключил: - За какого-нибудь маменькиного сынка и размазню.
- Айвенго вовсе не был размазней, здесь ты чудовищно несправедлив, но я понимаю, о чем ты говоришь, - торжественно кивнул Моран.
Он закрыл книгу, сел на диване и пощелкал пальцами. Авденаго тотчас подал ему чашку прямо в руки.
Моран отпил большой глоток. Он всегда пил крутой кипяток. Иначе ему было невкусно, как он объяснял.
- Вот скажите, - решился Авденаго, - почему так выходит, что одним достается все, а другим - ничего?
- Потому что в мире нет и никогда не будет справедливости в том понимании, которое вкладывают в это слово слабые люди, - тотчас ответил Моран. Он заметил удивление на лице своего собеседника и рассмеялся: - Что, не ожидал? Я тоже над этим размышлял, и не один день и не одну ночь, можешь мне поверить. Маленькая, человеческая, земная справедливость - миф. Существует только высшая и непостижимая справедливость, все остальное - фикция.
- Угу, - сказал Авденаго. - Я так и предполагал, что все безнадежно.
- Ну, не совсем… Бывают ведь еще случайности. Я, в конце концов, бываю! Я-то здесь для чего?
- Для чего?
- Чтобы вершить несправедливость. Что тебя обеспокоило, Авденаго?
- Ну, мало ли… Разное. В Индии дети голодают. И в Африке.
- Да, это проблема, - нахмурился Моран. - Я еще не разобрался с ее решением.
Некоторое время он рассуждал о мировой экономике и об экономике "третьего мира", причем сыпал цифрами и именами с непринужденностью телевизионного обозревателя. Авденаго не мог понять: вымышлены все эти факты или же Моран Джурич действительно интересовался вопросом.
Внезапно Моран прервал излияния.
- Еще не надоело? - спросил он язвительно.
- Что? - Авденаго как будто очнулся от гипноза.
- Я спрашиваю: не надоело тебе еще делать вид, будто тебя действительно так уж волнует проблема голодающих негритят?
- Если я увижу голодного негритенка, я непременно поделюсь с ним моей последней булкой, - заверил Авденаго.
- Так поступил бы всякий цивилизованный и порядочный человек, - торжественно провозгласил Моран. - Ты сдал первый тест на человечность и теперь можешь говорить о том, что по-настоящему беспокоит твое открытое всем скорбям сердце.
- Если по-настоящему… Вот почему одним людям - все, а другим - кукиш с маслом?
- Конкретнее, - потребовал Моран.
- Этот парень, Денисик, - Авденаго скривился.
- Да, - сразу кивнул Моран. - Очень сдержанный и симпатичный.
"И сумел увидеть Юдифь, хоть и не был созданием Морана, - прибавил мысленно Авденаго. - В отличие от кое-кого, не станем показывать пальцем".
- За него мать заплатила.
- Точно.
- Двадцать пять тысяч.
- Откуда тебе известно?
- Я подслушивал.
- Как ты посмел?
- Вы не запрещали.
Моран призадумался, вспоминая, а потом нехотя признал:
- Точно, не запрещал. Ну так и что с того? Мой бизнес тебя не касается.
- Просто обидно, - сказал Авденаго.
- Обидно - что?
- Что за Денисика мать заплатила. Моя бы приплатила, лишь бы от меня избавиться.
- Она избавилась от тебя совершенно бесплатно. Повезло женщине, - заметил Джурич Моран и вдруг плюнул. - Проклятье, опять кусок чашки откусил. Замени.
Авденаго подобрал черепок с пола, принял у Морана испорченную чашку и направился к выходу. Но в дверях он остановился.
- Зависть - очень мучительное чувство, - сказал Авденаго.