Глава 9. Братья
Наступившая ночь была на удивление тихой и спокойной. Дождь кончился, на небо дружно высыпали крупные игольчатые звезды, и где-то вдалеке радостно заголосил маленький, но громкоголосый ночневик, словно лето вдруг решило вернуться и дать людям еще немного тепла и покоя перед неминуемой осенью, ветрами и снегом. Инквизитор Брик, сидевший у костра в оцеплении, довольно вытянул ноги в уже успевших отсыреть сапогах к огню и принялся было набивать трубочку купленным по случаю дорогим иностранным табаком, но потом передумал: в воздухе витал просто головокружительный аромат сира, опадающих осенних листьев и поздних цветов - хотелось дышать только им.
На оцепленном строительстве все уже заснули. Из бараков не доносилось ни звука, рабочие - и здоровые, и умирающие - погрузились в тяжелый душный сон. Охранная цепь охватывала строительство золотой нитью с нанизанными на нее бусинами костров: никто не мог покинуть зараженную территорию и разнести болезнь по стране. Брик не хотел думать, что будет с теми, кто сейчас стоит в кольце охраны - вполне вероятно, что потом, когда на строительстве все вымрут - ничего другого инквизитор и не ожидал - их посадят в тюрьму на карантин. А может быть, столичные умники, которых вчера сюда привезли с большой охраной и с такими же большими матюгами (один из них, настолько дряхлый, словно видел пришествие Заступника, мировое потопление и помрачение света небесного, едва ворочал языком, жалуясь на дорогу да погоду, но вдруг припустил от оцепления к своей карете так, что все прямо диву дались; понятное дело - умирать никто не хочет), придумают лекарство и поставят всех на ноги - но в этом Брик не был уверен. Лекарники отправились в бараки только тогда, когда брант-инквизитор Грег, лихой и бывалый, бывший бандит, которому пришло в голову раскаяться и посвятить себя служению Заступнику, вынул пистоль и сказал прямо, что чины чинами, но неповиновение приказам будет караться сразу, на месте и окончательно. После такого столичные чинуши надели маски и подались по баракам. Теперь, наверно, сидят и исследуют то, что наковыряли из больных, хотя - Брик присмотрелся к крохотному сборному домику, в котором поселили лекарников - наверняка дрыхнут без задних ног: вон, свет-то погашен.
По траве тихо-тихо прокрался ветерок, коснулся Брика и отпрянул. Инквизитор сел поудобнее и все-таки решил вынуть трубочку: ароматы ночи, конечно, прелестны, однако хороший табак взбодрит его и не даст уснуть. В траве зашуршало снова: ан нет, это не ветер - это кто-то тихо-тихо крадется сюда. Если бы Брик не был сыном ловчего и с самого детства не ходил с отцом и братом на охоту, то он бы и внимания не обратил на этот почти не слышный шорох. Инквизитор осторожно вытащил пистоль и прянул в сторону от костра. Напрасно он все-таки сидел так близко к огню: теперь перед глазами из-за контраста яркого света и темно-синей осенней ночи плавали яркие круги. Брик проморгался и почти стек вниз по холму, где - да, так он и знал - заметил рабочего, что медленно и осторожно двигался вверх, в точку тьмы, что скопилась между кострами оцепления.
Ему вполне бы удалось уйти, вот только инквизитор Брик был ловчим и сыном ловчего…
Рабочий и сам не понял, почему внезапно оказался вжатым в землю и откуда взялся пистоль, который приставили к его голове.
- Не дергайся, - тихо приказал Брик. - Куда путь держишь, уважаемый?
Формально беглец был еще внутри оцепленной территории, поэтому инквизитор не мог застрелить его просто так - побега как такового еще не произошло, а за пальбу по рабочим на государевом заказе Брик мог получить строгое наказание.
- Никуда, свят Заступник, никуда, - сдавленно пробормотал беглец. Брик встряхнул его за воротник.
- А что не спишь тогда?
- Да вот… больно уж ночка хороша, ваша милость… подышать вышел… Ай, квитне право, не трясите меня так!
От удивления Брик даже рот открыл. Словосочетание "квитне право" - "бога ради" - было в ходу в его родном поселке Торжики, на самой границе с Черногорьем, и инквизитор не слышал таких слов уже много лет: поселок давным-давно обезлюдел и исчез с карты. Брик крепко ухватил рабочего за шиворот и вытянул наверх, к костру. Привлеченный шумом сосед по оцеплению подал голос:
- Брик, что там у тебя?
Брик взглянул в лицо неудавшемуся беглецу и громко ответил:
- Ничего, Матяша. Сука щенная побиралась.
Потому что перед ним корчился Лежич, его родной брат.
Инквизитор оттолкнул Лежича так, что он упал в траву вне светового пятна, но в пределах видимости. Братья на виделись семь лет - с того черного дня, как на охоте отца задрал медоед - сороковой смертоносный после тридцати девяти добытых. Лежич тогда подался в бега, и до Брика доходили темные неясные слухи, что брат обретается на юге, где занят разбойным промыслом и ходит под виселицей, числясь в розыскных списках восьми округов. И вот теперь он валялся в траве, и чувства, нахлынувшие на Брика, были просто неописуемыми.
- А ты ли не тот Брик, который из Торжиков? - спросил Лежич, пытаясь разглядеть лицо за защитной маской. Брик помолчал и ответил:
- Тот самый. Здравствуй, брат.
Некоторое время они молчали. Брик сел на свое прежнее место у костра и снова вынул трубку. Лежич повозился, устраиваясь поудобнее, так, чтобы его не заметили прочие стоящие в оцеплении.
- Вот ведь довелось свидеться, - наконец, сказал он. - Я так и подумал сразу, что это ты. Таким манером только в Торжиках нападали по-охотному, а от Торжика мы с тобой вдвоем и остались.
Его речь звучала взвешенно и спокойно, с определенным достоинством, от напуганной и жалкой болтовни строителя, попавшегося представителю власти, не осталось и следа.
- Довелось, - кивнул Брик, выпуская в звездное небо серые кольца душистого дыма. - Я слышал, ты по югам работал?
Лежич ухмыльнулся.
- Ну что ж, можно и так сказать. В основном, теплые районы. Я как тогда зимой под лед провалился, так уж очень холод не люблю.
Брик помнил этот случай. Они с братом тогда впервые отправились в лес без отца - тот из-за расстройства по какому-то забытому теперь поводу впал в крепкий запой. Ружей, конечно, им никто не дал - детям предписывалось набрать шишек с орехами зимника и проверить, крепко ли лег на маленькое, но глубокое озерцо лед и можно ли уже долбить проруби и без опасений ловить рыбу. Шишками ребята наполнили два припасенных мешка, а потом пошли на озеро, и Лежич, не послушавшись старшего брата, побежал по тонкому льду и провалился. Брик помнил, как, бросив мешки, потеряв шапку, он бежал в поселок, неся брата на руках, плакал и молился: лишь бы успеть, только бы успеть… А потом Лежич, которого отпоили огненным отваром лекарственных трав и растерли жиром рогача, улыбнулся и сказал: "А завтра мы опять туда пойдем. Орехи же надо забрать".
Да, когда-то давно все так и было. И старший брат всегда находился рядом с младшим, чтобы помочь, заступиться, закрыть… Брик задумчиво почесал макушку.
- Как сюда-то попал?
Лежич коротко хохотнул.
- Да как… Если бы не попал, так повис бы. Уж больно хорошо я по югам погулял… Разве только что вашему ведомству глаза не намозолил, - он сделал паузу и как-то очень спокойно добавил: - А теперь вот не знаю, что лучше.
- Погоди переживать-то, - сказал Брик. - Сейчас столичные лекари составят средство, все в порядке будет.
- Ты сам-то в это веришь? - спросил Лежич.
Ночь стояла тихая-тихая. Звезды неслышно проплывали по темному бархату неба и порой то одна из них, то другая прочерчивала мрак яркой полосой и гасла. Где-то в поселке взбрехнула было спросонья собака и умолкла.
- Как там, на юге? - спросил Брик. Лежич мечтательно улыбнулся.
- Хорошо там… Море теплое… Горы до неба. Бывало, утром проснешься - и на пляж, а там тихо-тихо, и солнце встает. А вечером смотришь на море и видишь, как оно с небом сливается, далеко-далеко… Знаешь, там про море примерно так говорят, - и он произнес нараспев: - У всего есть начало, конец дан всему. Утром солнце встает, но уходит во тьму. Только море шумит и волнуется вечно, и Заступник не выдал границы ему…
Если бы Лежич не ударился в разбойный промысел и изучил бы грамоту, то из него получился бы неплохой поэт. А так он сочинял вирши в южном духе, но не записывал их, храня в памяти и частенько забывая напрочь.
- А помнишь, как мы ходили в ночное лошадей пасти? - проговорил Брик. - Сидели у костра, истории всякие рассказывали… Про домовых, про неупокоенные клады…
- А то как же, - улыбнулся Лежич. - Помнишь, ты тогда рассказал про разбойников, которые делили краденое на кладбище? Я два дня спать не мог, боялся, что мертвяк прямо в нашей хате из погреба выскочит. И тебя будил, чтоб вместе до ветру пойти.
Братья тихо засмеялись. Как-то вдруг вспомнилось очень светлое, далекое - то, что не имело никакого отношения к "здесь и сейчас" - к оцепленному зараженному клоку земли, страху, умирающим в муках людям. То ли неожиданно добрая теплая ночь наворожила, то ли и впрямь вернулось давно улетевшее лето и обняло добрыми сильными руками, золотая свежая осень швырнула пригоршню узорчатой листы, и зима взметнула снеговую пушистую шаль…
- А ты бы отпустил меня, брат, - предложил Лежич. - Уж больно тут помирать неохота. Ты не подумай чего, я чистый, заразу не понесу, - он сделал паузу и продолжал: - Я, между прочим, у мощей святого Симеона Лекарника обретался, с тех пор ни яды не берут, ни прочая пакость.
- Чего ж тогда убежать хочешь? - поинтересовался Брик. Лежич вздохнул, пошевелился.
- Тягостно мне и тошно тут. За весь свой промысел столько смертей не видел, как здесь за неделю, - он снова вздохнул. - Да и пожить еще хочется по-человечески, а не под палкой ходя. Тяжело это…
Звезды перемигивались, их яркое льдистое крошево начинало будто бы таять. Наступала самая темная и сонная часть осенней ночи. Брик присмотрелся: впереди один из костров оцепления горел не так ярко, как прочие - видимо, часового сморило, и он не подбросил дрова вовремя. Лежич терпеливо ждал, когда брат примет решение.
- Видишь, там костер почти погас? - Лежич кивнул, и Брик продолжал: - Иди туда. Караульный там наверняка заснул… И в поселки пока не суйся, поплутай. На всякий случай…
Брик не мог сказать точно, но, похоже, Лежич задорно ему подмигнул.
- Спасибо тебе, брат. Даст Заступник, свидимся еще.
И он растворился в ночи. А Брик сидел, глядя туда, куда отправился младший, и вслушиваясь в тишину, которую не нарушал ни единый звук. Уж не привиделся ли ему давно пропавший младший брат, не сон ли это был, тихий и грустный, который настолько близок сердцу, что кажется явью…
Так Брик и сидел у своего костра до самого утра, периодически подкладывая топливо и размышляя о том, что если твой младший брат упал в прорубь, то у тебя есть два пути: либо вытащить его, либо дать утонуть. Потом пришел сменщик и заступил на караул, а Брик отправился спать.
А Лежич шел себе налегке, насвистывая старинную моряцкую песенку и довольно озираясь по сторонам. Полное отсутствие денег и вещей видавшего всякие виды разбойника не печалило, а припрятанный в поясе южный метательный нож и вовсе вселял уверенность в том, что жизнь налаживается. Если бы Брик не отпустил брата по-хорошему, то этот нож, брошенный опытной рукой, пробил бы ему горло. Но все обошлось: старший всегда был немного романтичным и очень много - размазней. И, разумеется, Лежич не собирался прислушиваться к его совету и отсиживаться по кустам: поклонение мощам давало Лежичу надежду на то, что зараза его не коснулась.
Тут надобно заметить, что мощи святого Симеона Лекарника имели по всей Дее славу чудотворных, исцеляющих от болезней и препятствующих в первую очередь отравлениям и ядам. Дело было в том, что храм Симеона Лекарника стоял возле источника минеральной воды (якобы Симеон встретил Змеедушца и с горячей молитвой Заступнику ударил его своей тростью; Змеедушец вполне предсказуемо провалился в Гремучую Бездну, а на месте битвы забил вдруг источник), и ее целительные свойства, - а также традиционно употребляемый в храме во время причастий отвар сапаши, - были таковы, что повышали иммунитет и благотворно действовали на легкие и печень. Лежич обретался при храме три седмицы и выпил там едва ли не большую бочку целебной воды, так что никаких опасений за здоровье у него не было.
В столицу он, конечно, соваться бы не стал: вряд ли разбойник горит желанием раскланиваться с полицией и инквизицией на каждом углу, да и маловероятно, что и стражи порядка хотят его видеть. А вот какая-нибудь глухомань с мальвами по палисадникам и свиньей в луже на главной площади сейчас пришлась бы очень кстати: в таких тихих уголках обязательно обнаруживаются вдовушки, охочие до мужской ласки и крепкой руки в хозяйстве - можно было бы перезимовать, не думая о том, где доставать еду и крышу над головой, а по весне, когда сойдет снег и просохнут дороги, не худо будет и на юг отправиться, напомнить о себе зажравшимся купцам, которые отчего-то думают, что их товар да доход обладают какой-то неприкосновенностью.
Как же Лежич любил юг! Стройные высокие деревья, достающие верхушками крон едва ли не до самого неба, соленый морской воздух, что дарит легким изысканные ласки своим прикосновением, горячее солнце, прекрасное вино - не то кислое пойло, которое пьют по всему остальному Аальхарну - и, разумеется, женщины… Как бы хотелось ему сейчас не шагать по еще не просохшей после дождей дороге, а лежать где-нибудь на каменистом пляже Антолии в обнимку с пышногрудой и очень легко доступной смуглокожей красоткой, и, помимо всего прочего, читать ей стихи… Лежич так размечтался, что едва не попал под повозку, и из приятных раздумий его вывел окрик:
- Куда прешь, перо тебе в печинку!
Лежич отскочил на обочину и обернулся. На дороге обнаружилась крытая повозка с косматым кучером, который угрюмо смотрел на Лежича из-под кустистых бровей и сжимал в желтых, но крепких зубах трубку с неимоверно вонючим табаком. Разбойник всмотрелся: возничий одет был тепло, но очень бедно, с такого и взять нечего.
- Я бы вот поинтересовался, - сказал возничий, - отчего это ты тащишься да по сторонам не смотришь? Жить, что ли, не хочется? Так иди вон на стройку храма, там и пользу принесешь, и помрешь.
Лежич хотел было сказать, что он только что оттуда, но предпочел по этому поводу промолчать и спросил:
- А я бы вот поинтересовался, с чего это ты такой умный взялся? Небось, грамотный?
- Нет, - совершенно серьезно ответил возничий. - Это потому, что я ем орехи. Кто орехи ест, тот будет очень умный, так и в Писании сказано. Вон, - он мотнул головой в сторону, - десять мешков везу в столицу.
- В столицу мне ни к чему, - сказал Лежич. - А какая тут ближайшая деревня? А то я не местный.
- Что не местный, вижу, - заявил возничий, - больно рожа у тебя черная. Ну а ближайшая тут - Кучки, родная моя деревня. Если хочешь, то подвезу.
Упрашивать Лежича было ни к чему, а замечание по поводу южной смуглости, совершенно неуместной среди тутошних блондинов нордической наружности он и совсем пропустил мимо ушей. Он удобно устроился рядом с возницей, и повозка тронулась. Потянулись по сторонам дороги поля да перелески, воздух был чист и прозрачен, как бывает только осенью, а яркие краски облетающих лесов казались влажно расплывчатыми. Красивое место, конечно, только куда ему до юга… Там сейчас еще очень тепло, и на маленьких, прилепленных к склонам гор виноградниках собирают золотистые, кокетливо припудренные горьковатой пылью кисти, чтобы потом сложить их в темные бочки, и невинные - да, именно невинные, и это очень важно! - девушки станут танцевать на ягодах, выжимая из них сок: умопомрачительный, терпкий, оставляющий на языке не вкус, но словно бы сам замысел вкуса…
- О чем призадумался? - окликнул его возница. Лежич встрепенулся, и пропали девушки, юг и бочки, а вместо дивного аромата молодого вина в ноздри набилась табачная вонь.
- Да так, о разном, - уклончиво ответил Лежич. - Табачок у тебя больно крепок.
- Что есть, то есть, - гордо ответил возница. - Я в него еще трав подмешиваю и навозу.
Лежича аж передернуло. Интересные люди в Кучках живут. Впрочем, живут, какие есть, лишь бы в кашу чего ненужного не подмешивали, а так Лежич со всяким общий язык найдет.
- Меня, к слову, Лежичем звать, - сказал он. Возница внимательно посмотрел на него и тоже назвался:
- А я Прош. Ты в Кучки к кому-то или так, поозоровать?
Лежич пожал плечами.
- Человек я не озорной, а очень даже основательный. Если у вас там хорошо, то и останусь. Годы уже подходящие, надо и семью заводить.
Прош спрятал трубку в карман и одобрительно покачал головой.
- Семью - это хорошо, это правильно. Вон у нас Мартынка второй год вдовая, а баба очень хорошая, трудолюбивая. И домишко весьма даже неплохой. Подправить там только кое-чего, ну да то не трудно, если руки из нужного места растут.
На руки Лежич никогда не жаловался. Жизнь охотника, странника, бродяги и бандита привела к тому, что он умел делать все: и бить крохотных пуховок в глаз, не портя шкуру, и класть кирпичи и даже варить очень неплохую кашу с мясом. Вдалеке показались первые домишки - наверно, те самые Кучки. И правда: толпятся рядом друг с другом так, будто им холодно, и они изо всех сил пытаются согреться. Хотя деревенька неплохая: в основной массе дома ухоженные, каменные и крытые черепицей, а не охапками сена, которое так и норовит разворошить ветер. Пожалуй, зимовать тут будет очень даже не плохо.
На площади возле храма Прош остановил свою повозку, и Лежич выпрыгнул на мостовую.
- Ну что ж, бывай, дядьку, - сказал он, прикоснувшись пальцами к шапке: южный жест премногого уважения. - Даст Заступник, скоро встретимся.
- Это обязательно и непременно, - сказал Прош важно и хлестнул лошадку: - Н-но, пошла, кривоногая, пошла!
Но встретиться им было уже не суждено. Если иммунная система Лежича все еще боролась с вирусом, то Прош не ездил к мощам святого Симеона Лекарника и никакой защиты от болезни, пусть даже самой слабой, не получил. Свои орехи он очень выгодно и быстро продал столичному купцу и отправился на постоялый двор, чтобы утром выдвинуться в Кучки, однако среди ночи ему стало плохо, и до утра он уже не дожил. А его соседи, увидевшие кровавые слезы и разбежавшиеся в страхе, понесли вирус дальше по столице. Такие дела.
…и надо было идти дальше.
Несса стояла у околицы и смотрела на ближайшие домишки Кучек. Она никогда и ни за что сюда бы не сунулась больше - бывшие односельчане по старой памяти наверняка спустили бы на нее собак, а собаки в Кучках были особо злющие и команду "Хвать!" выполняли с невероятным рвением. Ей вполне хватило того раза, когда она пробралась в родной дом, чтобы забрать кое-какие вещи в свое новое обиталище, а главное - вытащить из тайничка в полу маленький схрон с куколкой-амулетом и десятком серебряных монет. Мать откладывала эти деньги Нессе на приданое, и та никогда бы не позволила им попасть в чужие руки… Да, она ни за что не пошла бы в деревню, но по осени у старой бабушки Агарьи всегда обострялся бронхит, а та жила в крохотной избушке на отшибе, и никому, по большому счету, не было до нее дела, кроме Нессы, которую старая Агарья нянчила, обучала грамоте, играла в немудреные игры. Вот потому Несса и стояла вечером у околицы, держа в руках мешок, набитый лекарственными травами для Агарьи - не раз и не два зимой ей нужно заваривать травяной чай и пить, пытаясь унять тяжелый лающий кашель.