Она приподнялась, опершись на локоть, открыла глаза и увидела стоявшего прямо перед ней мужика средних лет, чернобородого, в меховом колпаке и распахнутой короткой шубе. Стоял он, росту вроде и среднего, - руки в боки, глаза в потолоки, выпрямившись да вытянувшись, и потому смотрелся вровень с долговязым, да понурившимся Федькой.
- Девство рушить - последнее дело, - произнес этот мужик, и голосишко вроде был тонковат, не по чину, а слушали, не перебивали. - Девок обижать - грех, Бог накажет. Баба - у той не убудет. Говорила она тебе, что девка?
- Да мало ли что она говорила, я и не слышал… - признался сдуру Федька.
- Когда дурак умен бывает? - спросил атаман, оборотясь к сгрудившейся за его спиной ватаге, и сам же себе ответил: - Коли молчит! Ты, Федя, у нас не просто дурак, а дурак впритруску!
Раздался смешок.
- Да ладно тебе, Баловень, - обратился к остроумцу мужик постарше. - Что делать-то с девкой? Отпускать-то - никак…
- Вот то-то и оно…
Тут вдруг Федьке взбрело на ум, что есть способ поправить дело.
- Дядька Баловень!
- Ну?
- Я на ней женюсь!
- Ого! - Такое отчаянное решение изумило Баловня до чрезвычайности. И прочие также остолбенели.
- Жених, блудлива мать… - заметил кто-то незримый.
Аленка села и одернула подол.
- Очухалась, дура? - Оказалось, что всё это время возле нее стоял еще один налетчик, он-то и протянул руку. - Подымайся! Кланяйся атаману.
Ноги Аленку не держали - едва ощутив ступнями землю, рухнула она перед Баловнем на коленки.
- Христа ради, не погуби…
- Да уж погубил тебя наш дурачина, - заметил Баловень. - Детинушка - с оглоблю вырос, а ума не вынес!
- Да женюсь я! - с пронимающим душу отчаянием завопил вдруг Федька. - Сказал - женюсь! Христом-богом!.. Сказал же! Все слышали - же-нюсь!
* * *
- Возьмешь высевок шесть щепоток, - озадаченно повторила Алена. - Размочишь в теплой водице. Размочила, ну?.. Мерку муки заваришь крутым кипятком, истолчешь пестом… Истолкла, ну?.. Пусть остынет, чтобы палец не жгло… Не жгло, ну?.. Смешаешь с размоченными высевками… Выйдет опара. Поставишь всходить…
Всё это она исправно проделала, и щепотки высушенных высевок, которые дала ей бабка Голотуриха, положила отмокать ровным счетом - ей ли, вышивальщице из царицыной светлицы, считавшей своими тонкими пальчиками не только семенной, но и кафимский, и бурмицкий крупный жемчуг, не счесть шести щепоток! Но что-то, видно, вылетело из головы, озабоченной совсем другими делами, и, хотя Алена в отчаянии не только хлебные ковриги, но и устье печи, и все углы в избе закрестила, печево снова не удалось.
Ни в горницах у Лопухиных, ни в Преображенском, ни в Коломенском, ни в Измайлове, ни, разумеется в кремлевских теремах ей не доводилось заниматься стряпней. На то есть Хлебенный двор, Сытенный двор, поварни… Дунюшку - ту учили хозяйству, потому что боярыне надлежит многое знать и слуг учить. А Аленка что? Рукодельница, комнатная девка, молитвенница. У нее и душа-то не лежала к бабьим делам.
Вот и наказал Бог…
Видно, в наказание за колдовские проделки поместил он Аленку на малом болотном острове, куда пробраться можно даже не тропкой, поди проложи тропку по топкому месту, а по приметам: то правь путь прямо на раздвоенное дерево, то - на разбитую громом ель. Жили там бабы, которым оставаться в селах сделалось уж опасно - жена Баловня Баловниха, другие жены с детьми и неведомо чья бабка Голотуриха. Там поставили им избы, туда принесли на плечах запасы крупы и муки, а навещали их не часто. Сидят в безопасном месте - и ладно, у мужиков руки развязаны.
Как вел Аленку туда за собой Федька - думала, не дойдет. Немалый кусок пути пришлось брести по сырому, упругому мху. Увязнуть в нем не увязнешь, а шагать тяжко, версты три Аленка еще держалась, а потом норовила на каждую кочку присесть. Ноги промочила, полы длинной ферезеи и края рукавов набрякли болотной водой - прямо тебе вериги, как у пустынника…
Федька шагал впереди - легко ему, долговязому дураку! Оборачивался и удивлялся - как это баба может от него отставать? Он-то с мешком за плечами, а она-то с пустыми руками… Весь день так-то шли, вечером добрались до жилья. Федька устроил Аленку кое-как в крошечной пустой избушке - прошлой зимой там жена Агафона Десятого с двумя детьми до смерти угорела - и повалился на пол, заснул - не добудишься. Утром же ушел, постылый, на прощание снова жениться пообещал!
Не думала Аленка, что доведется ей жить в черной избе с холодными сенцами, где не повернуться. Сейчас, пока осеннее тепло еще держится, еще бы ладно, а что зимой будет? Того гляди - холода припрут, ведь уж Филипповки на носу… При единой мысли о зиме Аленка принималась бормотать молитвы и креститься на единственный образ в углу, и тот - незнамо чей, до такой меры почернел.
Топила она не каждый день, и это было для нее мукой мученической. Дым из огромной черной печи шел в избу и ходил поверху, затем подымался под кровлю. Потолок и стены были сильно закопчены, воздух от дыма делался похож на банный.
И ведала ли Алена, привыкшая к ярким свечкам, да в последнее время - не сальным, а дорогим, восковым, что придется ей коротать вечера при лучине, воткнутой в железный светец?
- Бог в помощь! - загородив свет, на пороге встала Баловниха, крупная, плечистая баба. - Хлебы творишь? Ну-ка… Уже, пожалуй, получше.
Она потыкала пальцем в округлую корку - как в каменную стенку.
- Сколь долго мяла? - вздохнув, спросила Баловниха.
- Пока спина не взмокла, - честно отвечала Алена.
- Больно скоро она у тебя взмокла. Опять твой Федька ворчать станет - мол, сверху ножичком срежь, а в середке ложкой ешь… Ладно, покрой тряпицей, пусть отдыхают.
Вдвоем они перенесли все четыре ковриги на стол и покрыли их.
- Собирайся, купчиха, пойдем. Молочком сегодня разживешься, - пообещала Баловниха.
- Молочком? - Алена ушам не поверила. Коров на болотном острове покамест не завели.
- Постным молочком.
- Да у нас тут всякий день - постный, - сердито сказала Алена, еще не понимая, что опять затеяли островные бабы, и протягивая руку к ферезее, что висела на колышке, воткнутом меж бревен. Под ферезеей лежала кучка сухого мха - конопатить стены. Если не сделать этого, то уж проще пойти и утопиться в болоте, холодов не дожидаясь, последнее тепло из жалкой избенки уйдет.
- Ну, ты, купчиха! Пришла беда - не купить ли ума?! - прикрикнула на нее Баловниха. Алена лишь сверкнула на нее глазами - бабка Голотуриха сказала, что Баловниха и своего Баловня горазда ухватом перепоясать.
Словом, повела эта хмурая баба Алену на свой двор, а в избе у нее уж сидели и бабка Голотуриха, и Ульяна со своим грудным на руках, и Анютка, невенчанная жена кого-то из ватаги, кого - Алена еще не успела уразуметь.
На полу был разостлан большой плат, а на нем горой - лесные орехи.
- Садись чистить, купчиха, - велела Баловниха. - Складывай ядрышки вон в горшочек. И ты, Ульяница, тоже.
Сама она села на лавку и взяла на колени мису с высокими стенками. Большой деревянной ложкой, с силой нажимая на стенки, Баловниха принялась растирать там что-то густое.
- Водицы подлей, - сказала бабка. - Маслице легче отойдет.
Вода была тут же - в ведре. Баловниха очистила ложку о край мисы, зачерпнула воды и добавила в свое мешево несколько капель, да с такой задумчивостью на лице, словно боярыня, решающая, почем продавать тысячу пудов зерна.
Алена, сидя на полу, молча ударяла камушком по орехам, высвобождала ядра и кидала их в горшок. Тупая и непонятная была это работа.
- Ты и в роток-то закинь, не бойся! - ободрила ее Ульяна. - А что, Федосьица, скоро ли нам ступку-то привезут? Без песта и ступки всё не так выходит.
- Как бог пошлет, так и привезут, - отвечала угрюмая Баловниха.
Бабка Голотуриха переместилась по лавке поближе к Алене.
- Отсыпь-ка орешков, - она протянула сложенные ладошки, а потом высыпала орехи на досточку, чтобы крошить ножом. - Вот мы их сейчас покрошим, водицей на ночь зальем, завтра будем растирать. А потом на ложку орехов девять ложек воды - и весь день настаивать, и помешивать, да с молитовкой. Потом процедить - вот и выйдет молочко. Из мака так же молочко-то делают, пивала в пост маковое молочко?
Алена лишь вздохнула - и не такими лакомствами баловал мастериц Сытенный двор в Кремле… А маковое молочко маленькому Алешеньке давали, чтобы скорее засыпал.
- Ульяница, сможешь сама жом наладить? - спросила Баловниха. - Кажись, довольно я терла…
Она сунула в мису палец, вынула его обмазанным мешевом, и все бабы принялись это мешево разглядывать.
- Оленица, скажи Федору, доска большая для жома нужна, и клинья длинные пусть вырежет, - попросила Ульяна. - Наладить-то налажу, и маслицем ореховым побалуемся, но у нас половина масла в гуще остается!
- А то мы выжимки не съедим?
Бабы рассмеялись, да как-то невесело.
- Нужно еще раз по орехи сходить, - сказала Баловниха. - Не то холода грянут - мы уж далеко не заберемся. Слышь, купчиха, когда пойдем - дай мне свою ферезею, а я тебе мужнин кожушок. Мне-то он короток, а тебе по болотам в ферезее всё одно несподручно - подол по мокрети волочится.
Вошла Катерина, жена Баловнева помощника, дяди Андрея. Вела за руку своего среднего, Митеньку. Перекрестилась на образа и поклонилась бабке Голотурихе.
- Я за тобой, бабушка, Марьюшка плачет, унять не могу, так-то жалко - поди погляди.
Бабка засобиралась, выспрашивая быстренько, с чего бы вдруг захворала годовалая доченька.
- Я тебе спозаранку в стенку стукну, - пообещала она Аленке. - У тебя мешок невеликий есть, я знаю, и лукошко, ты их приготовь, на весь день хлебца возьми. Пойдем-то далеконько…
- По орехи? - переспросила Аленка.
- По орехи, свет. Зимой беды знать не будем, с ореховым-то маслицем…
Аленка вздохнула. Ее опойковые башмачки, в которых так ловко было бегать по теремным переходам да лесенкам, вовсе не годились для хождения по болотам.
Нужны были хоть лапти с онучами. На онучи Аленка собиралась изодрать найденную в избушке грязную холстину. А лапотки кому плести - не Федьке же?
Своего насильника и жениха она за это время видела дважды. Получив, как видно, нагоняй от Баловня и дядьки Андрея, он держался с Аленкой тише воды, ниже травы, однажды только намекнул, что вдвоем-то лечь - теплее выйдет, но расхрабрившаяся Аленка так его шуганула - сама своей отваге удивилась.
- Да ну тя к шуту! - огрызнулся Федька. - Всё одно ж повенчаемся! Вот санный путь станет - повезу тебя к батьке Пахомию, покамест мясоед.
Аленка молила Бога, чтобы тепло подольше задержалось, и потому, что зимней одежонки не имела, и - из-за Федьки. Дождалась жениха! При одном взгляде на него, нескладного, кулачки сами сжимались. Бить бы его, месить, пока не поумнеет!
Такие лихие мысли прорезались в ней, когда она впервые своего незадачливого суженого при дневном свете увидала. Тут только догадалась неопытная в обращении с мужчинами Аленка, что Федька еще очень молод, от силы ему девятнадцать. И среди налетчиков дядьки Баловня он - младший, потому и прохаживаются на его счет все кому не лень. Младший, бестолковый, одна только борода и есть - на двух бояр станет! Борода-то выросла, а ума не вынесла… Борода с ворота, а ума с прикалиток…
И вспомнится Аленке, как он, окаянный, на нее навалился, как вопила от ужаса, - ну, так бы и благословила дурака пестом по лбу!
Одно было во всем этом благо - на болотном острове никакие стрельцы Аленку не сыщут, в застенок не поволокут. Порой она даже задумывалась - а не спас ли ей жизнь Баловень со своими налетчиками?
Рано утром бабка Голотуриха добежала до избенки, торкнулась в стенку. Аленка наскоро сотворила молитву, обулась и, пытаясь на ходу угрызть свое вчерашнее неудачное печево, вышла наружу.
- Держи-ка, купчиха, - Баловниха протянула ей обещанный кожушок. В нем и впрямь оказалось сподручнее.
Синюю телогрею Аленка теперь носила не щегольски - завязав на спине длинные рукава, а наоборот - вдевая в те рукава руки. А поскольку кроили ей, как на боярышню, то рукава, будучи отпущены, свисали ниже колен, приходилось их собирать и закреплять наскоро изготовленными зарукавьями. Кожушок поверх телогреи был неплох, а Баловнихе ферезея оказалась в самый раз.
Пошло их по орехи три бабы - Баловниха, Катерина да Аленка, да Катеринина старшенькая - Дарьица, десятилетняя девочка, да бабка Голотуриха. Вела Баловниха - она знала, на что глядеть, путь по болоту держа, да где сворачивать. Бабка же по дороге толковала про всякие страсти, Христом-богом упрашивая Дарьицу с Аленкой не отставать от старших, не терять их из виду. Аленка слушала вполуха.
Вдруг ее внимание привлекла россыпь красных ягод. Она присела на корточки, задержав тем шедшую за ней след в след Катерину.
- Да клюква это! - сказала недовольная баба. - Не видала, что ли?
- Клюковку трижды в год собирают, - назидательно заметила бабка Голотуриха. - Как лето кончится - клюква тогда обильна и крупна, да только тверда, в холодной воде дозревает. Этой мы уже малость запасли. Потом - после заморозков, тогда она самая вкусная. Скоро за ней отправимся. И есть еще клюковка-подснежница - перезимует она под снежком и от того делается слаще. Вот похолодает - и будем мы с тобой по утрам пить горячий взварец из малины и клюквы.
Аленка с великим недоумением глядела на кочку - ей почему-то казалось, что клюква непременно должна расти на высоких кустах. А она вовсе понизу стелилась.
С чего-то Аленке вздумалось, что по орехи пойдут той же дорогой, которой Федька вел ее на остров. А дорога оказалась иная - куда короче.
И, видать, где-то поблизости пролегал наезженный путь - когда Аленка тащила к мешку лукошко с орехами, послышалось ей конское ржание, и не так, чтоб очень далеко.
Она прикинула - с какой бы это было стороны?
Какое-то время Аленка слышала лишь лесные шумы да шорохи. И вновь донеслось!
Тут у нее из головы напрочь вылетело, что надежнее всего - отсидеться на болотном острове, что в Москве показываться опасно, что, выберись она с болота, неизвестно даже, к кому идти, у кого помощи просить! Перекрестясь, поставила Аленка лукошко и быстро пошла на звук.
Так уж вышло, что она оказалась в настоящем лесу впервые в жизни. И, не имея под ногами даже едва приметной тропы, вынужденная огибать каждое дерево и каждый куст, вскоре она дала такого круга, что, как ни прислушивалась, ничего расслышать не могла. Да еще и под ногами сделалось топко.
Испуганная этим Аленка стала озираться.
Она оказалась в ложбине между холмами, и вовсе непонятно ей было, как она сюда угодила. Холмы и взгорки окружали ее со всех сторон.
Ложбина была болотистой - ноги вязли по щиколотку. Но вокруг по склонам торчал впритык еловый сухостой, и хвоя осыпалась, чуть тронь. Елки, толщиной с Аленкино запястье, стояли до того часто, что протиснуться меж ними мог бы разве что заяц.
Но зайца тут не было, вообще ничего живого не было, и птицы тоже не пели.
Аленка попыталась вернуться тем же путем, каким пришла в ложбину, но сухостой словно спрятал прореху меж стволами. И хуже того - ей показалось, что елки теснее встали вокруг нее, словно загоняя ее в середину болотца.
Она перекрестилась и прошептала молитву Иисусову. Но не расступился вокруг нее сухостой, и хуже того - стволы, которые сперва показались Аленке прямыми, как бы маревом подернулись и стали кривиться, корчиться, вихляться.
Ноги, стоя на одном месте, уже ушли во влажную землю по щиколотку.
Вдруг Аленка вспомнила, как бабка Голотуриха твердила ей про здешних болотных бесов, а житье им было в трясине, обведенной кругом, а звалось оно - место спорчено, болью скорчено, а попадал туда человек, переступив сдуру незримый бесовский след, а следы те - как бы через один, потому что бесы, попадав на землю с небес, все переломали себе ноги и ковыляют, хромая…
Теперь стало ясно, почему никто до сих пор не обнаружил болотного острова: тропка туда, видать, вела самая что ни есть узкая, а вокруг - сплошные бесовские следы!
Осознав это и узрев внутренним взором свою неминучую погибель в трясине, Аленка завопила во весь голос, призывая то ли матушку Пресвятую Богородицу, а то ли свою родную мать, которой она и в глаза не видывала. Кинулась она сгоряча на сухостой, попытавшись раздвинуть руками стволы, да какая сила может быть в руках у комнатной, рукодельной, малорослой девки? Только ладони ободрала Аленка понапрасну.
Встала она перед непроглядной еловой стеной, перед стволами вихлявыми, перед хвоей ржавой, готовая еще раз кинуться на всё это - хоть грудью, хоть как, лишь бы не вязнуть в трясине! И умудрил Господь - прикрыла Аленка голову и лицо выставленным вперед локтем и, как телка перепуганная, всем телом бросилась на сухостой, продавила его, проложила себе дорогу, хоть и хлестали ее сухие, а не потерявшие гибкости ветки!
- Спасе! - позвала она, ломясь наугад и даже зажмурив глаза - хотя под согнутой рукой их бы хвоя не повредила.
Изнутри сомкнутых век вспыхнуло по золотой искре, но это была одна искра, и в середине ее светлый лик проблеснул, с темными глазами!
- Спасе!..
Выпала Аленка из сухостоя - и понеслась, не разбирая дороги, скользя по палой листве, руками размахивая. Дыхание занялось - а она всё бежала. И остановилась, когда чуть ноги не подломились.
Стоять было страшно - Аленка пошла, тяжело дыша…
- Ау-у!.. - неуверенно позвала она.
- Ау-у! - отозвалась то ли Баловниха, а то ли Катерина.
И досталось же Аленке за утерянное лукошко, уже доверху полное орехов! А она и объяснить не могла, как вышло, что она его потеряла.
- Так ясное дело - леший ее водил! - вдруг сообразила бабка Голотуриха. - А ты, светик, иным разом, как поймешь, что блудишь, сними одежонку, надень навыворот - мол, не ты это! Он и отвяжется.
И привели Аленку обратно на остров. А там великая радость - Федька объявился!
Обнаружила его Аленка за избушкой своей. В ожидании хозяйки, что накормит да напоит, Федька делом занимался. На запястьях у него были намотаны длинные ремни летучих кистеней, и он учился запускать вперед гирьку так, чтобы она, летя, сматывала с руки ремешок, да чтоб улетала не куда попало, а в нужное место.
Федька и цель поставил - вбил в землю длинный и тонкий дрын. Гирька долетала до него - и тут нужно было так сделать оборот кистью руки, чтобы ремень опять стал наматываться. Правой рукой у него уж кое-как получалось, а левой - ни за что.
Тихо матерясь, Федька осваивал науку.
Аленка остановилась у него за спиной, не зная - звать, не звать, а то, может, тихонько уйти к Катерине? У Катерины-то сегодня в печи густая каша с конопляным маслицем да пирог с капустой, а запивать - рябиновым квасом. У Аленки же - незадавшийся хлеб, да кадушка клюквы, да три луковицы, да четыре головки чеснока… Обещала бабка Голотуриха несколько снизок сушеных грибов для похлебки - когда грибы брали, Аленки еще на острове не было, она и не знала, что болотные острова бывают. А круп Федька еще только грозился принести.