- Выйдет это она на порог - а на пороге стоять-то нельзя, порог-то от семи бед отгораживает, если на нем стать - то добро, что в дом идет, застоишь, а нечистому ворота отворишь! И кумушницу не напрасно с порога отговаривают… Так станет дурочка на пороге, а змий сверху налетит - шу-у! - у ног ее о крылечко ударится, рассыплется и ребеночком обернется. Видит мать - дитя ее роженое лежит, она сядет, грудью покормит, всю ночь с ним забавляется, а к утру ее сон сморит, а змий улетает. Мужик заметил неладное, стал следить - батюшки! И поделать с ней ничего не может. Он - в обитель, к старцам! Да только, наверно, поздно уж было. Замучил ее огненный до смерти.
Аленка подняла печальные глаза. Только они и остались на бледном крошечном личике.
- Счастливая… - только и шепнула она.
- Господи Иисусе, да что ты такое плетешь! - возмутилась Афимьюшка. И тут же на крыльцо вразвалочку вышла Силишна, что жила теперь у Кардашовых неотлучно.
- Алена, дед кличет!
- Неймется ему! - Афимьюшка собралась было еще что-то молвить, но удержалась.
Алена молча встала и пошла в чуланчик.
Дед Карпыч, лежа на спине, смотрел строго и по лицу его не было видно, чтобы допекли ноги или спина.
- Усади меня, девка, - сказал он. - А с Афимьей поменьше бывай. Незачем тебе. Говорил ведь!
И не такую глупость мог бы он сказать - Алена покорилась бы бессловесно. Впрочем, ответить всё же не мешало бы…
- Хорошо, дедушка, - Алена приподняла его за плечи, он уперся ногами и взмостился чуть повыше. Тогда она, ухватив его ноги сквозь одеяло, развернула деду туловище и поставила его босые ступни на пол, а подушки затолкала за спину.
- Так ладно, - одобрил он. - Ты меня сейчас послушай. Ты вот полагаешь, будто я от старости из ума выжил. Молчи - знаю! Я почему не желаю, чтобы ты с Афимьей сидела? Я за ее чрево боюсь.
- Ничем я ее чреву не поврежу, - неожиданно для себя огрызнулась Алена, да ведь и поделом, поскольку на каждую дедову придурь терпения было не напастись. - У меня глаз не черный.
- Сядь, девка, - руки у Карпыча всё еще имели довольно силы, чтобы усадить упершуюся было Алену рядом. - Я сейчас тебе важное скажу. Поклянись перед образами, что никому об этом - ни слова!
Аленка, уже опять впав в покорную бессловесность, повернулась к Николе-угоднику, Спасу-нерукотворному и Богородице.
- Как Бог свят - никому ни слова, - тихо и спокойно отвечала она. Перекрестилась, а лицо - как ежели б она собственных слов не слышала, а слышала - так не уразумела.
- Слушай, - Карпыч прокашлялся. - Ты за мной хоть без смирения и покорности ходила, но я тебя полюбил. Расставаться нам скоро. Я помирать собрался. Завещать я тебе завещаю десять рублев.
Деньги были немалые - в три года бы их Алена, трудясь в царицыной Светлице, не скопила! Вдруг ей смертельно захотелось именно денег - ощутить в ладошке их ледяную тяжесть и согреть. Деньги - да это же была надежда на что-то лучшее!.. Однако слушать, как человек смерть себе накликает, и не возразить, было как-то непристойно.
- Ты, дед, совсем задурил! - как бы в сердцах воскликнула Алена. - Тебе же полегчало!
- Это перед смертью бывает. Молчи, не мельтеши, я зажился и смертушка мне в радость. Слава Господу, помираю с душой облегченной. Успел-таки… Одно только осталось мне совершить - тайну тебе открыть и прощения у тебя попросить.
Алена посмотрела на деда так, словно на голове у него вдруг капуста выросла, но ничего не сказала.
- Как только ты появилась у нас, заметил я, что с тобой, девка, неладно. И присмотрелся я к тебе. Ну… и язык-то не поворачивается сказать… Ну, господи помоги…
- Да что же со мной такое, дед? - не выдержала его молчания Алена. - Испортили меня, что ли?..
- Кабы испортили… Порчу любая бабка снимает молитвой, водой или свечкой - ежели, конечно, не совсем от старости свихнулась. Сам бы я тебе гривенник для бабки дал - поди, бессчастная, очистись и живи себе, нешто для тебя хлеба жалко? На тебя, девка, проклятье наложено. И проклятье крутое. Сильненькое.
Дед вздохнул и повесил голову.
Малое время оба молчали.
- Дедушка, а дедушка? - напрочь не желая понимать страшных слов, отказываясь допускать их в душу, Алена ухватилась за спасительное соображение. - А ты часом не спутал? Не ошибся? Ничего со мной такого не было! Я же при боярыне Лопухиной росла, меня вместе с ее дочками берегли!
Выпалив это, Алена закрыла рот рукой - только того недоставало, чтобы дед встрепенулся на имя Лопухиных! Но Карпыч, очевидно, не обратил внимания на ее странную связь с царицыной родней.
- Может, и берегли, да поздно за это взялись, - проворчал дед. - Прокляли тебя, девка, еще в материнском чреве. И таково сильно это проклятье, что всех, с кем ты поведешься, задевает. Кабы только не на семь гробов, оборони господи… А сдается, что именно на семь гробов тебя разделили. С них землю брали… От этого проклятья так просто тебя бабка не отделает. Оно в самый корень язвит… И если не избыть беду, то семь гробов исполнятся, а восьмой уж твой будет.
- Семь гробов? - недоверчиво повторила жуткие слова Аленка.
- Кабы не хуже. И знай - ты беду добрым людям приносишь, Алена. И не желаешь, а приносишь. Возле брюхатой бабы тебе быть не след. Вон с тобой с самой что приключилось… И потому я тебя от Афимьи гонял и гонять буду. Меня лучше до могилы доведи. За это - прости, а только мне Афимью и Степана жальче…
- Спаси и сохрани! - воскликнула Аленка, осеняя себя широким крестом, но еще не в силах поверить. - Да как же это, дедушка?
- Как? Мать твоя перед кем-то сильно провинилась. И люди то - плохие, ни перед чем ни остановились, чтобы ей отомстить. Дитя во чреве не пожалели. Боле ничего тебе сказать не могу. Раньше - смог бы, теперь во мне той силы нет. Вовремя отдал я свою силу, а была. Не отдал бы - плохо бы мне пришлось. А славная же была силушка, хватило бы ее, чтобы твое проклятье отделать… Слушай дале. Ты молодая, ты детей родить захочешь, но будет так же, как в этот раз… Только еще один гроб прибавишь. Не реви, дура!
- Да… не реви… - Алена хлюпнула носом и поморгала. - Легко тебе, дед, говорить…
- Нелегко, - как бы в доказательство Карпыч пошевелил губами. - Только деньгами я тебе теперь могу помочь. Десять рублев ты вот на что потратишь. Есть баба одна, Устиньей зовут, а прозванье ей - Родимица. Она баба знающая. Поедешь к ней. Если она не сумеет с тебя проклятье снять - то дорога тебе в черницы. Пусть тебя молитва и пост от этой пакости очищают.
- Где же она живет, дедушка?
- Где живет? Знаешь, есть город Псков. Как ехать к Пскову, за Тверью верст, пожалуй, с триста. Проедешь Торжок, Вышний Волочек, Валдай, Новгород - купцы тот путь наездили, лен, пеньку, сало да кожи возят. А неподалеку от Пскова будет тебе городок Порхов… Порхов издали увидишь, узнаешь по крепостным стенам. Стоит он на речке Шелони. Подняться вверх по Шелони - село будет, Яски, его тоже издалека видать, церковь там больно высока. В Ясках спросишь баб о Родимице. Она помоложе меня - полагаю, что жива. А, может, там ее иначе кличут - на Москве Кореленкой прозвали, потому что из Корелы пришла… Снесешь ей… Пошарь под лавкой, Алена. Укладка у меня там есть малая, совсем в угол за большую задвинута. Забери, поставь к себе. Помру - могут не отдать. В ней и десять рублев, и то, что Родимице снесешь. Скажешь - Данила Карпыч долго жить приказал. Пусть панихидку за меня закажет и милостыньку подаст. Запомнила?
- Запомнила… - несколько потерявшись во всех именах да названиях, покивала Алена.
- Повтори!
Но повторить у нее не получилось.
- Вот и выходишь дура! - осердился Карпыч. - Заучи, как "Отче наш"! Идешь из Твери на Псков, приходишь в Порхов, поднимешься по Шелони - тут тебе и Яски! Какого боярина вотчина - не скажу, врать не стану. Как бабу зовут?
- Устинья Родимица! - выпалила Алена.
- Еще как?
- Кореленка!
- Гляди ты, запомнила! - притворно удивился дед. - И вот что, девка… Все тебя сейчас утешают - я утешать не стану. Я тебе скажу - битого, пролитого да прожитого не воротишь. Не то твое, что было, а то, что еще только будет, и этого - не погуби. И Афимьи сторонись, не то…
Карпыч хотел было сказать еще какие-то сердитые словеса, но Алена сорвалась и выскочила из чулана, дед не успел удержать.
Она выбежала в сад.
Стояли рядами невысокие пышные яблоньки, светились в ветвях краснобокие яблочки. Их бы теперь собирать да есть вволю, потому как к хранению непригодны. И дитятко ими, нарядными, забавлять…
Дитятко!..
За что, Господи?
Проклята, на семь гробов разделена? За что?!
В том, что дед сказал правду, она не сомневалась.
Не зря же тянуло ее в монастырь - лишь там и дышалось привольно! Алена искала спасения - а строгие лики, во множестве глядевшие с иконостаса, как бы вещали безмолвно - не бойся, девушка, спасем, нас много, наша сила велика, доверься нашей силе… Потому и хранился в памяти изумительной красоты древний образ "Спас - Златые Власы", что, будучи вызван перед внутренним взором, внушал уверенность, готов был прийти на помощь, именно он, черноглазый и скуластый, с небольшим нежным ртом, как если бы к его славянской крови татарской подмешали.
И всё то, что произошло с Дунюшкой, по ее вине произошло! Уж больно привязались обе подруженьки одна к другой, и кому же было знать, что частица того проклятья ляжет и на Дуню?
А младенчики безгрешные, Алексашенька с Павлушкой, - эти-то в чем виноваты? А доченька - крошечная Дунюшка, крещения лишенная?
Проклята, на семь гробов разделена! Вот они - первые! Безвинные! Как сама она - безвинно в материнской утробе проклятая!
Алена, хоронясь от всех, как зверь дикий недобитый, поднырнула под крону яблони, обхватила ее и наконец-то в голос заревела.
Знал тот, кто проклинал, в какое место сильнее уязвить.
Куда ж вы глядели, Спас Златые Власы, Матушка-Богородица? Как же попустили?
Впервые слеза по-настоящему прошибла Алену за этот печальный месяц. Накипело, излилось бурно, рукав сорочки - хоть выжимай… Но как ни упрекай Богородицу, как ни жалей себя, горемычную, а слезы-то попросту кончатся, перестанут литься - и всё тут, приходи в чувство да прикидывай, как дальше быть. Не век же под яблоней стоять…
Алена выплакалась, утерла слезы и повторила про себя дедовы слова об Устинье Родимице. Вдруг ей на ум пришло, что раз Карпыч посылает ее, горемычную, бог весть куда, под самый Псков, к знающей бабе, а не сразу в монастырь, где, говорят, старцы от таких дел отчитывают, то есть в этом что-то, противное ее жаркой вере.
Вспомнилось тут зловещее Пелагейкино бормотание: "…встану не благословясь, выйду не перекрестясь, из избы не дверьми, из двора не воротами, а дымным окном да подвальным бревном…"
Алена, перебирая все свои прегрешения, пока не находила ничего более тяжкого, чем чтение богопротивных слов, да еще снявши крест. Но многие же девки так поступают - и замуж выходят, и рожают, ничего им и детишкам не делается! Не мог Всемилостивый Спас так сурово за девичью дурь покарать, не мог, и хоть одно было отрадно - не Божья над Аленой кара, против которой нельзя и словечка сказать, а сатанинское наваждение.
Осознав это, Алена задумалась - как же быть дальше. По всему выходило, что нужно ей убираться прочь от Афимьюшки. Да и Петр Данилыч что-то стал на коленки жаловаться. Не навредить бы добрым людям…
Решившись окончательно, направилась она к деду в чулан.
Карпыч не смог без ее помощи лечь, а звать никого не пожелал. Тяжести в нем, в старом, всё же было довольно, а спина держала плохо - и он, не умея упереться в пол ногами, сполз по лавке, держался на самом краю и лишь громко вздыхал.
Алена, став коленом на лавку, ухватила его под мышки и с трудом усадила как следует, сама же присела рядом.
- Дед, а дед… - Она коснулась рукой большой и морщинистой ручищи, отмыть которую не взялась бы ни одна баба-мовница. - Дед, а ты ведь из-за меня помираешь… Если бы я с тобой тут не сидела… Уйду я от вас!
- Погоди уходить. Зажился я, всем в тягость стал. Сам себе в тягость. До смерти меня доведешь - тогда ступай. Немного осталось.
- Да живи уж…
- Сделай милость, доведи, - повторил дед. - Не всякого о таком просят. Я тебе услужил - и ты мне отслужи. Самому себя порешить - грех.
- А мне - не грех?
- Алена… Сейчас - возьми ты грех на душу, а настанет час - ты другого кого попросишь взять на душу свои грехи, и он тебе не откажет. Закон такой есть.
- Закон… - Аленка вздохнула.
- Да. Привязался я к тебе, бессчастной. Стало, пусть второй гроб моим будет.
- Четвертый, дедушка…
* * *
Алена шла и шла, истребив из головы ненужные мысли о своей слабости и неудачливости, а более всего - о Дунюшке. Может, и от ее мыслей исходило зло - трудно, а то и вовсе невозможно было это понять, и тем более следовало остеречься. Не мыслями следовало сейчас Алене развлекаться, а, меря путь прочтенными молитвами, отыскивать Устинью Родимицу, она же - Кореленка, снимать проклятье, а тогда уж помышлять о том, как возвращаться в Москву и выручать из беды любезную подружку.
Дед Карпыч, царствие небесное его душеньке, всё за Алену придумал - и то, как сынка своего, Петра Данилыча, вокруг пальца обвести. Вовсе незачем было знать промышленнику и купцу Кардашову, что Алена отправилась за тридевять земель к старой колдунье. Потому и внушила Алена Петру Данилычу, что сразу в дом к свекрови ей ехать не след, все-таки чуть не год пропадала, а остановиться нужно в девичьей обители, чтобы там покаяться во всех грехах и убедить матушку игуменью стать посредницей между ней и купчихой Калашниковой. А черницы - они сообразительные, игуменья Александра же, хорошо зная Алену, найдет нужные слова и сумеет утихомирить Иннокентьевну.
Алену с узлами, собранными ласковой Афимьюшкой, всё зазывавшей поскорее возвращаться, доставили в Моисеевскую обитель. Отвез ее Степан Петрович, а был он, видать, не в батьку - простодушен. Алена вошла-то в ворота, а вышла тут же в хорошо ей известную калитку. Только ее и видели! Успела лишь поставить в церкви свечку за упокой души раба Божия Данилы.
На торгу свела она знакомство с бабой, продававшей пироги, и уговорилась на время путешествия (бабе сказала, что идет на дальнее богомолье по обету) оставить у нее всё лишнее. С собой же Алена взяла деньги - всю ночь зашивала медные денежки, которые - в шов, которые - в подол. Весь летник, всю телогрею расшила медными узорами!
Сперва Алена шла с богомольцами и богомолицами, что направлялись в Псков, потом - с теми, что домой возвращались. Выбирала старушек, поскольку еще не набралась после родов силы, да и мало ей, комнатной девке, в жизни ходить довелось. Лишь за Порховом оказалась она одна. Да уж недалеко оставалось…
- Бог в помощь! - с тем Алена поклонилась двум женщинам, что шли навстречу с полными кузовками грибов, покрытых листьями.
- И тебе бог подай, желанная, - отвечала старшая из них.
- Далеко ли до Ясок?
- А вон мимо леса тропкой пройдешь, потом - через поле, там будет тебе речка Шелонь, пойдешь бережком вниз по течению - тут и будут Яски.
- Спаси господи, - отвечала Алена монашеским обычаем и поклонилась в пояс.
- Помолиться идешь, девушка? - спросила другая грибница, помоложе.
- И помолиться тоже, - сказала Алена.
- Это ты хорошо надумала, - одобрила старшая. - Там недавно срубили новую церковь, образа издалека привезли, царские врата в самом Пскове заказали резать. Мы туда теперь будем по праздникам ходить.
- Церковка еще не намоленная, - подлаживаясь под тон старшей собеседницы, добавила младшая. - Батюшка приехал недавно - строгий, говорят! Баб так на исповеди пытает - страсть! Всё ему расскажи, во всем повинись, и что было, и как! И епитимьи накладывает - одна другой суровее! Разве ж я не вольна со своим венчанным мужем…
- Цыц, нишкни! - призвала ее к порядку старшая женщина, видать - свекровь. - Кто ж им, дурам, виноват, что языки без костей? Сами на себя хулу возводят - а потом и жалуются. Вот Анисье-вдове и досталось - по сто и сорок поклонов что ни день класть. А за что? Сон срамной видела, на исповеди сдуру рассказала, а батька как загомонит - в себе блуд творишь, окаянная! И назначил - сто и сорок поклонов! Что ни день! А бабе - за пять десятков, отяжелела, колени не гнутся! Ох!..
Спохватившись, что рассказывает эти страсти незнаемой богомолице, свекровь (а может, и не свекровь, однако ж и не мать) быстро закрестила грешный рот и замолчала.
- Прости, господи! - стараясь, чтобы в голосе не было ни малейшей укоризны, произнесла Алена. - А что, жива ли еще в этих краях Устинья Родимица? Ее еще Кореленкой прозвали.
- Родимица? - Обе грибницы, старая и молодая, переглянулись.
- На что она тебе, девка? - грубовато спросила та, что старше.
- Проклятье снять, - честно отвечала Алена.
- Ох, на это она горазда! Что наложить, что снять! Ну, девушка…
- Укажите дорогу - век за вас Бога молить буду, - попросила Алена.
- Раз уж ты в храме Божьем не смогла проклятье отделать… Сильно, видать, тебя порушили! Ладно, велик Бог… попущает… - загадочно сказала старшая. - Ступай, как сказано, только не вниз по течению пойдешь, а вверх, и пойдешь ты, раба Божья, пойдешь… пойдешь… Увидишь - речка в Шелонь впадает, Северка. А там уже будет лес густой и непроходимый.
- Там мужики наши рубят и в самый Порхов сплавляют, - добавила младшая.
- Да, так, стало быть, Северку вброд перейдешь, потом дальше, дальше - и увидишь вдоль берега малинник. Ты иди краем малинника и поглядывай - когда будет тропочка, есть там такая тропочка, и по ней выбредешь на заимку. Поляна там большая, на поляне изба и мовенка чуть подале, плетнем огорожены, и сухая береза у плетня. Только гляди, девка! Мы-то тут всяких бесиц и чертовок повидали, прости господи… Гляди - сама ей, Родимице, чего попросит - дашь, она подарки любит и тем, кто ее жалует, не вредит, а если она чего в подарок предложит - и боже упаси принять! Скажи - у кого, мол, взяла, тому и возвращай!
- А почему нельзя принять, матушка? - перебила младшая, по обращению слыхать - не родная дочка, а всё же сноха.
- А потому, что зажилась Родимица, помирать пора. Бабы к ней третьего дня бегали, у Настасьи Ереминой порчу на коровушку Любка-шелапутка навела. Видели - совсем плоха стала. И нужно ей перед смертью свою бесовскую силу кому-то передать. Иначе ей не помереть. Будут ее черти мучить и корчить! Говорят, одного колдуна так-то мучали - раздергали мясо по клочку! Наутро добрые люди пришли - а дверь изнутри приперта. Выбили - а там! Голые косточки, девка, и ошметочки по стенкам! Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь! Сохрани, Господи, защити, Господи, укрой, Господи, рабу Божию Катерину, рабу Божию Неонилу и рабу Божию… как тебя, девка?
Это Катерина спросила шепотом.
- Аленой кличут.
- И рабу Божию Алену! Шел Господь с небес, нес животворящий крест, этим крестом мы огорожены кругом, одесную и единую, спереди и сзади, да побежит вся рать врагов от моего креста, вот тебе ключ и замок - замыкай, святым духом запирай!
Отродясь не слыхивала Алена такой странной молитвы. А когда Катерина, перекрестясь, трижды сплюнула через левое плечо, Алена поняла, что мало еще здешний батюшка строжит ясковских баб.