- Я так полагаю, преставится - святым будет, - прошептала баба. - Всякую тварь разумеет! Всё выслушает, пожалеет, ласковое слово скажет… А живет в дупле древесном, не то что наш… Беги, девка! Наш-то грозен!
И сунула на прощание Алене горбушку.
* * *
Исполнив наказ строгой бабы, Алена отыскала и заводь, и гнилые бревна, и в лес углубилась, но ничего, похожего на заимку, ей не попалось. Она уж подумала, что заблудилась с непривычки, и хорошо еще, что не случилось поблизости, как возле болотного острова, место спорчено, болью скорчено.
Оставалось одно - подать голос.
- Батька Григорий! А, батька Григорий? - негромко позвала Алена, но молчание было ответом.
- Батька Григорий! - крикнула она уже громче.
Никто не отозвался.
Алена рассердилась. Ведь по всем приметам загадочный поп должен был обретаться где-то здесь.
- Батька Григорий! - завопила она что было сил и злости.
Тут уж без ответа не обошлось - ветер прошумел вверху по кронам, малый ветерок пронесся низом, пошевелив отягченный вшитой медью подол.
- Да не гомони ты… - явственно услыхала Алена недовольный ворчливый голос. - Ступай вон по тропочке…
Тут же и распахнулись кусты, явив ту тропочку, не больно нахоженную, однако заметную.
- Ты - кто? Сделай милость, покажись, - попросила Алена, растерявшись от такого чуда.
- Опосля уж… - проворчало не так разборчиво. И даже трудно было сказать - впрямь проворчало ли или померещилось.
Алена пошла по тропочке и вышла на полянку малую, где явно кто-то хозяйничал - было расчищенное от травы кострище с угольками.
- Батька Григорий! - снова крикнула Алена.
- Тут я, свет! - непонятно откуда ответил молодой голос. - Сейчас выберусь.
- Где ты, батюшка? - в великом недоумении спросила Алена.
- А в дупле, чадо.
И точно - стояло на краю полянки толстенное сухое дерево, так что Алене затруднительно было угадать, липа то, осина или что иное. На высоте сажени так в полторы, оно было обломано, и отломки торчали вверх, словно многие острия огромного гнилого зуба. В дереве-то и зашебуршало. Алена обошла его и увидела, как из узкой высокой щели лезет наугад на свет божий, шаря каменную приступочку, грязная босая нога.
Из дупляной темноты показалось и голое исцарапанное колено, и тощее бедро, и остолбенела Алена, сообразив, что диковинный батюшка сейчас явится перед ней вовсе телешом.
А время, между прочим, к такому вольному хождению не располагало. Кончался сентябрь - добрые люди уж добывали из сундуков и перетряхивали зимние наряды. На Алене была поверх двух сорочек телогрея с меховым ожерельем - и то ей жарко не казалось.
Тот, кто в конце концов выкарабкался из своего дупла, более всего напомнил ей малую фигурку в рукописной книжице "Книга - любви знак в честен брак", что сочинил ученый чернец Карион Истомин по случаю венчанья Дуни с государем. Только холстины портище было наверчено у него вокруг бедер, и всё.
Оказался он невелик ростом, малость повыше самой Алены, худ и угловат, с волосами бледно-соломенными и не густыми, с прозрачной бороденкой, с мелкими чертами маленького личика, с торчащим крошечным носишком, но при том лоб дупляного жителя был круто выпуклым и удивительной величины, хотя не за счет плеши - батька Григорий оказался молод, едва ли двадцати лет от роду.
На узкой безволосой груди висел большой медный крест, какой и на обширном брюхе ясковского попа не казался бы малым.
- Так это ты, что ли? - глазам своим не веря, спросила Алена.
- Я, свет.
Юный батюшка застенчиво улыбнулся.
И дивно было, что звать его батькой Григорием, а не так, как бы следовало, - Гришаткой.
- Что ж ты так-то - без ряски, без порток? - вовсе осмелев, осведомилась Алена.
- Ряса ли нужна праведнику? Вон на Москве иереи не только что в шелковых рясах - на откормленных конях катаются в богатых колымагах! - возразил батька Григорий. - И брады свои благовониями умащают! А что, свет, коли нищий грешник к такому иерею придет - будет у грешника вера к тому иерею?
- Будет! - из единого упрямства сказала Алена.
- Вот и в иудеях была вера к фарисеям, которые ходили в виссоне умащенные. А пришел Господь наш в рубище - и не признали они его.
- Так то - рубище! Я рубище на образах видала! Рубище - оно долгое, и верх, и низ прикрывает, а не лоскут убогий!
- Не лоскут, а чресленник! - поправил батька Григорий. - А ты, свет, сюда пререкаться пришла или у тебя до меня дельце есть? Коли пререкаться - уйду я от тебя, от греха подальше, к себе в дуплецо.
Говорил он не то чтобы грозно, а так, что ясно сделалось: как скажет, так и будет.
- Погоди, батюшка! - удержала его Алена, хоть и странно ей было так обращаться к полуголому парнишке. - Бабы меня научили к тебе пойти! Исповедаться мне нужно, а в Ясках поп меня прогнал. Ты рукоположен ли? Исповедь можешь принять?
- Рукоположен, свет! - Батька Григорий перекрестился. - Рукоположен в дьяконы двадцати лет с годом, и по прошествии года в попы поставлен.
- Небось, и приход получил?
- Получил, свет. Что тебе еще знать надобно?
- Да уж больно ты молод… Прости… - повинилась за свое любопытство Алена. - Что ж ты не в приходе, а в дупле сидишь?
- Господь мне путь указал, - строго отвечал батька Григорий. - Ну, говори, свет, да присядем. Тут у меня канавка выкопана у костерка, чтобы сидеть, в нее стопы опустивши. Грешен - удобство себе сообразил…
- Как же ты зимой-то будешь, батюшка? - усаживаясь, спросила Алена. - Замерзнешь ведь! И помрешь без покаяния!
- Без воли Божьей не помру. А пострадать надо. Вон преподобный Феодосий Печерский - слыхала, чай? С него монашество на Руси повелось. Так он был великим постником и молитвенником. В летние ночи уходил на болота, обнажал свое тело и отдавал его в пищу комарам да мошкам, кровь текла по нему, но он рукоделием занимался и псалмы пел! Вот где святость-то! А вкушал только хлебец сухой и вареную зелень без елея.
С тем батька Григорий уселся с Аленой рядышком.
- Какие комары тебе да мошки? Зима ж на носу!
- Комары - летом. А вот преподобный Павел Обнорский подвизался в Костромских пределах у преподобного Авраамия Чухломского. И ушел он в Комельский лес, и в дупле липы устроил себе келью, и жил там три года в полном безмолвии. Три года, свет! Как же он-то не замерз?
- Должно, у него теплая ряса была, - отвечала Алена, но более спорить не стала, чтобы батька Григорий не вспомнил еще какого преподобного, что спал в сугробе телешом. - Так вот, батюшка, исповедаться хочу. Грешна я.
Юный батюшка отодвинулся чуток, чтобы удобнее повернуться и поглядеть Алене в лицо.
- Ты - нездешняя, - сказал он. - Здешних-то в Ясках во храме без затей исповедуют. Коли был бы у тебя обычный грех - ты бы в своем приходе и каялась. А раз сюда забрела - надо думать, тут грех и приключился. Давнего-то у тебя вроде быть не должно. А то я вас, баб, знаю. Иная прибредет старушечка, в чем душа держится, ревет в три ручья - отпусти, батюшка, грех! А что за грех? А в молодые годы с кумом блуд сотворила, прости господи! Пятьдесят лет молчала, неведомо чего боялась, как помирать пришло - освободиться решила… Так что грех у тебя, чую, не бабий…
Пока он говорил, Алена взирала на него с удивлением. Голосок его мальчишеский, резковатый, иным вдруг сделался - похожим на густой голос рассудительного Петра Данилыча. И всё же звать дупляного жителя батькой Григорием было ей странно. Хотелось ласковее, приветнее - Гришатка, Гриша…
- Не бабий, нет… - Алена вздохнула. - Ты, батюшка, Устинью Родимицу, которая Кореленка, знал?
- А то как же! Мудрая баба, корешки отыскивать меня учила, травки, грибы… Я-то и позабыл, какой гриб добрый, какой нет, а она учила…
- Померла Кореленка.
- Царствие ей небесное, - ничуть не удивившись и не расстроившись, отвечал Гриша. - Годы уж были немалые. По добрым ее делам ей да воздастся!
- Какие добрые дела? - Алена вскочила, но не смогла шагу ступить в узкой канавке и шлепнулась обратно. - Она же ведунья была! Ее перед смертью нечистая сила мучила! Кровь у нее по всей коже выступила! Пламя адское изнутри ее жгло! Грешницей она была великой, а ты…
- Молчи, - тихо и строго сказал батька Григорий. - Молчи. Кто грешница, кто нет - одному Господу ведомо. Не нам судить. Наше дело - пожелать ей, чтобы Господь судил по милосердию своему, а не по своей справедливости. Померла ведь она?
- Померла! Да только…
- Значит, принял ее к себе Господь.
- Ее-то принял! - чуть не плача, закричала Алена. - А я? А меня?..
- Ты-то тут при чем?
- Да она ж мне силу свою колдовскую передала! Потому и померла спокойно!
- Не могла она сего сотворить, - уверенно сказал батька Григорий. - Ибо нет колдовской силы, а есть сатанинское внушение, будто человек той силой владеет. И глупые бабы про себя так говорят, чтобы их соседки боялись. Сила же - у Господа!
- А у сатанаилов разве и вовсе силы нет? - удивилась Алена.
- Есть невеликая, и потому они ею делиться не станут. Так что угомонись, свет. Ничего тебе Устинья перед смертью не передала.
Алена призадумалась.
- А змеи? - вдруг вспомнив, спросила она.
- Какие змеи?
- Когда я с заимки убежала, вокруг меня змеи на берегу собрались. Земли под ними не видать было, так и шуршали, так и шуршали!
- А ты, свет?
- А я? Не знаю - закричала, может. Опамятовалась - лежу на бережку…
- И ни одной змеи?
- Ни одной… - удивленно повторила Алена. И точно ведь - подевались они куда-то…
- Это тебе было сатанинское наваждение, - спокойно объяснил дупляной житель. - Вот послушай, свет, как всё получилось. Ты видела, как Устинья помирает, а когда она померла - прочь бежать кинулась без памяти. А нечистый - он тут как тут. Учует чью-то слабость - и сразу вмешаться норовит. Он тебе и послал видение, чтобы ты вообразила, что Устинья тебе силу передала и что та сила окаянная в тебя вошла.
- Для чего ж ему это? - Уверенный голос Григория и впрямь внушил Алене надежду, что страхи ее - пустые.
- А вот для чего. Ты уверуешь, будто и впрямь сильна, примешься ну хоть бы ворожить, а он тебе на первых порах помогать станет. Пока не вознесешься духом, не захочешь у бояр в чести быть. Тут-то он и приготовит тебе западню, всё смешает, всё переврет, и ты же виноватая выйдешь. Станут разбираться - из-за кого смута? И обнаружится - из-за рабы Божьей… Как тебя, свет?
- Аленой кличут.
- Из-за рабы Божьей Алены. И призовут к ответу! Тут-то и понадобится тебе силушка, ан ее и нет! И окажется, что все-то у тебя было - бесовское наважденье, а правда - в том, что впереди у тебя муки тяжкие. И ладно бы за веру пострадать, а то - за дурость свою! Мало ли баб-ворожеек так-то под кнут угодило? Поняла?
- Поняла, батюшка!
В подтверждение Алена закивала. И впрямь, юный отшельник складно и внятно всё ей растолковал. Даже не исповедь у них получилась, а беседа приятная, и смотрел на нее батька Григорий голубыми светлыми глазками ласково, и улыбнулся ей ободрительно. Ввек не знала Алена, что и такие попы бывают.
- Ну так довольно с тебя? - спросил он.
- Довольно, батюшка.
- Так ступай, свет, и впредь не греши, сама на себя поклепа не возводи. А я в дупло полезу, правило исполнять. Я там стою на коленках и тихонечко молитвы читаю, и образа у меня там прилажены.
- Дивно… - прошептала Алена.
Худая рука протянулась над ее головой, неторопливо ее перекрестила.
- Ступай с богом.
Алена выбралась из канавки, поклонилась батьке Григорию, повернулась да и пошла. На душе сделалось ясно и радостно. Как-то так исхитрился поговорить с ней юный батюшка, что многие печали позабылись, и дал он ей хоть и ненадолго, а мир душевный.
Мало к кому испытывала Алена такую благодарность. Умел, умел говорить с глупыми бабами лесной отшельник! Неудивительно, что в Ясках к нему послали. Вот только зима скоро - ведь замерзнет Гриша в дупле, истинно - замерзнет… И отойдет во сне с улыбкой ласковой на бледных устах - может, из всех погибелей это и есть наилучшая?..
Диковинное настроение навеял Алене Гриша. Даже смерть приятной показалась. Однако покоя просветленного хватило ровно настолько, чтобы, выйдя к заводи, прислушаться к дальним голосам.
Шло по лесу немалое количество народу с шумом и гамом, и слышались тот шум и гам всё ближе, и вдруг стало Алене ясно, что люди идут к дупляному жителю, однако намерения у них скверные.
Они приблизились к заводи, и вдруг общий гомон перекрыл густой прекрасный голос:
- Да точно тут ли, православные?
- Тут, батюшка, тут он угнездился, блядин сын! - наперебой отвечали мужики.
Вскоре и сами они появились у заводи во главе с ясковским попом.
Из возмущенных речей Алена поняла, что произошло.
Ясковские и прочие окрестные бабы повадились бегать к батьке Григорию да к Устинье Кореленке со своими бабьими заботами и печалями. И речка Северка с берегами негласно считалась ее малой вотчиной, туда без лишней нужды мужики не совались, побаивались - а ну как напустит со зла нестоячку? Ходи потом к старой ведьме на поклон… Но вот стало известно, что она померла. И тут же случайно обнаружилось, что захожую богомолицу, известившую об этом, кто-то из баб послал к лесному отшельнику.
Ясковский поп разразился гневной речью против дупляного жителя, к которому уж и странниц посылают, а случившиеся при том мужики, тоже недовольные бабьей беготней, но уже по другой причине - мало кто из них видывал тощенького да немощного батьку Григория, но что молод да ласков, сами бабы разнесли, вот мужикам и лезло в дремучие головы непотребное, - бурно своего попа поддержали.
И, осмелев, отправилось их, мужиков, с два десятка, вслед за попом - истреблять отшельника, что осмелился переманивать и без того не больно богомольную паству.
Толпа малость задержалась у заводи - поп не решался мочить в воде дорогой подрясник, мужики заспорили, кому переносить батюшку на закорках. Алена же развернулась - и бегом к поляне.
- Батька Григорий! - позвала она, постучав для верности по стволу. - Вылезай скорее! Там мужики по твою душу идут! Не вышло бы худа!
В щели появилось маленькое бледное личико.
- О чем ты, свет? Чем я мужикам-то не угодил?
- Их ясковский поп ведет! - торопливо объясняла Алена. - Зол он на тебя очень! Гляди, не сожгли бы тебя в дупле, как еретика в срубе!
- В дупле? - Батька Григорий призадумался и вдруг улыбнулся. - Ну, слава те, Господи, - сподоблюсь огненного крещения! Вот любо-то!
- Да ты что - умом тронулся? - как на младшего, прикрикнула на него Алена. - Вылезай скорее, образа с собой забирай, и убежим! Кричат же - сожжем, и с дуплом вместе!
- Нет! - твердо сказал отшельник. - Коли выпало мне пострадать за веру, то и пострадаю. - Ты - беги, свет, а я с места не сдвинусь. Пусть приходят.
Алена закусила губу.
Неизвестно, что знал батька Григорий про огненную погибель, а Алена, живя в Верху, всякого об этой казни понаслышалась. И девки, что бегали глядеть, как жгут живьем в срубе колдуна Дорошко, такого наплели про его предсмертный вой, что у всех, кто их слушал, в ушах завыло…
Вдруг ей показалось, что если хорошенько попросить - дупляной житель выберется наружу. Она опустилась на колени и заговорила так ласково, так жалостно, словно с младшим братцем любимым, как ежели бы он у нее был:
- Гришенька, светик, да что же ты делаешь? Да зачем же ты раньше времени помирать собрался, да еще такую муку терпеть? Гришенька, вылезай оттуда, мы спрячемся, ты же знаешь тропки!
И не заметила Алена, как позабыла уважительное обращение к юному батюшке.
- Беги сама, Аленушка! - был ответ из дупла. - А я пострадаю!
- Я те пострадаю! - прикрикнула на отшельника Алена и с неожиданной силой вцепилась ему в руку.
Сопротивляясь и не желая покидать дупла, батька Григорий ухватился изнутри за ствол, да, видно, прогнило его жилище насквозь - и не так чтоб сильно потащила его Алена, а рванула порезче - и вынула из убежища вместе с немалым пластом коры. Чуть они вдвоем, и с корой в придачу, в обнимку не покатились по полянке да не влетели в кострище.
- Образа! - вскрикнул, барахтаясь, батька Григорий. - Образа наземь рухнули!
И, высвободившись, метнулся к дуплу, в которое теперь можно было попасть не через узкую щель, а через целые ворота.
Алена вскочила на ноги и увидела наконец устройство дупляного жилища.
Пол был весь покрыт трухой, отшельнику по щиколотку, и лежала на трухе рогожка, которой, он, надо думать, покрывался, когда засыпал, свернувшись клубочком.
Сейчас же батька Григорий, стоя на коленях, обдувал два темных небольших образа, которые от Алениного рывка и впрямь свалились. Труха попала за грубые оклады, откуда ее не то что дуновением, а, пожалуй, и тонкой иглой было не выковырять.
- Бежим, Гришенька! - воскликнула Алена. - Вот же они идут! Я уж голоса слышу! Ведь пожгут тебя, дурного!
- Поздно! - отвечал Гриша. - Пришли уж. Держи образ.
И впрямь - поздно было. На полянку ввалились мужики. Расступились, выпустили вперед попа, и он встал, широкий да сопящий - видать, не привык по лесным пригорочкам шастать.
Гриша, держа перед собой другой образ, шагнул из дупла им навстречу.
- Срамотища-то! - изумленно воскликнул кто-то.
- Ты и баб так встречаешь - без порток? - глумливо поддержал другой мститель. - Оно и сподручнее!
- Тако повелел Бог и Исайе ходить нагу и необувенну, - звонко и уверенно произнес юный батюшка. - И Иеремии обложить чресленник о чреслех, и иногда возложить на выю клади и узы, и сим образом проповедовать. И Осии повелел пояти жену блуждения и паки возлюбити жену, любящую зло и любодеицу!
- Батька Пафнутий! - воззвал к попу первый мужик. - Чего это он про любодеиц?
- Кто про что, а вшивый - про мовню! - вмешался глумливый голосок, и мужики, хоть не желали, а рассмеялись.
- Ты ли тот еретик, что живет в дупле и кличет себя Гришкой? - для верности уточнил ясковский поп.
- Григорием, не Гришкой, меня покрестили, а не сам себя кличу, - возразил Гриша.
Алена, пока еще не замеченная мужиками, выглянула из дупла.
- Гришка, стало быть, мал еще Григорием величаться. Может, и по отчеству тебя чествовать? - глядя сверху вниз, осведомился поп.
- У Господа отчеств мирских нету, все мы - его, Божьи дети и одно нам отчество - Божьи, - отрубил Гриша. - А иное всё - от нечистого!
Алена так и ахнула.
Батька Григорий сам набивался на огненную погибель.
Ясковский поп Пафнутий от такой наглости даже рот приоткрыл.
- Ну, ты, еретик!.. - загремел вдруг он, тыча перстом в бесстрашного Гришу. - Писание толковать взялся! Да кто ты есть, чтобы Писание толковать, пес? Кто тебя рукоположил? Шатаешься меж двор, аки шпынь ненадобный! Людишек смущаешь! Баб беспутных привечаешь! Ишь, в дупло забрался, святитель голоштанный! Может, у тебя там и теперь девки зазорные?
- Это в тебе сейчас бес говорит, - спокойно и даже с сочувствием отвечал Гриша. - Силен бес-то, а? Всего ему мало! Погляди, каково чрево тебе твой бес напихал! В двери-то как пролазишь, бесталанный? А я живу чисто, в посте да в молитве, за то ко мне православные и тянутся…