- Пойдем! - Алена сдвинула бровки, посмотрела со всей строгостью и жесточью. - Где жить будем - это моя забота.
- Зачем я тебе, бесталанная? - Рязанка вздохнула.
- Учить меня будешь. Ну, приросла ты, что ли, к полу? Корни пустила? - прикрикнула Алена.
Рязанка медленно поднялась.
- А чего тебя учить. Всё ты уж и сама познать можешь…
- Ага! Учуяла!..
Алена встала против нее, глядя в единый глаз.
- А скажи, Никитишна, когда ты чарочки взять отказалась, когда беду мне накаркала, - ты про мое проклятье знала?
- Видно же было.
- Значит, видно было…
Рот у ворожеи приоткрылся, она коротко вздохнула - и ничего уж более не сказала. Лишь кивнула.
Видя, что Степанида Рязанка никак не отойдет и никак не осознает себя живой, Алена сама взялась хозяйничать - полезла в сундук, выгребла всю тряпичную казну, достала и плат - увязать образа.
Ворожея кое-как поднялась, и тут оказалось, что ей зашибли ногу.
Видя, что Алена взялась за дело решительно, Степанида указала ей, где припрятаны деньги, а сама собрала в другой узел колдовское свое имущество - травы, деревянную ступку с пестом, сверточки какие-то, укладочки, пузырьки темного стекла.
Алена, видя, что ворожея еле движется, подхватила оба узла с вещами да с образами, присела - на добрую дорогу и повела Рязанку из дома прочь.
Нога ногой, а силушкой Бог Степаниду, в отличие от маленькой Алены, не обидел. Она как налегла плечом на дверь, так и проложила им обеим дорогу, вот только что Алене с узлами всё равно пришлось боком протискиваться.
На дворе не унимался ливень.
Степанида принюхалась.
- Гроза, что ли, грянула?
- Гроза, - подтвердила Алена.
- Не время вроде.
- А кабы она времени дожидалась, домишко твой сгорел бы, как пук соломы, и с тобой вместе.
Почему-то слова эти прозвучали на редкость сердито.
Видно, Алена не только была недовольна Степанидой - ишь ты, дождь спасительный ей не угодил! - но и предвкушала удовольствие от шлепанья с тяжестью под ливнем.
Постояв под стрехой, она вдруг поставила узлы, вытянулась, что хватило росточка, и достала серп, охраняющий от порчи и нечистой силы:
- Негоже его тут оставлять.
Дождь крепко шуганул баб и разогнал со слободских улиц детей. Но Алена со Степанидой всё же остереглись идти улицей. Степанида показала, как можно убраться отсюда огородами.
Когда они, отойдя сотни на три шагов, вконец промокшие, остановились постоять чуток, невзирая на ливень, - Алене узлы ладони резали, у Степаниды нога болела, - то ворожея единственным своим глазом углядела такое, отчего задышала громко и стала тыкать в Алену пальцем:
- Глянь, глянь! Это что же такое деется? Господи Иисусе!
Деялось воистину диковинное - стоило бы им обеим пройти еще шагов с десяточек, и вышли бы они из-под дождя вовсе.
Грозовая туча висела над слободой, ее лишь и поливая, а вокруг было сухим-сухонько.
Отойдя и подняв глаза к небу, Степанида это явственно и увидала.
- Что деется, что деется… - проворчала Алена. - Пошли отселе, пока вся слобода не задумалась - что деется…
- Алена… - как-то неуверенно произнесла Рязанка. - А ведь тебе такое досталось!..
- Идем, Никитишна, - приказала Алена.
И они ушли огородами, и дали крюка, и выбрели бог весть где, а оттуда уж направились к Гончарам, где Алена случайно отыскала близ Красного холма, на краю гончарной слободы, не то чтобы брошенную, а временно не нужную хозяйке избу. Хозяйка та, пожилая вдова, повадилась летом уходить на богомолье и однажды дошла до самого Киева. Теперь, когда того гляди начнется распутица, а ее всё нет и нет, сноха, смотревшая за избенкой, поняла, что свекровь переждет слякоть в богадельне при какой-либо обители, а по снежному первопутку и явится. Алена и уговорилась, что до прихода богомолицы поживет, и две гривны задатку дала, да еще за обзаведенье особо уплатила - за мисы, бочата, ковши, ложки, всякую кухонную утварь. На вопрос же, кто такова, отвечала, что ее, убогую вдову, мужнина родня со двора согнала.
Дешево снять избу удалось и еще по одной причине - место было низменное, время от времени Москвой-рекой затопляемое. Зосимо-Савватиевскую мужскую обитель, нерасчетливо выстроенную поблизости еще при царе Алексее Михайлыче, пришлось перевести куда подальше, говорили, что братию отправили в город Бронницы, одни стены остались. И грозились старики, что нынешней осенью как раз и следует ждать потопа.
В эту избу и привела Алена Степаниду Рязанку.
По дороге они почитай что не говорили - так торопились. В избе тоже всё о хозяйстве. А когда повесили Степанидины образа, когда засыпали в горшок-кашник пшена и сунули в небольшую, да варистую печь, выставила Алена на стол лакомство, на торгу купленное, - малый горшочек рябины, в меду томлённой. Когда еще та каша поспеет! И две деревянные ложки выложила.
- Потом сходим, рыжиков соленых прикупим, капусты квашеной, маслица конопляного, - сказала хозяйственная Степанида. - Огурцов соленых…
- Огурцы в сенях, в бочонке, - сообщила Алена.
- Вот и ладно, я тебя калью научу варить на огуречном рассоле. Рыбная калья с икрой - такую только царю подавать, - Степанида крепко уселась на лавку и уставилась на горшочек с рябиной с некоторым сомнением - нелепо вроде бы начинать трапезу со сластей…
Но Алена за последнее время привыкла есть лишь то, что покупала на торгу, были же это главным образом сладкие пироги, пряники, леваши и даже пастила. И пока еще не скучала по вареву да похлебкам.
Она подцепила ложкой рябины и, прошептав "Господи, благослови ести и пити…", принялась уплетать ее без хлеба. Степанида проводила взглядом одну ложку, другую, третью - и поняла, что если не присоединится, то ничего ей и не достанется.
Вдвоем они быстро добрались до дна горшочка.
- Благодарствую на сладком едове, - чинно сказала тогда Степанида. - А теперь сядем рядком да поговорим ладком. Я тебя хорошо помню. Что, не вышло тогда с отворотом? Не помогла моя травка-прикрыш?
- Не помогла, - согласилась Алена.
- А почему не помогла - знаешь?
- Знаю. Растолковали добрые люди. Только одного не пойму - что ж ты мне сразу не сказала?
- Да пожалела, видать…
- Не нужно было меня жалеть, - твердо сказала Алена и вышла на середину избенки. - Кабы ты хоть предупредила меня! Ты же ведала, что мое проклятье мне во всем поперек пути встанет! Я, Степанидушка, через него дитя потеряла…
- Однако ж силу нажила, - заметила Степанида. - И немалую. Как это ты грозовую тучу собрать исхитрилась?
- Силу я у ведуньи переняла. К той ведунье меня послали проклятье снимать, а она при смерти оказалась. Не могла она умереть, силу не отдав, больно ее ломало. Я и согласилась принять, - коротко объяснила Алена. - Но сила-то в меня вошла, а пути она не знает и не разбирает. И страшно мне с ней… Научи, Никитишна, силой владеть и проклятье отделать!
Сказав это, Алена поклонилась в пояс.
- Зачем ты только, девка, приняла ее? - не сказала, а простонала ворожея. - Мало тебе было хлопот? Сила-то тебе досталась - не приведи господи…
- Мало. Если б ты видела, как сатанаилы ее мучали, Кореленку… А кабы я не пришла - ее бы по клочку раздергали, мясо с костей сняли, по стенкам разметали. Если бы не приняла - я бы себе этого ввек не простила. Научи своему рукомеслу, Степанида Никитишна! Я тебе хорошо платить стану.
- Я-то поучу. С тобой-то что, глупая, будет?
- Я проклятье с себя сниму - вот что будет, - твердо сказала Алена и добавила: - С Божьей помощью. И с твоей.
- А потом?
- Не знаю. И знать не желаю! - вскрикнула Алена бешено.
- Уймись, девка… - Степанида Рязанка вздохнула. - Силу-то я в тебе чую. И дивную. Не моей чета… Моя-то - махонькая, да и то - как запросится на волю, не ведаешь, чем и удержать… Сядь. Как ту ведунью-то звали?
- Звали ее Устинья Родимица, - четко сказала Алена. - По прозванью Кореленка. Слыхали на Москве про Кореленку?
- Кореленка? Ну, девка, на Москве Кореленок немало было. Прозвание ведомое…
- Она, дед Карпыч сказал, из самой Корелы пришла, - тут Алена задумалась - а точно ли Устинья Родимица живала на Москве?
- Все они говорят, что из самой Корелы! А знаешь, что это прозванье на деле означает?
- Не-е…
- Ну, еще до поляков был на Москве Грозный царь Иван Васильевич, и пришло ему время помирать. А неохота! И послал он слуг своих верных за самый Архангельск-город, в самую Корелу, чтобы ему оттуда ворожей привезли. Там они, по слухам, самые что ни на есть, водились. И привезли ему двенадцать старых старух. Он призвал их к себе и говорит - ну-ка, бабы, что меня завтра ждет? Ворожеи посовещались, сказали. На следующий день глядит - всё так и вышло. И стали они у него жить, под крепким караулом. И, видно, надоело им это.
- Еще бы не надоело! - Алена вспомнила болотный остров.
- А царь всё не решался спросить у них, когда ему помирать. Но вот видит, что не врут ему бабы - и осмелился, спросил. И говорят они ему - царь-государь, помирать тебе… День назвали. А он им не поверил. Коли так, говорит, за вранье в этот день вас всех живьем спалят. Помирать-то не хотелось, а день они ему указали вскорости…
- Что бы им соврать? - удивилась Алена.
- Не вышло соврать. Их по разным чуланам рассадили, к каждой особо за гаданьем приходили. Не сговорились они, а если из всей дюжины одна бы соврала или две - это же сразу понятно стало бы! Ну вот, день настает, а царь бодр и весел. И посылает он своего верного слугу взять этих баб и казнить. А время было близко к вечерне. И хотят их везти палить, а бабы - в крик! День-то, кричат, еще не кончился. Царю донесли. Он перед тем, как вечерню стоять, сел с боярином в тавлеи поиграть, играл, играл, вдруг за грудь схватился, со стульца наземь грянулся. И нет Грозного царя! Правду бабы сказали. Их потом выпустили, они на Москве остались, ворожбой промышляли. А как такую бабу прозвать? Кореленка! И дочка у нее - Кореленка, и внучка. Вот и примечай. Этак, может, и я Кореленка буду, сама того не ведая…
- Ты ж Рязанка! - удивилась Алена.
- Батьке прозванье было Рязанец, Никита Рязанец, и нас, дочек, Рязанками кликали, - объяснила Степанида. - А способность-то к силе от матери наследуют. Что же нам с твоей силушкой-то буйной делать, как с нею быть?
- А я почем знаю? Скажи лучше, что платы возьмешь.
- Хоть ты меня от гибели спасла, а плату брать буду, - подумав, решила Рязанка. - Проклятье твое вот каково - твою матушку, девка, на семь гробов разделили. С семи гробов землю брали да над распутьем метали, чтобы в семь гробов она людей уложила, и каждый у нее жизни седьмую часть заберет. Ты в утробе еще была, мать как родила тебя - скоро померла, не успев никого погубить. Вот на тебя всё и пало. Как седьмой гроб исполнится - тут тебе и не жить.
- Знаю… - буркнула Алена. - Дед Карпыч растолковал.
- Дитятко твое - то, видать, был первый гроб.
- Третий… - вспомнив Дунюшкиных сыночков, Пашеньку да Алексашеньку, Алена вздохнула. Знать бы - так близко бы она к Дуниным деткам не подошла, в сибирскую украину бежала бы - лишь бы они жили…
- А первые два?
- Младенцы, ангельские душеньки.
- Уж и четвертый гроб закопан.
- То - дед Карпыч. Он нарочно меня при себе держал, чтобы проклятье его в могилу загнало, а не Афимьюшку, - объяснила Алена. - Он мне и растолковал, и к Кореленке послал…
- А он как учуял? - полюбопытствовала Степанида. - Стар ли был дедка-то?
- Стар, обезножел… У него сыну уж, Петру Данилычу, лет пятьдесят стукнуло! - вспомнила Алена.
- Данила Карпыч, стало быть? А знаешь, был на Москве такой ведун Данила - не твой ли дед?
Алена пожала плечами.
- А я в пятый гроб ложиться не хочу. Рановато мне, - продолжала Рязанка. - Губишь-то ты тех, кто тебе дорог, кому сама дорога. А мы с тобой сладимся, как купец с покупателем, ты деньги платишь, я ведовским товаром тебя снабжаю. Глядишь - и обманем твое проклятье.
- А разве можно обмануть?
- Проклятье - оно в словах заключается, и именно слово силу имеет, - объяснила Рязанка. - Кабы сказано было, что все, с кем ты торг ведешь, в те гробы угодить должны, ты бы семерых купчишек давно уж похоронила, да и сама богу душу отдала.
Тут Алена крепко задумалась.
- Берешься ли ты такое мерзкое проклятье отделать, Степанидушка? Гляди, мою силу тоже ведь можно в ход пустить.
Ворожея задумалась.
- Пожалуй, что и смогу. Но знаешь ли, Аленушка, что для того особый день нужен?
- А что за день?
- Ты ведь на Алену равноапостольную родилась? Так вот, он и нужен.
- Так то ж в мае!
- В мае, - подтвердила Рязанка. - Но к тому деньку крепко подготовиться надобно. Зиму учиться будешь, весной проклятье отделаем.
- А ранее - никак?
- Может, та твоя Кореленка и смогла бы отделать ранее, а я не умею.
- Ну, ладно…
Так и поселились вместе Алена и Степанида Рязанка. Причем Степанида не обманула - деньги у Алены исправно брала, хотя ученья пока особого не было. Сперва Алена полагала, что ведовское дело - не рукодельное, там знай сиди рядышком да повторяй, что показано. Потом сомнительно ей стало - за то ли она деньги платит, чтобы ее в церковь посылали заутрени стоять, имея при этом какие-то узелки за пазухой? Или за то, чтобы к Варварскому крестцу наведываться, узнавать у ворожеек - сменили стрельчихи гнев на милость, простили Степаниде ими же напридуманные грехи, можно ли в избенку возвращаться? Наконец она всё же задала вопросец…
- Да я уж начала, а тебе и невдомек! - рассмеялась Степанида.
- Как это - начала? - удивилась Алена. - Ты ж мне ничего еще не показала!
- А ты полагаешь, это как в рукоделии? Шов тебе показали - и шей этим швом как можешь ровненько?
- Да разве ж вообще ничего показывать не надо?
- Или растолковали, что жемчуг нужно смотреть ранним утром у окошка на северную сторону, и ты сама сумеешь спозаранку его различать?
Алена несколько удивилась - именно так ей и говорили в Светлице. Мастерицам выдавали жемчуг для работы счетом, заранее отобранный, и ежели крупный, то хранимый в снизках, где одно зерно от другого узелком отделялось. Но кто-то же подбирал эти снизки, чтобы розоватые жемчужины - особо, желтоватые - особо, а самые редкие, полупрозрачные, - опять же особо?
- Как же иначе? - удивилась она.
- Ох, светик… - Степанида вздохнула. - Кабы так - все бабы выучились бы на ворожеек! Ведь шьют-то все! И вышивают все! И кружево плетут едва ль не все…
- Им сила не дана.
- Сила… Уж и не знаю, всему ли я смогу тебя обучить, свет, потому как сила у нас с тобой разная. При моей силе - одно наставница подскажет, при твоей - иное подсказать бы нужно. Подсказать а не учить!
Алена недоверчиво на нее уставилась.
- Как это разная сила?
Степанида Рязанка громко вздохнула.
- Помнишь ли, как тучу в небе собрала да на избенку мою пролила?
- Ну?
- Как ты это сотворила?
- Со зла, - поразмыслив, честно сказала Алена. - Разозлилась на этих дур стрельчих, тебя у них отнять захотела…
- И что же, слышала ты, как туча в небе идет, уже готовенькая, и ласково ее свернуть к слободе попросила?
- Ласково? Говорю же тебе, Степанидушка, распалилась я! Меня аж затрясло! Воду увидела - лужу грязную, не воду, - гневом вся взялась, как пламенем! Мне вода нужна огонь тушить, а она вон где - в грязище! Убить ее я была готова, ту Ульяну!..
Брякнула Алена имечко - да сама и удивилась, как это оно с уст слетело.
- Ульяну, говоришь? Крута была та Кореленка, ох, крута… - пробормотала Рязанка. - Имена тебе передать исхитрилась… Вот ты яростью своей да имечком завещанным дождь сотворила, вода перед твоей силой отступила без всякого заговора. А мне пришлось целое лето вдоль берегов бродить, пока мне речка имечко свое шепнула, чтоб знать, как водицу на помощь звать, и то - лишь ласково… И по зорям бродила я, просила, слушала, и они мне имена свои раскрыли…
- Речка, зори? Имена раскрыли?
- Разве ж ты не Ульяной водицу зовешь? Это в тебе от Кореленки! Я же тебе толкую - сила у нас с тобой разная! - рассердилась Рязанка. - А ты никак не поймешь, не уразумеешь! Экая ты неурядливая!
- Не пойму, - честно призналась Алена.
- Мы, ведуньи да ворожеи, по-разному устроены, - подумав, сказала Рязанка. - Одни скорей принимать способны, а другие - отдавать. Вот я, скажем, принимаю. Я много вижу, чего тебе при всей твоей силушке увидеть не дано. Потому и гадать могу. А у самой у меня силушка невеликая. Ты же гадать не сумеешь, а порчу навести - тебе раз плюнуть. Так-то, свет Аленушка… Я - болезнь увижу и назову, а лечить порой побоюсь. Ты же, может, пальцем прикоснешься - и вылечишь. Но когда мимо тебя больной человек проходит, в тебе ничто не откликается. Вот почему я твое проклятье учуяла. Ну так что же у нас получается?
- А что получается? - напряженно соображая, переспросила Алена.
- Тьфу ты! Прости господи… - Рязанка вздохнула. - В последний раз говорю - моя сила в том, чтобы услышать, понять, принять! И мучительно это бывает, и долго, и муторно… А твоя сила на ухо туга, зато ты ее отдаешь - как огонь выхлестываешь! Я - принимаю тихонько, с благодарностью, а ты - отдаешь с шумом и треском! Вот ведь не задумалась даже, с чего тебе имечко водяное на язык-то легло… Коли это - не разница, я уж и не знаю, какой тебе еще нужно!
Алена сердито фыркнула. В отличие от рукоделий мудрствования давались ей с трудом, и она всякий раз, не понимая, злилась на весь белый свет за то, что таково сложно он устроен.
- Ну, пусть у нас всё по-разному! А куда же мне с этой силой окаянной деваться? Коли не к тебе? - спросила она. - К тем дурам, которые моей силы даже учуять не сумели? А еще ворожить берутся! Степанидушка, свет, научи хоть проклятье избыть! Далее уж сама разберусь.
- Самой тебе его всё одно не избыть, это уж мне придется, а ты поможешь, - рассудительно сказала Степанида. - Кое-чему научить могу скоренько - на пряник, на платок, на воду наговаривать. Да за тем ли ты ко мне пришла? На землю кладбищенскую, на гвоздь гробовой… Но тебе не все заговоры поддадутся, так и знай. Те, что поддадутся, служить будут верно, ты в них свою силушку вложишь. А ежели зори призывать - не отзовутся.
- Но тебе же они имена шепнули?
- А тебе бы, может, другие имена шепнули. С каждой ворожеей они на свой лад говорят, каждой иное имечко дарят… Вот знала я, как ломоту в костях на печь сводить. А свести не могла, пока зори мои были безымянные. Теперь позовут к страдальцу али страдалице, а я и в силе! И говорю…
Степанида протянула руки так, что ладони почти легли на печной бок, кончики пальцев едва-едва ощутили его, и заговорила, к Алениному изумлению, закрыв единое око: