- Я боюсь Келли. Она слишком красива.
- Но я ведь тоже слишком красива!
- Вы светлая. А она темная.
- Бросьте эти суеверия. Мне было открыто, что светлые и темные боги отличаются только формой крыльев.
- Я не видел такого в книгах…
- Значит, увидите…
- Волк
Машина шла через поле. И вдруг краем глаза Беретка заметила какое‑то движение в заснеженной траве. Она остановилась, вышла из машины и помахала рукой. Она всмотрелась. Волк бежал ей навстречу.
- Гонял зайцев, - Волк выглядел довольным.
- Как успехи?
- Вчера поймал одного, а сегодня просто согревался.
- Прибежал бы ко мне, я бы тебя угостила.
- Я волк, во–первых, - волк подумал и добавил, - и, во–вторых, тоже.
- Ладно, - сказала Беретка, - Волк, что ты можешь сказать про любовь?
- Любовь – это животная сила, толкающая к продолжению жизни.
- Так уж и животная? Человеческая, божественная?
- Одно другому не мешает. Она – сила, направленная на смысл. На смысл продолжения жизни. Но сначала она животная.
- Любовь – это просто сила… Да?
- Да, просто сила.
- А как любовь соотносится со страданием?
- Со страданием? Со страданием может соотноситься что угодно. Со страданием может соотноситься любое удовольствие, не только любовь.
- Я как‑то об этом не подумала, когда говорила о любви с Келли. Мы говорили о ревности, о страсти… но забыли про любовь.
- Бывает, что когда вы любите – вы страдаете. Но стоит ли отказываться от любви ради страдания?
- Нет, любовь – это главное.
- У вас жизнеутверждающая позиция. Любовь – это смысл. Смыслы выше страданий.
Продолжение жизни – главный смысл для людей и волков.
- Продолжение жизни – главный инструмент богов в войне с хаосом, - сказала Беретка в такт.
- Это не моя тема. Смыслы животных заканчиваются на протяжении их жизни.
- Но ведь смыслы большинства людей тоже.
- Да, люди разные.
- А какой должна быть любовь?
- Любовь должна быть свободной от всего, что есть в материальном мире.
- Всего‑то? – улыбнулась Беретка.
- Кроме тела, - добавил Волк.
- Скелет
- Почему люди не понимают друг друга, - Беретка сидела в своем любимом кресле напротив камина, - нет, я понимаю, что есть люди нелюбопытные, есть люди не информированные, есть разные терминологии. Даже языки разные есть. Но люди понимают по–разному одни и те же слова, одни и те же фразы, которые были написаны для того, чтобы их понимать.
- Вы можете назвать цвет бесконечности?
- Ярко–голубой. А Келли считает, что черный.
- А древние европейцы считали, что темно–коричневый.
- Но как это понять?
- Никак. Это можно только принять. Так они видели мир.
- Странно…
- Есть такой миф о титане Прометее. Он похитил божественный огонь и отдал его людям. В процессе этого произошло множество занятных вещей, в том числе потоп с истреблением большей части человечества, конфликты между богами, охота богов на Прометея… Кончилось все тем, что Прометея приковали к скале. Так вот, на том, что Прометея приковали к скале, европейская трагедия заканчивается. А греческая трагедия на этом моменте только начинается! Почувствуйте разницу!
Но можно задаться вопросом… А могли ли они построить свою трагедию иначе? Точно так говоря о Европе, мы можем именно так спокойно говорить, что все кончилось. У нас не осталось действий, да и не интересны уже эти действия. У нас остался пафос. В хорошем смысле. Пафос, но ничего больше. Мы можем теперь говорить возвышенные слова, но мы уже ничего не сможем сделать. Воля богов свершилась.
- Скелет, опять ты со своей Европой. Хотя нет, в этом что‑то есть. Люди понимают друг друга по–разному, потому что они сами разные. И разные люди принадлежат к разным культурам. И для кого‑то – как ты сказал – воля богов свершилась, а для кого‑то ничего еще не свершалось. Да, у кого‑то Прометей уже прикован, а у кого‑то он еще действует.
- Кто‑то направлен в будущее, а кто‑то направлен в прошлое.
- А с чего им направляться… Наверно, с того, что у кого‑то будущее есть, а у кого‑то его нет. Ну а если у кого‑то будущего нет, но он все равно направлен в будущее? Как некоторые монахи, например?
- А тогда это называется мировоззрением. Или мировосприятием. Есть позитивное мировосприятие, направленное к жизни, направленное к продолжению жизни, к будущей жизни, а есть негативное, направленное против жизни.
- О, мне что‑то вспоминается. Культы делились на аполлонические и хтонические. Первые воздавали поклонение божествам жизни, а вторые – подземным божествам смерти.
- Мировосприятие тех древних было тоже несколько иное. Границы могут быть слегка смещены. Но в общем да, это должно совпасть. Но хтонические божества обычно побеждали. И начинался закат.
- Я не представляю себе хтоническое божество. – Беретка вопросительно посмотрела на Скелета. Аполлонические представляю, а хтонические – нет. Вот так.
- Ваше восприятие тоже можно только принять. Но не понять.
- О мрак! Да как же тогда вообще люди могут понимать друг друга? – Беретка разжалась, как пружина.
- Под давлением. Только под давлением извне.
- Папуасы
На ней была белая невесомая комбинация, "о ужас!" - совершенно прозрачная. "Надо что‑то делать! Я голая! Надо делать" Она напряглась, она думала об одежде. "Думай! Делай! Главное – не проснуться!" И она снова увидела себя. Мир из голубого становился зеленым. Проявились кусты и деревья. На ней был лиф из листьев растений, и легкая набедренная повязка из тех же листьев. А на голове – венок, тоже листья. Но эти листья – она чувствовала - были живые, и держались они не понятно на чем. А на плече у нее висел ее автомат с барабаном. "Бывает же такое", - подумала Богиня, и в голове ее что‑то сработало – "Гром–труба–богиня".
Она улыбнулась, довольная собой. "Сейчас прибегут папуасы". И они прибежали. Сначала ее заметил один, молодой. Он показал на нее рукой другим, они обернулись, и, постоянно кланяясь, стали к ней приближаться. У них были короткие луки, копья и трубки, сделанные из какой‑то твердой травы. Они остановились на расстоянии, которое у людей называется безопасным, и снова начали кланяться. Потом вперед вышел один, пожилой.
- Мы пришли попросить прощения, богиня, - он поклонился.
- Я прекрасна?
- Наш язык не имеет таких слов, чтобы выразить наши восхищение и страх, он снова поклонился, остальные тоже.
- Не надо все время кланяться. И почему вы боитесь, не бойтесь, это мешает вам восхищаться мною.
- Мы восхищаемся, мы бьем в барабаны каждый день в знак восхищения богиней, но мы боимся.
- А почему именно в барабаны?
- Именно потому, что у нас мало слов… мало слов в нашем языке. Нам не ведомы другие способы, кроме как выразить наше восхищение через барабанный бой.
Пожилой папуас сделал паузу, почесал голову, поправил набедренную повязку, поправил костяные бусы у горла, хотя они висели нормально, и продолжил:
- Языки примитивных племен, типа нашего, не имеют достаточно средств для выражения восхищения божественным. В них не разработаны, например, абстрактные конструкции, которые так нравятся богам. Языки поздних культур, наоборот, имеют слишком много средств выражения, слишком много абстрактных понятий, и эти средства своей формой подавляют содержание. Хотя древние предупреждали – не умножайте сущности… А масса людей в цивилизации, если честно, мало отличается от массы первобытного племени. И эта масса начинает путаться в своем собственном, слишком сложном, великом и могучем языке.
Наше племя еще не доверяет словам. Потому мы доверяем нашим барабанам – в барабанном бое можно выразить большую гамму чувств, чем в словах. Европа тоже проходила эту стадию – когда у нее было недостаточно слов, она строила соборы. И они были божественны. Потом Европа перестала строить соборы, но у нее появилась музыка. Потом Европа исчерпала музыку, ставшую слишком размытой и абстрактной, но у нее появились слова. Потом – божественная техника. Можно заметить, что именно когда словесные конструкции были созданы, музыка европейцев перестала должным образом отражать божественное. Речь, естественно, о новой музыке, старая никуда не делась, просто ее уже мало кто мог понять.
- А чем вызваны эти переходы?
- Музыка рано или поздно выразит душу народа… А после того, как душа выражена, что еще может сказать музыка? Ведь она выразила все главное, а душа одна. После сказанного главного очень трудно сказать что‑то второстепенное. И тем более интересно выразить… Например, рано или поздно можно придумать танец со стульями. И хорошо его станцевать. Но только один раз. Потому что если выражено все, если это сделано совершенно, в повторении уже не будет смысла.
Содержание сначала никуда не исчезает – содержание божественного просто переходит из формы в форму. А потом все формы оказываются исчерпанными – и снова возникает нехватка средств выражения. За архитектурой, за языком форм приходит музыка. За музыкой приходит язык во всем многообразии своих проявлений. Но приходит время – и язык тоже умирает. В нем становится слишком много понятий, и люди оказываются не в состоянии эти понятия запомнить. Слова начинают терять свои смыслы. Но когда такое происходит – значит, и народу осталось жить недолго.
И когда все формы исчерпываются - наступает закат. Когда все формы приходят к совершенному завершению – возникают проблемы уже другого рода: люди начинают терять фундаментальные понятия. У них ведь больше нет форм, куда эти понятия можно перелить. Они теряют смыслы таких простых слов, как любовь, дружба, свобода… И содержание слов тоже. Вам это должно быть знакомо – форма остается, а содержание утрачивается. Например, тот же "Закат Европы". В этой книге академическая форма не то что исключила содержание, но она так его закрыла, что содержания практически не видно. А в самом конце, после заката, язык размывается настолько, что с помощью него становится невозможно описать не только божественное, но и простые взаимосвязи между явлениями. И тогда приходим мы и начинаем бить в наши барабаны. И история начинается по–новому. Когда‑нибудь у нас тоже будет высокоразвитый язык для выражения нашего восхищения богиней. Если богиня, конечно, позволит нам выжить.
- Я помню, что теряются глобальные смыслы… Мне темная богиня рассказывала. Но получается так, что смыслы слов, смыслы понятий исчезают одновременно с ними.
- Если нет глобальных смыслов, зачем нужны остальные? Поэтому исчезновение всех смыслов и происходит одновременно.
- Как умирает язык? Я понимаю, что произошло с "Закатом Европы". Но язык вообще?
- Например, появляются такие понятия, как "ненасильственное насилие", или "изнасилование без насилия".
- Что, даже без угрозы насилия?
- Даже без угрозы насилия.
- Но как это можно понять?
- Никак. Те, кто придумывает такие конструкции, тоже их не понимают. Они этими конструкциями пользуются. Ведь это очень часто бывает, что люди пользуются вещами, которые не понимают. А еще они путают субъекты и объекты…
- Достаточно. Лучше уж стучите в барабаны.
Он промолчал, а все остальные одобрительно закивали и замычали.
- Да… кто‑то еще не понимает, кто‑то уже не понимает… – сказала богиня, - да, забыла спросить, а чего вы боитесь?
- Мы убили твоих акапи. Мы убили твоих птиц. Мы ловили твою рыбу… Мы хотим, чтобы ты простила нас. Но нам нужно кормить наши семьи…
- Я надеюсь, они не страдали перед смертью?
- Нет, мы клянемся, не страдали, и мы не убивали больше, чем могла быстро восстановить Богиня.
- Я вас прощаю! Вы ведь соблюдаете все правила. И субъекты с объектами не путаете.
- Мы восхищены богиней. Позволь нам уйти. Нам все‑таки страшно.
- Конечно, идите.
Они не поворачивались. Они все пошли задом, опустив глаза. Только пара молодых украдкой бросила взгляды на нее. Они пятились, пока не скрылись в траве и кустах.
"Они не могут восхититься мной. Теперь понятно, откуда у богинь такая светлая грусть"
Брошенный город
Беретка проснулась, когда еще было темно. Ее настроение было восхитительным. "Все‑таки в снах я богиня! Как это божественно!" Скелет был спрятан в дальнем шкафу, чтобы не травмировать психику Полицейского. На столике в гостиной стояли пара термосов, бинокль, множество других вещей. Венцом этого натюрморта была беретта. С виду она напоминала короткую винтовку с длинным тонким магазином и широким радиатором на стволе, что делало ее ствол похожим на бочонок.
На самой Беретке был свитер в обтяжку и джинсы с высокими ботинками. На спинке стула висела теплая зимняя куртка.
Солнце еще не поднялось, когда броневик остановился в полусотне шагов на подъезде к домику Беретки. Келли и Полицейский вошли в гостиную. На Келли были длинная серая шинель с двумя рядами блестящих пуговиц, перепоясанная ремнем, на котором висели две привычные прямоугольные сумочки. Ее шапочка была овальной, из твердого держащего форму фетра, из‑под которой на уши спадала полоса черной ткани. Келли сразу подошла к столику и взяла в руки беретту.
- Тебе идет, - сонно сказала Беретка.
- Мне нравится оружие, но я не знаю, что в нем мне нравится.
- В оружии есть сила и власть. Но это не женское.
- О… нет, сила и власть – это безумно женское. Но женские сила и власть должны быть неявными, туманными, проходящими через пространство незримо, но с огромной силой. Вся сила жизни, которую олицетворяет женщина и которая олицетворяется в женщине, вся эта сила требует силы и власти. Просто женщины настолько часто получают силу и власть, что их даже не замечают и потому не ценят.
- Ценят, ценят. Ох, с утра… Хорошо, что ты уже проснулась. Кстати, именно беретта идет к твоим пропорциям.
- Где тут зеркало?
- Потом напозируешься! Собирайся, - Беретка надевала куртку.
- То, что женщины не любят оружие – вранье, - сказала Келли. Да, не все женщины любят оружие. Но самые красивые – любят. Потому что они даже если не знают, то подсознательно понимают. Оружие в равной степени атрибут и жизни, и смерти. Чтобы развиваться, жизнь так или иначе несет смерть.
- Если честно, то я больше люблю позировать, чем с ним бегать. Потому что позировать с ним – это свобода, а бегать – необходимость.
Полицейский взял беретту в руки, щелкнул пальцами по пластиковому прикладу, потом по алюминиевому радиатору ствола.
- Подделка, - сказал он, - но это даже лучше, новое понадежнее. И полегче.
- Это не меняет сущности оружия, - слегка улыбнулась Келли, и взяла автомат у Полицейского.
- Все проверьте, чтобы все было, и складывайте в пакеты, - сказала Беретка.
Беретка застегнула боковые хлястики куртки, сделав ее приталенной, а поверх беретки намотала зеленый платок.
Они вышли на улицу, держа в руках пакеты с необходимыми вещами. Небо казалось совсем низким. Падал совсем легкий, редкий снежок. Рассвет только осветил небо.
- И тучи свинцовые, и температура минус 7… мы выбрали не лучший день.
- Или это не лучший день выбрал нас… Это ведь не имеет значения.
Беретка впервые увидела броневик так близко. Он казался огромным – хотя явно был меньше автобуса. Он был трехосным, с массивными, широкими, наполовину прикрытыми крыльями колесами. Его бока и выдающийся капот были скошенными кверху, и весь он изображал из себя хищность и стремительность. Слева, рядом с местом водителя, над кабиной и кузовом возвышалась башня, и брезентовый чехол явно показывал наличие пулемета. Окна, и без того небольшие, могли закрываться железными пластинами – сейчас эти пластины были подняты, обеспечивая лучший обзор.
- А зачем броневик? Нет ли в нем избыточности? – спросила Беретка.
- Нет, нету. Мы любим чувствовать себя самыми–самыми, верно? Так вот, с броневиком в этом городе мы будем не только самые красивые, но и самые сильные… и, наверно, для кого‑то самые страшные. Как?
- Да… По–моему, да, самое страшное, что будет в этом городе – это мы.
- И это хорошо! Приятно чувствовать себя высшей силой, - ответила Келли.
- А для чего вообще этот броневик корпорации?
- Обычно на нем или деньги возят, или спецматериалы… для начала я сниму чехол с пулемета, - Келли двинулась к броневику.
- Мы похожи на банду дезертиров, - сказал молчавший до этого Полицейский.
- Тем лучше, - сказала Беретка.
---
Рассвет уже произошел, но было все равно темно. Келли была за рулем. Броневик съехал с шоссе и шел по старой, разбитой дороге. Шел очень медленно, качаясь – Келли с трудом видела дорогу, местами запорошенную снегом. Город проявлялся сквозь редкие деревья – в снежной дымке. Сначала сквозь крошечное окно броневика стали видны крыши. Потом – стены домов. Потом стены с пустыми проемами окон закрыли все пространство. Броневик проехал несколько кварталов и остановился перед лежащим поперек дороги фонарным столбом. Беретка и Келли замотали платки и шарфы и вышли.
- Господин Полицейский, не выходите из машины. Не выходите ни при каких обстоятельствах. Периодически поворачивайте пулеметную башню кругом. Келли, мы идем по разным сторонам улицы, - Беретка выглядела восхищенной.
- Откуда ты знаешь, как надо идти? – удивилась Келли.
- Не знаю… – удивленно сказала Беретка, - но это выглядит разумным.
- Даже слишком разумным. Мы так и сделаем. Мой автомат легче, поэтому я возьму рацию, - Келли перекинула ремень рации через голову, чтобы она болталась примерно на поясе.
- Пойдем открыто. Я не думаю, что где‑то сидит снайпер.
Они шли молча. Они прошли три квартала – мимо как почти целых зданий, так и мимо руин, и были просто горы строительного мусора.
- Ты что‑нибудь заметила? – спросила Беретка.
- Заметила, - ответила Келли.
- Первое, что бросилось в глаза – это почти целые дома. Это значит, что древние жили не так уж и давно. Второе – некоторые дома не рухнули, нет. Они были разобраны. Среди обломков конструкций нет балок. Эти значит, что здания демонтировали на металл. А бетонные конструкции бросили.
- Это первое. А главное?
- Этот город – как и Полис – без цвета, это главное.
Они молча прошли еще один квартал.
- Знаешь, у меня есть идея, - сказала Беретка, - мы должны найти самое высокое здание, и оттуда мы увидим, где центр города.
- Посмотри с моей стороны. То подойдет? – Келли указала на офисную многоэтажку.
- Подойдем – посмотрим. И держим дистанцию.
Они подошли к зданию. Дверей не было. Они вошли в холл, сохраняя расстояние. Шаги отдавались эхом. На полу в некоторых местах лежал наметенный снег.
- Интересно, почему нигде нет ни одного стекла? – спросила Беретка.
- Это рамы деформируются из‑за перепадов температур… вот стекла и вылетают. Я другое заметила - здесь нет дерева – возможно, оно пошло на растопку. Видишь, стены ободраны – они были обиты деревянными панелями. И провода срезаны – в них дорогой металл.