- Я знаю, что собственно Европа – это не место, где мы живем, это время, в котором мы живем. А времена рождаются, живут и умирают – точно так же, как люди. А сейчас Европа уже умерла. Сейчас Европа – это иллюзия, причем далеко не божественная иллюзия. А у мертвых нет и не может быть смыслов – по крайней мере, внутренних. А когда смыслов нет, у людей снова возникают всякие иллюзии – то боги умерли, то они сами воскресли… то снова умерли.
- Такого в этой книге определенно нет. Там есть что‑то похожее, по духу…
- По духу времени. А здесь, в этом магазине, есть эта книга?
- Да, есть. Но зачем? Закат Европы свершился. Эта вещь достаточно скучна, особенно для девушек. Читать это не стоит. Все, что могло произойти, уже произошло. Вы, в принципе, это только что как раз и сказали.
- Я ее не читала. Но я ее прочувствовала. Дух времени проходит через нас всех, верно?
- Да. Но похоже, кто‑то не обращает на него внимания, - Писатель пристально посмотрел на Беретку.
- Божественность неподвластна духу времени, а просветленность поднимает над ним. – сказала Беретка и про себя восхитилась: "Ого, как я могу",
- Каждому – свое, - Писатель впервые улыбнулся.
- Понимаете, я не знаю, что вы писали раньше. Но я думаю, что чем больше вы хотели понравиться читателю, тем менее вам нравились ваши книги. И я почему‑то думаю, что раньше вы не особо старались этому читателю понравиться.
- Все обычно начинают с нонконформизма… Сначала бросают вызов обществу, а потом пытаются повлиять на общество. Хотя какие все, единицы… Но что это за общество… и это общество – это тоже общество стандартных, унифицированных нонконформистов. Оно прекрасно знает про вызов и про нонконформизм. Хотя есть ли это общество вообще?..
- Есть. Сначала они хотят видеть в книгах себя… Потом это вызывает у них отторжение и неприязнь… Потом они вообще перестают читать книги. "На место костров приходит молчание."
- Может, общества нет, а есть только отдельные люди…
- Есть. - сказала Беретка, и ее глаза сверкнули, - Люди, которые не интересны, которые не обладают никакими талантами, не любят тех, кто интересен и обладает талантами. Но этих людей очень много. И они хотят видеть рядом с собой таких же людей, как и они. Отсюда получаются безголосые певцы, бездарные художники… Хотят видеть рядом с собой – это цемент, скрепляющая сила общества. Но если певцы и художники не столь зависят от масс, то политики зависят от масс по полной. Именно поэтому политики – самые ущербные, самые унылые люди, одержимые чувством собственной компенсации за свои ущербность и унылость. Это и есть общество.
- И бездарные писатели.
- Зачем вы так, - Беретка улыбнулось с такой добротой, на которую только была способна. – у вас ведь были достойные книги.
- Возможно, у меня что‑то с восприятием прошлого. Когда я начинал писать, я думал, что это что‑то достойное. Но когда я смотрю на них сейчас, я чувствую какую‑то ложную память.
- Ложная память возникает в результате ложных отражений в сознании. Чтобы она не возникала – вы можете смириться с чем‑то внешне, но вы никогда не должны смиряться с тем, что вам не нравится, в душе. Чем дольше вы живете, тем больше в вас накапливается отражений. Отражений, проходящих через людей, через идеи, через книги. Все отражается во всем и унифицируется, выравнивается.
- Это, конечно, не совсем закат Европы, но это очень верно. Это действительно мир зеркал. Обыватель отражается в зеркале политики, искусства, литературы – и он хочет видеть себя. Но этого мало. Он не любит себя; он требует себя в зеркале и он плюет в зеркало… Да, и я – тоже отражение в одном из зеркал… в котором ничего нет.
- Вот видите, как здорово! Напишите про это.
- Я не знаю… Как‑то менять все…
- Вы верите в богов?
- В богов… вы меня просто озадачиваете… возможно, есть высшая сущность, но является ли она личностью, или она имперсональна…
- То, что вы говорите, и есть сумерки богов.
Писатель приоткрыл рот и посмотрел на Беретку широко раскрытыми глазами.
- А я вот верю в богов. И в богинь. Потому что я везде вижу проявления божественного. Но как может быть божественное без богов? Я ведь божественна?
- Да. Именно…
- Вот видите, как все просто. Когда напишете книгу – дайте мне знать. Хотя нет, я узнаю сама – тогда ведь про вашу книгу напишут все.
- Если написать действительно интересную вещь… вы знаете, что будет как бы выбиваться из общей линии… Этой книгой можно будет кого‑то не нарочно обидеть. Это будет не понято сообществом. Каким сообществом? Да никаким, как все сообщества в этом городе, все формальные, все сообщества, вроде бы существующие здесь, даже не знают, зачем они существуют. Интересная книга… если выложить в магазине интересную книгу, то кто тогда купит все остальные, неинтересные… получится как бы нарушение писательской этики…
- Закат Европы… Закат Европы… над нашим городом погас… Вы знаете, мне показалось, что в вас тоже чувствуется закат. Меньше думайте об обществе и никогда, никогда, никогда не чувствуйте на себе вины за него. Оно‑то точно никакой вины ни в чем за собой не чувствует. До свидания, Писатель. Надеюсь, я о вас еще услышу.
Беретка встала, повернулась, увидела дождь за стеклянной дверью и подумала: "В дождь никто не покупает книги… Но ведь дождь в городе идет всегда… Нет, не всегда, иногда в нем идет снег."
- Кошки
Городской пейзаж изменился. Теперь он состоял из мрачных, обшарпанных четырех–шестиэтажных домов. "Я зашла куда‑то не туда, в какой‑то плохой район", - подумала Беретка, когда увидела совсем брошенное здание с пустыми глазницами окон. Здание было огорожено покосившимся забором, простоявшим определенно не один год. Беретка поправила сумочку с браунингом так, чтобы та была скорее–на–животе, чем скорее–на–попе.
И вдруг Беретка увидела кошку. Это была просто кошка. Среднего размера и пестрой расцветки. Кошка сидела на одном из разнокалиберных мусорных баков. Беретка повернулась к кошке, подумала, посмотрела на кошку, еще подумала и тихо сказала:
- Мяу.
Кошка посмотрела на Беретку. И ответила так же тихо:
- Мяу.
Беретка улыбнулась и спросила:
- Мяу?
- Мяу, мяу, - ответила кошка.
- Мяу–мяу, мяу–мяу, - сказала Беретка погромче.
- Мяу? мяу, - кошка тоже ответила погромче.
Откуда‑то появилась еще кошка. Она вспрыгнула на соседний бак и удивленно посмотрела.
- Мяу. – сказала Беретка, повернувшись к ней.
- Мяу, мяу, - ответила кошка.
Беретка повернула голову в сторону первой кошки, а кошек оказалось уже две.
- Мяу, мяу, мяу, - радостно обратилась к ним Беретка.
- Мяу, мяу, - ответили кошки.
Откуда‑то появился кот. Кот тоже вспрыгнул на один из баков.
- Мяу, - поприветствовала его Беретка.
- Мяу, - ответил кот с некоторым сомнением.
- Мяу, - сказала ему Беретка чисто и искренне.
- Мяу–мяу? - спросил кот, все еще сохраняя некоторую настороженность.
- Мяу. Мяу, - заверила его Беретка. А повернув голову, увидела, что кошек на баках стало еще больше. И еще пара сидели на земле.
- Мяу–мяу–мяу, - поприветствовала она всех.
- Мяу, мяу, мяу, - ответили кошки вразнобой.
- Мяу? мяу–мяу, мяу! – громко и весело протянула Беретка.
- Мяу–мяу–мяу, - ответили кошки.
- Мяу. Мяу, - поддержали их коты.
- Мяу–мяяу–мя–я-я–яу! – с восторгом выдала Беретка.
- Мяу, мяу, мяу, - зазвучало со всех сторон.
Беретка набрала побольше воздуха, и во весь голос залилась:
- Мяу, мяу, мяу, мяу, мяу, мяу, мяу!!!
- Мяу, мяу, мяу!!! - весело, в полную силу поддержали кошки.
И вдруг Беретка почувствовала что‑то не то. Беретка обернулась. За ее спиной собралось пара десятков человек, кроме того, в доме напротив были открыты окна, и из них тоже смотрели – пристально, с удивлением и любопытством. Беретка улыбнулась, засмеялась, повернулась и пошла в сторону городского центра. Кошачьи крики неслись со всех сторон. А по пути она все пыталась вспомнить: "Так о чем же я говорила с писателем?.. Похоже, о читателях, которые не читают книги…"
Охота
Первое, что она увидела – была спина. Первое, что она услышала – звон ветра. Первое, что почувствовала – тряска. Это было не легко, но она бросила взгляд на себя – древнегреческая туника развивалась на ней. "Это уже лучше! Но где я?". Она была привязана ремнями. Привязана к колеснице. "Ремни безопасности? Ха!" И как раз на ее "Ха!" колесницу тряхнуло так, что ей показалось, что ее сердце вылетело куда‑то вверх.
- Опять прозевала! – взревел возничий.
Возничий был громаден, и рельеф его мускулатуры показался ей удивительным. К тому же он был перетянут в кожаный костюм, похожий на тот, что был у Варуны. Это еще сильнее подчеркивало его силу, делая ее запредельной. Только кожа была не черной, а коричневой, и латы были не серебряными, а золотыми. Гром раздался, но не с неба, а со стороны. И тут богиня увидела, что в руках у нее лук, а на боку – колчан. И лук ее даже напугал. Его ложе было толщиной в ее руку, а черная тетива – в палец. "Так, мы с кем‑то воюем, надо стрелять".
- Стреляй же, вон он! – голос возничего было оглушающим.
И она увидела тварь. Это было определенно не животное. Это было нечто уродливое… "Я не охочусь… я не натяну лук… я не выстрелю". Автоматическим движением она вытащила стрелу… она натянула лук. Она почувствовала, насколько он тугой, насколько он тяжелый, но она вставила стрелу, натянула лук и выстрелила. "Я сильная!" Мимо! Возничий зарычал, и стегнул лошадей – лошади – а они были рыжими - неслись быстро, гораздо быстрее автомобиля. "Километров сто, однако…" И еще они прибавили скорости.
- Справа, скала! – крикнул возничий.
Она увидела это нечто. И она вставила стрелу и выстрелила. Существо взорвалось, и грохот прошел сквозь нее насквозь, ошарашив и восхитив. "А ведь мне это нравится!"
- К реке, держись – крикнул возничий и еще стеганул лошадей.
И тут та‑кто–была–в-тунике увидела, что колесница летит, лишь иногда касаясь земли, и реагирует именно на крупные неровности… и она увидела реку – и река была красной, "это кровь?", и колесница понеслась в сторону реки. Они шли каким‑то неведомым образом по откосу, под углом, но скорость была такова, что колесница как‑то держалась. И вдруг уже над ними раздался грохот, и черная колесница на черных конях пронеслась прямо над их головами. "Они просто перелетели ущелье реки над нами", - выдохнула богиня.
- Йа–аа–ааа! – раздался удаляющийся крик из нее.
"Спереди Варуна!" - обрадовалась богиня, но она не разглядела лучника.
- Не зевай!!! – громоподобно кричал возничий.
И она стреляла. И существа с грохотом разрывались в куски. И, крикнув, "держись" возничий раздавил одно из них, и снова их подбросило, будто вышибая все внутренности. И стрелы кончились. Колесница спокойно встала на ровной площадке.
- Мы проиграли! 5:11! – прорычал возничий.
Черная колесница с гиканьем, с криком "Йа–а-а–а!" - двумя голосами, пронеслась мимо и скрылась в облаках. И опять она не увидела того, кто был с Варуной – только заметила, что кто‑то был в черном. А ее возничий был совсем не злой. Он был с рыжими… нет, золотыми волосами, с усами и бородой. Теперь он улыбался. То, что это был бог, не вызывало никаких сомнений. Так проигрывать могли только боги.
- Сегодня мне определенно понравилось! Особенно тот демон, которого я размазал! Как он рванул! Ух!
- Давно мы этим не занимались, - задала провоцирующий вопрос богиня.
- Да я приезжал сюда один, но совсем не то, нет духа команды. Ведь команда – это единственное интересное, что есть в Долине демонов. О! Я тут слово узнал новое:
"трансцедентальный!" Оказывается, в некоторых религиях то, чем мы сейчас занимались, называется "трансцедентальными развлечениями богов".
- А что такое трансцедентальный?
- Не знаю; люди такого напридумывают – никакой божественной памяти не хватит, - но как звучит! - И он повторил: "трансцедентальный!"
"Да, это именно то, что называют громилой, - подумала Богиня, разглядывая возничего поближе, - но опять же, насколько чувствуется совершенство… у него все пропорционально и все ему идет… И еще он совсем не страшный, хотя человека с такими пропорциями я бы просто испугалась".
---
- А почему мы одеваемся как римляне? Похоже, мы давно не меняли стиль?
- Рим был достаточно совершенной цивилизацией. Именно в качестве формы, не содержания. И в одежде тоже. Так что с тех пор ничего нового не придумали.
- Но мы же можем выбрать любую одежду?
- Конечно. Но управлять колесницей в ней будет как‑то не божественно. Хотя ты у нас законодательница мод… Если что придумаешь…
- Но ведь колесницей можно не управлять.
- Можно не управлять. Но это не божественно. Можно вообще заставить летать лимузин. Но это будет уж совсем не божественно. Боги есть действующее начало, поэтому они должны управлять. Но управлять лимузином… лимузином обычно управляет шофер, а не тот, кто им владеет. Боги не управляют колесницей, боги правят колесницей. И в колесницу не садятся, на колесницу восходят. И в данном случае божественным является процесс, а не перемещение из точки А в точку Б. Куда поедем?
- На Луну.
- Не, кони устали, далеко.
- Тогда к людям.
---
Колесница медленно ехала по улице с одноэтажными домиками. Вдруг бог что‑то заметил и остановился.
- О! Елочка! Давай подойдем поближе!
Они снизошли с колесницы и пошли по снегу, не оставляя следов. Богиня отчетливо видела наряженную елку в хорошо освещенном окне. Бог продолжил:
- Я так люблю елочки! В старые времена люди развешивали на них кишки и головы врагов. В мою честь. А сейчас кишки заменили гирляндами, а головы – игрушками. Потому и радости у них особой не видно. Стараешься, стараешься ради этого мира.
- А давай поймаем демона, оторвем ему башку, выпустим кишки и украсим хотя бы одну елочку! Правда, они только во сне это увидят… Но хоть во сне порадуются! У них же праздник.
- Не надо. Не то время, не тот мир, они не поймут. Ты же сам это прекрасно знаешь…
Бог улыбнулся, наклонил голову и спокойно, эхом сказал:
- Конечно, знаю.
Они стояли у окна. Комната была пустой. Богиня сосредоточилась, чтобы понять. А потом медленно начала говорить:
- Вот семья. Муж, жена, мальчик и девочка. Они готовятся к празднику. Жена что‑то готовит. Она готовит слишком много. Она постоянно просит ей помогать. Она уже раздражена. К тому моменту, когда нужно будет встречать праздник, она будет раздраженной еще больше и усталой. Она всех дергает. Ее муж уже от этого устал, и он хочет выпить. Но он знает, что когда он выпьет, он не расслабится, потому что жена начнет ему за выпивку выговаривать. Они не любят друг друга. Их жизнь уныла и однообразна. Она занимается уборкой столько, сколько у нее есть свободного времени.
- Свобода – это не их уровень. Как и свободное время.
- Богам свойственны эмоции. Но богам не свойственны эмоциональные действия, - богиня самоуверенно улыбнулась.
- Божественные действия потому и божественны, что боги свободны выбрать – будут ли их действия эмоциональными или они не будут эмоциональными.
- И богам свойственно быть эмоциональными только тогда, когда они этого хотят. Некоторые люди в своих действиях подобны богам, они способны относиться к своим действиям, как боги. Но таких людей так мало.
- Мы все знаем. – бог покачал головой, - Мы знаем законы мироздания. И чаще всего нам остаются только эмоции. Боги ведь не нарушают божественных законов.
- Да… Их мальчик – он раскормлен, как свинья. Невежество. Демоническое невежество, ибо на невежество всегда слетаются демоны. Они вбивают еду в детей. Съешь, поешь, доешь… Но почему они это делают? Нет на свете ни одной книги, в которой написано, что в ребенка нужно вбивать еду. И любой человек знает, что если ребенок сутки не поест – ничего с ним не случится! И эта женщина тоже это знает! Но она все‑таки вбивает еду в ребенка. И говорить бесполезно. Знамения… Они все ждут знамений… Их собака сдохла от ожирения, какое еще знамение им нужно?
- Невежественное добро – самый популярный и самый эффективный способ инфантицида у невежественных родителей. Одержимые невежеством будут самоуничтожены как линии поколений. Это будет справедливо. Богам нужно высвобождать место для своих.
- На уровне истории самоуничтожаются народы. А на этом, самом низком уровне, уничтожаются семьи. И процесс самоуничтожения народов состоит из суммы таких малых процессов самоуничтожения семей. Но боги дали им знания, как этого избежать. И их пророки свели эти знания в системы. Они ничего не сохранили.
- А еще они не резервируют данные с компьютеров. Карты, даты… Им столько всего дарили… – бог вздохнул и улыбнулся, - сегодня у нас день трансцедентальных эмоций.
---
И вдруг они заметили девочку, сидящую на полу с книгой. Она была под самым окном – просто боги, проникая вглубь времени и пространства, не заглянули под подоконник – потому ее сразу и не заметили. Она только училась читать, и в руках у нее была объемная книжка–игрушка "Сказка о спящей принцессе". Палец медленно–медленно двигался по строчкам, книжка была открыта на середине – похоже, процесс шел не очень легко. Девочка посмотрела в их сторону. Девочка неожиданно встала, сделала шаг вперед и прямо спросила: "Ведь принцесса проснется, правда?" Богиня повернулась и пошла к колеснице.
- Мы знаем, что их восприятие ограничено. Мы знаем, что у них есть особые механизмы ограничения восприятия… – сказала Богиня, - но эти механизмы вовсе не мешают им поклоняться божественному. Да, они мешают понять божественное, но не мешают поклоняться. А это уже невнимание к богам. Это уже преступление.
- Если люди знают, что что‑то делать не стоит, но все равно делают – это называется демонической одержимостью. Да, вся информация у них есть.
- Но у детей нет изначально нет информации. Но они платят тоже.
- Дети – существа не испорченные невежественными социальными отношениями. И эти невежественные отношения детям прививают. Не удивительно, что при этом им ломают психику. Ведь дети от рождения настроены жить в мире, живущем по божественным правилам, по природным правилам – а им предлагают совсем другой мир.
Конкретные люди, а именно родители, подражают массе. Они смотрят на людей и поступают так, как поступает большинство людей. Они рекомендуют детям делать то, что делают большинство людей. Они воспитывают детей так, как большинство людей. А большинство людей в обществе лишены божественного начала. Тем более в обществе, проваливающемся во тьму невежества. Большинство – это именно никакие люди, построившие для себя никакое общество.