Нафаня жадно вслушался в голос из телефона, только ничего не услышал. Телефон Михал Михалыча не допускал разглашения голосов без ведома и разрешения владельца.
– Звонил мой адвокат, – неохотно разгласил Михал Михалыч. – Чеснок разбился на трассе. Насмерть. А Горилла ещё с утра в морге. Подрался с кем-то…
– А вы меня, Михал Михалыч, назвали сказочником! – с превосходством заулыбался мафиоза Андрюшкин. – Это что получается? Только я поставил Чесноку свечку за упокой – он разбился. А Гориллу, вы только вкурите смысл! Самого Гориллу, что гнул у нас руками подковы! – избили в усмерть.
Михал Михалыч послал свой реализм "гулять в садик", а сам нечаянно затянулся тлеющей стороной сигары:
– Что ты там говорил про свечки? Поставил за здоровье туда, куда ставят за упокой?
– Ага, – блеснул самодовольной улыбкой Нафаня. – Себе только воткнул в положенное место. И то благодаря одной богомольной убогой.
Михал Михалыч проплевался полусгоревшим пеплом:
– А мне!?
– Вам поставил свечу самому первому! Ведь вы – самый лучший главарь мафии из всех главарей, которых я знаю.
Босс шалыми глазами вновь осмотрел синячище помощника под левым глазом.
– Видел остолопов. Но таких остолопов не видел! – забздел Михал Михалыч, вероятно – впервые в жизни.
– Михал Михалыч, не называйте меня остолопом! – ультимативным тоном попросил мафиоза Андрюшкин. – Да… я знаю, что я – толстый, некрасивый и не очень умный тип. И у меня писечное недержание по ночам. Но я не остолоп.
Мафиоза Андрюшкин с печальными глазами отошел прочь.
Михал Михалыч лирично посмотрел вслед:
– Пожалеть его, а?
Спустя 1 час и 22 минуты
– Это и есть везунок Клюев! – Аристофан отдал фоту.
– Вот они какие – везунки! – Нафаня взял фоту.
Передача фотографии произошла в обеденном зале ресторана "Садко". Братья-близнецы Андрюшкины на данный момент съели 4 килограмма еды и выпили 2 литра пунша. И теперь беседовали во исполнение наказа Михал Михалыча. Мордовороты – Кибалда и Скальпель, в статусе "подчиненных Нафани" – отошли отлить.
– Вот они какие – везунки! – повторил мафиоза Андрюшкин, бездумно глядя в чью-то харю за соседним столиком. Этот столик являлся одиноким, а харя принадлежала Валерию Клюеву. Он кушал гжельский винегрет и размышлял о том, чем ему за винегрет заплатить. Потом Клюев размыслил о том, где ему взять денег по причине их отсутствия. За сими размышлениями ему некогда и незачем было смотреть куда-либо, кроме своей тарелки. И на кого-либо тоже. Поэтому братьев-близнецов Андрюшкиных он не увидел.
Иногда отсутствие денег может привести к значимому событию в твоей жизни. Только отделять зёрна от плевел – не каждому дано. То бишь, значимое событие может прикинуться или увидеться тебе не значимым, а не значимое – значимым. И ещё грёбанная туча вариантов только по этому событию, не беря в расчет нюансы события и другие события, что могут с тобой произойти или уже произошли – заметно или незаметно для тебя.
Нафаня сопоставил лицо на фоте и лицо за одиноким столиком. И сам себе доказал, что все это – одно лицо. Лицо Валеры Клюева. Нафаня обратился за подтверждением доказательства к Аристофану, который подтвердил. Теперь осталось пленить Клюева и предъявить его бомжу для опознания вместо фотографии. Опознание, правда, формально. Инкассацию Михал Михалыча грохнули дезертиры. Возможно, Клюев не мочил братву на Главной Столичной Помойке. Зато он – стопудово один из дезертиров.
Мафиоза щелкнул пальцами, и из сортира вернулись Кибалда и Скальпель – мордовороты с косой саженью в плечах. Однако прежде вышел спор между пане Милосердием и сударыней Логикой.
– Нафаня! Мне жалко Клюева! Отпусти его!
– Аристофан! Если я не доставлю Клюева к Михал Михалычу – то Михал Михалыч отрежет мне яйцо! А я не хочу потерять яйцо!
– И я не хочу, чтобы ты потерял яйцо!
На этом и порешили.
Спустя 14 секунд
К одинокому столику подгребли Андрюшкины и Скальпель с Кибалдой.
– Твою маму… – Клюев неприлично уставился на братьев-близнецов.
– Приветсон, салага, – пренебрежительно бросил Андрюшкин в армейском мундире.
– Сейчас я отвезу тебя к Михал Михалычу, щенок. И он будет резать тебе яйцо, – беззаботно бросил Андрюшкин в албанском пиджаке.
Клюев вскочил с целью просто дать драпака – без всякого размышления. Мордовороты поймали Клюева на пике вскока и внушительно заломали.
Нафаня и Аристофан, Клюев, Скальпель и Кибалда почти вышли из ресторана, когда дорогу им преградил метрдотель Ханжа.
– Вы не заплатили за 4 килограмма еды и за 2 литра пунша, – изрек Ханжа, глядя на братьев как на говно. – А вы не заплатили за гжельский винегрет. – Метрдотель погрозил Клюеву скалкой.
– Слышь, перец, ты ослеп? Или офонарел? – обомлел от метрдотельской наглости мафиоза Нафаня.
– Как видите, я хожу без очков. Значит, зрение хорошее. А офонарели вы, а не я. У вас ведь на лице фонарь, – учтиво рассмеялся Ханжа.
Мордовороты знали толк в кабацких шутках и искренне заржали. Аристофан глупо улыбнулся – не зная, как реагировать.
– Перец, мы из Мафии! А чувак, сожравший гжельский винегрет – наш пленник!
Кибалда и Скальпель приосанились. Прапорщик Андрюшкин незаметно слинял.
– Пардоньте, не за тех принял! – отбил челом и выкинул скалку метрдотель. – Простите, братва! – поклонился отдельно Скальпелю и Кибалде.
Ханжа боязливо посторонился, уступая дорогу. Мафиоза Андрюшкин гоголем завышагивал дальше, мордовороты с Клюевым за ним.
Спустя 1 час и 20 минут
У Двери в Тайную Комнату – подобно кремлевским курсантам в смысле недвижности – замерли Трюфель и Молоток – мордовороты с косой саженью в плечах. Этикет церемониала, лично разработанный Михал Михалычем, требовал стоять у Двери в Тайную Комнату именно так. А кто стоял по-другому – у того по-другому начинал стоять половой член вследствие отрезанного яйца. Или двух яиц.
– Приветсон, братва! Я достал нужного Михал Михалычу чувака. Дайте его завести в Тайную Комнату.
– В Тайную Комнату сейчас нельзя. Там… – Трюфель нагнулся к шелудивому уху мафиозы Андрюшкина и вдвинул туда шепот.
– Пленник может посидеть пока в Бетонке, – популярно разъяснил Молоток.
Разъяснение не вызвало возражений. И вызвать не могло.
– Кибалда и Скальпель! Идём в Бетонку!
Спустя 20 минут
Бетонка представляла собою квадратную бетонную коробку без окон, обоев, побелки и мебели. Одна-единственная батарея-радиатор излучала хладнокровное тепло. Под потолком – в пяти метрах от пола – электрическая лампочка без абажура и без света.
У дальней стены, спиной к двери, у батареи, спало тело.
Хрен Моржовый пинком загнал Клюева в тюрягу, захлопнул железную дверь и заставил тускло светить лампочку. А сам приставил бычье око к дверному глазку.
Клюев залепил глазок собственной слюной и пошевелил тело у батареи носком ботинка. Хрен Моржовый получил приказ войти в Бетонку только в случае начала атомной войны, и поэтому на слюну среагировал за дверями. Тело же замычало и повернуло к Клюеву заспанное лицо.
– Профессор!? – носок армейского ботинка чуть не провалился от стыда под бетонный пол. И если б пол не был бетонным – то наверняка бы провалился.
– Мафия подстрелила, – Профессор обнажил лодыжку, перемотанную бинтом. – Томка и Фёдор утекли, а я…
Клюев наклонился к бомжу и интимным шепотом спросил:
– Ты был в Тайной Комнате?
– Да… – Леденящий страх сковал суставы и эмоции Профессора. Клюев обозвал себя провокатором и дал сокамернику пощечину. Профессорский страх в испуге исчез, а Клюев озвучил чарующий план:
– Сейчас ты отодвинешь задницу от стены. Я достану из-за батареи револьвер системы "Кольт". Потом ты стучишь в железную дверь с криком: "Братва! Началась атомная война!". Заходит Хрен Моржовый, я его грохаю выстрелом в глаз, и мы валим в пампасы.
– Привет-привет, мой юный гусь! Я одиночества боюсь! – от души поржал Профессор.
Клюев пошарил за батареей и вытащил оттуда револьвер системы "Кольт". В барабанном гнезде мирно желтел один боевой патрон.
Профессор впал в шок. Шок не помешал ему извиниться за недоверие, выраженное в грубой циничной форме.
В это же время
Где-то за храмом слышался пружинистый стук топора о дерево. Михал Михалыч услышал стук, как только вылез из своего лимузина с помощью Ливера. Босс и его охранник прошли в храмовую калитку, обогнули здание церкви и очутились в глубине двора. Там Мафия увидела широкоплечую, косматую и длиннобородую личность мужеского рода, с ясными очами. Голую до пояса – грудь и живот покрывали густые заросли волос с капельками пота.
Амбарыч воткнул топор в чурку, разогнул спинушку, очи лучились васильковым благодушием:
– Здравствуйте, люди!
Михал Михалыч сделал Ливеру удерживающий Жест, а сам выступил вперед:
– Ты – Амбарыч?
– Я – Амбарыч, мил человек.
– Бери ключи и отпирай храм! Там висит моя доска, я её забираю!
– Вы – грабители? – Амбарыч не очень охотно похрустел силушкой.
– Нет! Грабители грабят. А я намерен забрать то, что моё.
Амбарыч недовольно закряхтел: – Отец Серафим имел со мной долгую беседу. Назвал меня мракобесом и инквизитором. Если я вам набью сейчас мордени, то батюшка может не по-децки осерчать. Но… я ж не виноват, что богохульники сами ко мне липнут!
– Амбарыч! Открывай храм или потеряешь яйцо!
Амбарыч, не торопясь, надел кафтан и засучил рукава. Михал Михалыч сделал Ливеру приглашающий Жест. Мордоворот встал в боксерскую стойку. А Амбарыч схватил его двумя руками за ноги – как дубину, и ударил этой дубиной Михал Михалыча. Главарь Мафии успел присесть, и Ливер ударил воздух, а потом им стукнули о землю.
Амбарыч отряхнул по-мужицки руки, в упор глянул. Обычно после демонстрации силы наступала сила демонстрации: ещё не поверженный противник убегал. Только с Михал Михалычем это обломилось – он выдернул из кармана револьвер:
– Ты откроешь храм, Амбарыч! Или отстрелю тебе яйцо!
Амбарыч испугался и зажал оба яйца обеими руками. Вдруг за спиной Михал Михалыча прозвучала просьба:
– Эй, чувак, брось пушку! В противном случае стреляю на счёт "два". Раз!
Михал Михалыч медленно бросил револьвер на землю и быстро поднял руки вверх.
– Поверни морду к нам!
Михал Михалыч развернулся задом к Амбарычу. Встревоженным глазам мафиози предстали двое милицейских в штатских бушлатах: помоложе и постарше. Парень постарше держал пистолет, а у парня помоложе в руке был пластиковый Пакет – вроде тех, с которыми студенты ходят на занятия, таская в них учебники и тетрадки. Пакет отливал бирюзовым фиолетом и брякал железом при каждом движении.
– А, Свинук! – поморщился главарь Мафии.
– Михал Михалыч! – радостно воскликнул милицейский с пистолетом. – То-то, смотрю, тачка у ограды знакомая. Теперь не отвертишься!
– И что ты мне, Свинук, можешь припаять?
– Незаконное ношение оружия, угрозу убийством… И это только начало твоих, уголовно наказуемых, деяний.
Милицейский с Пакетом прибрал револьвер мафиози и дерзко крикнул:
– Глотай воздух свободы, Михал Михалыч! Вряд ли в обозримые 20 лет ты им будешь дышать!
– Ты кто такой!? – встал в позу Михал Михалыч.
– Он – мой напарник по фамилии Свинятин.
– Родственнички, твою мать! Вся ментура – родственнички… – укоризненно проворчал Михал Михалыч.
– Мы не родственники, – поправил Свинятин.
– Мы просто работаем вместе, – подтвердил Свинук. Он посадил Михал Михалыча на травку, закурил сам и разрешил закурить мафиози. Слабо шевелящегося Ливера милицейские не тронули: может, не заметили, а может, он им был не нужен.
Свинятин вызвал патрульный экипаж и занялся Амбарычем.
Спустя 24 секунды
– Вы – Амбарыч?
– Я…
– Я – мент Свинятин. Моя должность называется: младший опер столичной уголовки, – милицейский показал красную книжечку. – Вообще-то, мы с напарником приехали специально к вам. Чувак… которого вы ударили сегодня утром – он … навсегда превратился в труп.
– Я потихоньку ударил! – вознегодовал Амбарыч.
– Уголовный Кодекс не поощряет бздёж… – зачем-то отметил Свинятин. – Вы грохнули бандюга Гориллу, которого надо было грохнуть ещё лет 15 назад… Поэтому не сцыте, мы со Свинуком вас отмажем! Но это потом, а сейчас мне надо взять с вас показания.
– Какие ещё показания!? – взъерепенился Амбарыч.
– Я опишу всю хренотень, что здесь случилась. А вы – подпишите. Чувак, что хотел вам отстрелить яйцо – это Михал Михалыч, главарь столичной Мафии. Идейный вдохновитель двух сотен убийств, организатор наркотрафика через наш город, владелец полусотни подпольных борделей, главный поставщик левого спирта, половой извращенец и садист. Ну, это чтобы вы прониклись правильно…
Амбарыч насуплено слушал и проникался.
– …Будет предварительное следствие с выносом мозга, – со знанием дела рассказывал милицейский. – А потом случится суд над Михал Михалычем и его братвой, куда вы придете в качестве свидетеля! И вынос мозга на следствии нервно курит в стороне, глядя на суд…
– Погоди, Свинятин! – страстно перебил Амбарыч. – Не надыть суда! Давай я просто врежу Михал Михалычу от души! Он отправится на Небеса и пусть Господь сам разбирается с его душой. А? Ведь даже ребёнки знают, что земной суд неправеден!
На физиономии Свинятина "добрый милицейский" и "злой милицейский" сыграли в известную игру:
– Господь Михал Михалыча осудит. Но после нас, Амбарыч… Кстати, вы сам под колпаком и отмазать вас от вашего же трупа – это надо постараться! Как ни тасуй, но Гориллу грохнули вы!
Амбарыч сжал праведные кулачищи:
– Горилла первым полез! Он пнул меня по правому помидору! Их была целая бригада богохульников!.. Все – богохульники! И Михал Михалыч богохульник! И вы со Свинуком…
Младший опер понял, что перегнул палку. И, вполне вероятно, что палку вообще не стоило гнуть в случае с таким Персонажем, как Амбарыч.
– Забудьте о богохульниках, Амбарыч! Тогда будете на свободе!.. Спокойней, ага?.. – миролюбиво заголосил Свинятин. – Между прочим, отец Серафим не может на вас нахвалиться! Именно благодаря его просьбе мы берёмся вас отмазать!
К храмовой калитке подъехал и посигналил патрульный экипаж. Свинятин почти бегом cдернул за ограду.
Амбарыча обуяла недоуменная задумчивость. Или давайте напишем так: Амбарыча обуяла задумчивая недоуменность. Он разжал кулачищи и засунул бороду в штаны-трико:
– Чего ж тогда отец Серафим постоянно меня ругает?.. Или он лицемерит и говорит не то, что думает?.. А лицемерие – это богохульство в чистом виде…
Спустя 1 час
– Познакомьтесь, мои дорогие! Это Валера – наш человек. А это – друг Валеры.
Орхидеи-люб ввел в свою двухкомнатную квартиру Клюева и Профессора. В чистой гостевой спальне – на тюфяках расположились Фёдор, Тома и Олесия. Центральную часть стены занимала Дивная Орхидея, висящая на жестоком распятии.
– Профессор! – удивилась Тома.
– Томка! – удивился Профессор.
Муж и жена нежно обнялись и сладко поцеловались. Клюев рукопожал Фёдора и уронил:
– Дамочка на кресте изрядно красива.
Олесия, по просьбе Орхидеи-люба, вышла из комнаты, дабы не мешать встрече.
– Вот дурики! – осмотрелся кругом Профессор.
– Они – дурики, – отозвался Фёдор. – Зато здесь я имею крышу, горячую ванну и чистую постель.
Каждый остался при своем мнении, включая тех, кто своего мнения не имел или ещё не выработал.
Спустя 1 час и 1 минуту
В правом глазу Хрена Моржового круглела совсем не эстетичная дырка от пули 45 калибра. Мафиоза Андрюшкин с досадой топтался возле трупа в Бетонке, с револьвером-убийцей в руке.
– Чёрт! Нужно было обыскать пленника!
Нафаня услышал опасный шорох за спиной. Шорохом оказались милицейские парни в штатских бушлатах. Свинук держал пистолет, а Свинятин брякал Пакетом цвета бирюзового фиолета.
– Что за нахрен!? Вы кто такие!? – разгневанно наехал мафиоза Андрюшкин.
– Моя фамилия Свинук. Это мой напарник Свинятин.
– Сви… Вы что, родственники – типа братья? – не вкурил Нафаня.
– Мы не родственники, – поправил Свинятин.
– Мы просто работаем вместе, – подтвердил Свинук. – В столичной уголовке. За что ты грохнул Хрена Моржового, Нафаня?
Мафиоза Андрюшкин мгновенно положил "Кольт" рядом с покойником и накрыл его своим албанским пиджаком.
– Менты, это не я!
Милицейские закономерно посчитали фразу отмазкой.
– Не лечи нас, Нафаня! – попросил Свинук. – Нафаня… Нафаня Андрюшкин… – мечтательно пропел он. – Помощник Михал Михалыча. Твой босс очень точно описал твою морду. Не узнать тебя невозможно!
Свинятин нетерпеливо потряс Пакетом со звуком железа:
– Михал Михалыч осваивает камеру. И уже раскололся в плане многих своих дел. А тебя, Нафаня, он назвал своей правой рукой!
– Циничное убийство в глаз – это не слабо! – не удержался и "нанёс удар ниже пояса" Свинук.
Мафиоза Андрюшкин яростно тиснул ладошки и заквасил лицо: – Век воли не видать!.. – Если бы он умел, то наверняка бы перекрестился. Но креститься он не умел.
Свинук фалдой своего бушлата отер мафиозе Андрюшкину его искренние слёзы:
– Ты не плачь, Нафаня. Мы во всём разберёмся. Мы менты и кто ж разберётся, кроме нас?..
– Разберитесь по чесноку! – заревел во весь голос Нафаня. – А я поведаю обо всех делах, которые можно доказать! Вплоть до мельчайших мелочей!
– Нафаня, в тебе просыпается гражданский долг! – поощрил Свинук. – Сейчас подгребём в ментуру, и ты начнёшь долгую повесть о том, как насиловал общество вместе с Михал Михалычем… Но сначала ты проведёшь нас к Тайной Комнате!
– К Тайной Комнате!? Вашу мать! Вы хорошо подумали!?
– Да. – Свинук положил пистолет в кобуру. Свинятин прибрал "Кольт", и мафиоза Андрюшкин повел милицейских к Тайной Комнате Михал Михалыча.
Спустя 20 минут
У Двери в Тайную Комнату эффектно замерли Трюфель и Молоток – мордовороты с косой саженью в плечах. В сторонке послышался стук трех пар обуви о паркет. Мордовороты даже не глянули в направлении стука, а достали из-под мышек пистолеты.
Паркетный коридор внезапно кончился – мафиоза Андрюшкин и милицейские оказались лицом к лицу с мордоворотами.
– Чуваков из Мафии прошу отойти от Двери в Тайную Комнату! – безапелляционно проговорил Свинук.
Стволы пистолетов уперлись в милицейские груди.
– Нафаня Андрюшкин! Что за уроды пришли с тобой?
– Братва! Они менты! – прояснил мафиоза.
Свинук достал и показал красную милицейскую книжечку:
– Видите!
Свинятин скопировал действия напарника:
– Благодаря этой книженции мы можем пройти в любое место!
Милицейские повели недовольными грудями. Мордовороты опустили стволы.
Свинук попытался прикоснуться к ручке Двери.
– Спокуха, мент! – оттолкнул наглую руку Трюфель. – Твоя книженция допускает в почти любое место. Тайная Комната и есть это "почти"!