По примеру Ивана Босого, открывшего первый в истории Киева приют для бездомных, Пустынь построила обширную богадельню, больницу и странноприимницу, где бесприютных согревали, одевали, лечили, кормили. И приготовленьем еды и припарок занимались отнюдь не монахи, а высокородные дамы, коих длительное пребывание в монастыре неизменно настраивало на богоугодный лад. Многим утратившим работу и кров власть имущие богомольцы монастыря находили приличный заработок, немощных, стариков и старух пристраивали в приюты. Но тех, кто, получая все необходимое, все же пытался клянчить деньги у именитых гостей здесь не привечали.
Сейчас Катя жалела об этом…
Она обреченно обернулась. Слегка приподняла левую бровь, увидав, что блаженный дезертир забыл про нее: упав на колени, солдат истово молился Пречистой Деве, икона которой висела под козырьком над воротами. Истинная Божья Матерь затмила своей красотой невероятную Катю…
Катя с облегченьем вздохнула. Сжала волю в кулак, сделала последний, не омраченный рвотными позывами вдох и приготовилась к худшему… Как вдруг навстречу ей из ворот шагнул высокий и худой монах со взъерошенной бородой.
- Екатерина Михайловна? - сказал он, отчего-то сразу признав ее. - Отрок Михаил наказал вам снять нумер в гостинице, - указал он на поместившееся за пределами монастыря длинное трехэтажное здание, лишенное каких-либо архитектурных излишеств. - Он придет к вам сам. Ждите.
Монах посмотрел на Катю прямым, не знавшим стеснения взглядом, и на лице его, не способном отразить изумительность ее мирской красоты, был пропечатан один недружелюбный интерес.
- Не было еще такого, чтобы Отрок сам выходил, - не сдержался он все же. - С чего это вам такое особенное уважение?
- Оттого что он милосерден, - убежденно сказала Катя. - А сколько ждать-то?
- Сколько надобно будет, - последовал суровый ответ.
* * *
- Так мы здесь и месяц проторчать можем, - заметила Чуб, оглядывая чересчур аскетичный номер монастырского отеля.
Три узкие койки, два стула да стол и беленые стены - вот и вся роскошь.
Катя поглядела в окно, на спеленатый снегом примонастырский город. То там, то тут виднелись черные рясы монахов и послушников, деловито снующих от здания к зданию. В независимости от времени года здесь проживало несколько сотен приезжих, вместить коих сам монастырь давно уж не мог. И идя навстречу паломникам, иные из коих, проявляя дивное терпение, поджидали приема и год, а то и несколько лет, настоятель наказал построить рядом с лесом большую гостиницу, гараж, школу, лавчонки и трапезные, но и обстановка, и еда, и обучение в них были по-монастырски суровыми. О том знали все…
Говорили, что известный купец Федор Путикин обещал пожертвовать монастырю сто тысяч рублей, если монахи позволят ему открыть рядом с Пустынью ресторан и отель в европейском стиле. Но отец-настоятель не купился на золотые посулы. Как говорится, в чужой монастырь со своим уставом не лезь. Хочешь жить здесь - живи, но живи, как монах.
Даша не хотела ни того, ни другого.
- А может два месяца, три! - окончательно прониклась ужасной перспективой она.
- Может, и три, - бесцветно сказала Акнир. - Какая разница? Главное, Отрок сказал, что он примет нас. А раз сказал, так и будет. Остальное - неважно. - Девчонка, поеживаясь, села на койку, точно боялась: та ударит ее электрическим током. Обняла себя руками за плечи, покосилась на раззолоченный куполами пейзаж - было видно, что ее беспокоит вовсе не сколько, а где.
- Но через три месяца вдовствующую императрицу вывезут в Крым, - заметила Катя.
- А вот и нет, - Акнир попыталась усмехнуться - не вышло. - Вы снова забыли, что вы - Киевицы, и время в нашем распоряжении. Сейчас 1 декабря 1916 года. Я перенесла нас назад…
Катерина припомнила щелчок ведьминых пальцев - точно так же коротким щелчком умела переводить время и Маша. Их принял прошлый год. Снег не настиг их в пути - они поймали снег, порошивший землю три месяца тому.
- Что ж, это меняет дело.
- Все равно не представляю, как мы месяцы тут будем сидеть. - Даша, отличавшаяся незавидной нетерпеливостью, старательно попыталась себе это представить - и не измыслила ничего симпатичного. - Мы ж возненавидим друг друга на третьем часу! А на четвертом - поубиваем. Чем еще тут можно развлечься? Мы даже в церковь не можем сходить. О, кстати! - нащупала развлекательную тему она. - Кать, ты случайно не знаешь, кого мы убили? Ну, ты и я…
- Мы с тобой многим зло причинили, - дернула ртом Катерина. - Взять хоть ту же Анну Ахматову, чьи стихи ты украла…
- Кто б говорил? - подбоченилась Чуб, всегда предпочитавшая добрую ссору худому миру. Развлечение полностью обрисовалось: - Разупрекалась! А сама-то ты у скольких доход увела? Вспомни Гинсбурга, который самый высокий в Империи дом на Николаевской построил! Ты ж его чуть не разорила. Он, правда, крепкий мужик оказался. Оклемался и построил дом еще выше. Где только бабки взял?..
- Я дала, - глухо сказала Катя.
- Ты? - Дашины руки удивленно опали. - Знаешь, Катя, а ты сильно изменилась, - прищурилась она.
- Нет. - Катерина приложила ладонь к еле теплой изразцовой печи. - Просто… Не знаю, как сказать. Слова подобрать не могу. Когда Маша пропала, у меня словно душу украли. Все есть, любовь, богатство. А души нет, пустота. Все! Довольно финтить! Говори, отчего Маша должна погибнуть? - рявкнула она внезапно и грозно, поворачиваясь к ведьме.
- Скажу, когда вы согласитесь. - Девчонка, скрючившись, сидела на койке с видом человека, испытывающего ноющую резь в животе. Но во взоре ее было непреклонное, полное равнодушие к Катиной душе.
И сейчас Катерина ей верила.
- Хорошо, - произнесла Дображанская, вглядываясь в хрупкое девичье не прикрытое маской лицо. - Тогда хватит канитель разводить. Положим, мы сговоримся с Отроком, а он уговорит императрицу. Положим, царь доверит нам свою жизнь. Предположим даже, каким-то немыслимым чудом нам удастся увезти из-под охраны семь человек, включая Николая ІІ…
- Слушайте, а он очень хорошенький! - вскликнула Чуб.
- Кто, Николай? - сбилась Катя.
- Отрок! Смотрите! Ну просто пусечка-бусечка!
Даша успела сыскать себе новую развлекаловку: забытую кем-то из постояльцев дешевую картинку с изображением Отрока Пустынского.
Лицо Михаила на изображении было тонким, по-иконописному суровым и отрешенным от мира, и называть его "пусечкой" было так же нелепо, как называть "бусечкой" Владимирский собор.
- Нет, красавец какой! - восторгнулась Чуб.
- Изволь не посвящать нас в свои настроения! - Катины губы сжались в тонкую линию. - Итак, предположим, весь твой неосуществимый план удался. Что дальше? - Катерина воззрилась на ведьму.
- Дальше просто… - тяжесть, которую доставлял ей монастырь, явно не оставила той сил на витиеватое ерничество. - Царская семья исчезает. На следующий день масс-медиа заявляют, что царя, царицу и их детей похитили, чтобы убить их. И намекает, что это дело рук Временного правительства. Господина Керенского и компании.
- А интересно, с ним можно заниматься сексом? - подала голос Чуб.
- С Керенским? - повторила ведьма.
- Да не, с Отроком. Ведь он не монах? Значит, по логике, ему можно трахаться.
- При чем тут Временное правительство? - обрушила Катерина свой гнев на Акнир. - Мотивация сильно хромает, но рассказывай дальше. Что мы получим?
- Армию, - ответила ведьма. - Армия признала новую власть. Но царские офицеры, генералы, полковники не смогут признать цареубийц.
- Они не поднимут бунт, - покачала головой Катерина.
- Поднимут. Если мы предоставим им Идею.
- Так в чем же Идея?
- Идея в том, чтобы спасти царя.
- Которого похитили мы? - Даша сочла нужным отвлечься от созерцания Отрока. - А как они его будут от нас спасать? Слушайте, а вы случайно не знаете, сколько вообще Отроку лет? Если пятнадцать лет назад он был ребенком, сейчас ему лет двадцать. Или двадцать пять, как и мне…
- Тебе не двадцать пять! - цыкнула Катя.
- Но ведь мы не из этого времени. И нам всегда будет столько, сколько было в нашем времени. Мы никогда не состаримся, не умрем. И мне всегда будет двадцать пять. Значит, мне двадцать пять… По-моему, я в него влюбилась!
Черты Катерины Дображанской помертвели, ноздри раздулись. Край сознанья отметил: Даша права лишь в одном - убивать друг друга они начнут прямо здесь и сейчас.
- Да не дергайся ты, Кать, я все слышу, - лжепоэтесса подняла на Дображанскую не знающий стеснения взгляд. - Просто у вас все равно ничего не получится. У меня есть другое предложенье. Я серьезно… - Даша впрямь сделалась очень серьезной, даже отложила картинку. - Раз Первая мировая война - первая причина Октябрьской, черт с ней со второй… Мы должны воевать! Вы знаете, если бы Киевица защищала свой Город, революция не коснулась бы его. А мы - Киевицы. Мы все можем. И у меня такой самолет! "Илья Муромец". Скоро сварганят. Как только опробую - сразу на фронт. А че… Мой дедушка Чуб немцев бил, и я буду! Тем паче меня убить нельзя. Жаль самолет можно… ну, сбить. Но я и на метле могу! О чем я? Да, главное забыла… Вашего Николая ІІ никто не будет спасать! Люди не любят царя. Некоторые во-още ненавидят. Вы хоть въехали, что никто вообще не расстроился, когда он с трона умелся?
- Знаешь, - Катерина Михайловна помолчала, примеривая эту мысль на себя (сейчас она была как раз впору), - если бы тебя, Даша, публично объявили мошенницей за твои махинации с чужими стихами, я б тоже не сильно расстроилась.
- Что, правда?! - расстроилась Чуб.
- Уж поверь, - сухо скривилась госпожа Дображанская. - Но если бы за эти самые стихи тебя приговорили б к расстрелу, а заодно твоего мужа, горничную и твоих малых детей, я бы немедленно бросила все и бросилась спасать тебя.
- Правда? - обрадовалась лжепоэтесса.
- Моментально, - заверила ее Катерина. - Потому что ты - наша Даша. Это во-первых. А во-вторых, расстрел за стихи - это уже не абсурд, а тупое зверство. Но самое прискорбное то, что ты совершенно права. А в твоих рассуждениях, - обратилась она к ведьме, - зияет большая дыра. Возможно, армия и пошла бы спасать царя. И я б Дашу спасла… Но провозглашать ее царицей я б точно не стала. Я слишком знаю ее. И мое отношение к ней изменится лишь на тот срок, пока я боюсь за ее жизнь. А Николая и верно не любят. Презирают. Он у всех как бельмо на глазу. Спасут его… Но возвращать ему власть не станет никто. Выходит, трон снова пуст. Снова ничей. И каждый, кто слишком много о себе понимает, захочет его захватить… Ну а дальше-то что?
* * *
Но ответить Акнир не успела, ибо дальше было вот что.
Двери открылись, и знакомый бородатый монах сказал им:
- Отрок ждет вас.
- Ой, мамочки! Как я выгляжу? - Чуб лихорадочно высыпала на кровать содержимое ридикюля. Сунула назад револьвер, отбила устрашающий взгляд монаха, полила себя духами из флакона-мотоциклетки, схватила расческу и золоченую пудреницу и засеменила вслед за всеми.
Чернец повел их по длинному узкому коридору, после - по лестнице, еще более узкой, с высокими, неудобно-крутыми ступенями.
- Послушайте, - засуетилась Чуб, на ходу взбивая расческой свои белые волосы. - А Отрок Михаил - не монах?
- Не монах, - отрезал их провожатый.
- А он может…
- Молчи, Дарья! - быстро прихлопнула следующий - крамольный - вопрос Катерина.
Чуб презрительно хмыкнула, послюнявила палец и принялась накручивать на него височные локоны. Лестница привела их на верхний этаж, длинный, как кишка, коридор вывел к полукруглой двери. Даша торопливо накрахмалила щеки и нос, щелкнула золоченой крышкой и сделала улыбающееся лицо. Инок молча открыл перед ними дверь. За ней обнаружилась крохотная комната, вместившая дощатый стол и длинную скамью вдоль стены.
Отрок стоял к ним спиной у иконы и молился - невысокий, худой, аж прозрачный, в простой белой рубахе и послушнической шапочке. Дверь за их спинами со скрипом закрылась. Михаил обернулся. И первое, что пришло Даше в голову:
"Он совсем не похож на свой портрет…"
Бледное, лишенное эмоций лицо. Ясные золотые брови. Глаза, наполненные беспредельною пустотой - Отрок не был слепым. Люди рассказывали, что он просто грешный мир видеть не хочет. Оттого и взгляд у него такой.
- Господи, Маша…
Дображанская вдруг согнулась и, содрогаясь всем телом, хрипло зарыдала:
- Как же ты могла… как могла… Я за правило себе положила каждый месяц женский монастырь посещать. До самой Сибири дошла, так измаялась… страх. Вот уж не думала, что искать тебя нужно в мужском.
И только тогда Даша Чуб разглядела в этом бесполом, безжизненном, золотобровом лице остатки Машиного лица.
- Но этого быть не может… Ты знала?! - развернулась она к Акнир.
Нет, судя по перевернутой физиономии ведьмы, она не знала, не могла и предположить. Она пятилась, открыв обмякший рот. И во взгляде ее чернел такой лютый ужас, словно, заглянув в келью к святому, она обнаружила там адское чудище.
- Жива… Жива… - плакала Катя. - Господи, спасибо тебе!
- Но как же… как же… - спросила Даша. - Маленький мальчик… пятнадцать лет назад. Это ж все знают!
- Обо мне и не такое рассказывают, - Отрок (их Маша?) выставил вперед ладонь. - Тише, Катюша, не плачь. Я знаю, зачем вы приехали. Я приду к вам через два дня. Раньше не в силах. Куда, говорите.
- Ко мне нельзя, - всхлипнула Катя.
- Малоподвальная, дом 13, - придушенно сказала Акнир.
И Чуб вдруг узнала Машу…
В мгновение ока сквозь зимнюю бесприютную пустоту ее глаз прорвался огонь: беспокойство, любовь, страх, интерес - все то, что было их Машей.
- МалоПровальная, 13 - повторила она так, словно этот адрес ей был отлично знаком. - Вот значит как…
Глава пятая,
в которой Саня начинает расследование
март 1917-го
Дверь ангара была приоткрыта. Саня осторожно заглянул и обмер от восторга…
Прямо напротив него стояла диковинная машина. Так близко он видел ее первый раз. Сейчас, вблизи, аэроплан "Илья Муромец" показался ему невозможно огромным. Одно крыло - размером с мост через речушку Козюльку, в которой он купался прошлым летом. На носу - громаднейшее застекленное окно, вдвое больше, чем окна их квартиры. Настоящий воздушный дом!
Однако отнюдь не желание полюбоваться новейшей моделью "Ильи" привело тринадцатилетнего гимназиста сюда…
Зимняя история не давала покоя!
Друг Сани, Коля Карлютов, попросту высмеял его. И даже Оленька Спичкина, охотно верившая в любую чепуху, обозвала его глупым обманщиком. Да Саня и сам уж не понимал: верить ему или нет в увиденное однажды…
"Но не приснилось же мне, в самом деле!"
В тот миг, когда вдовствующая императрица скрылась в дверях крохотного одноэтажного дома напротив, Саня не утерпел, сорвал с вешалки гимназическую шинель, выскочил на улицу, сделал порядочный крюк и уткнулся в знакомый дощатый забор, скрывавший маленький садик. Осенью на его ветвях громоздились отменные яблоки, воровать которые можно было беспрепятственно - дом № 13 казался заброшенным и нежилым. Сейчас сад утопал в мягком снегу.
Высоко поднимая ноги, не одобряя излишнее гостеприимство своей правой - дырявой - подошвы, мгновенно впускающей внутрь жидкий холод, Саня подобрался к окну…
Никого (если не считать громадного черного кота, спавшего на диване в гостиной). Мальчик переместился к другому окну - никого. Комната, сама по себе заслуживающая отдельного разъяснения, уставленная непонятными приборами, ретортами, склянками, была совершенно безлюдной. Третье окно показало гимназисту пустую спаленку. Четвертое - маленькую грязноватую кухню. И в кухне опять ни души. Что было ничуть не удивительно. Чего прикажете делать на кухне матери царя, прославленной авиатриссе и первейшей на Киеве раскрасавице?
Удивительным было другое.
Присев на корточки, Саня наскоро - пальцем - начертил на снегу план дома. Гостиная, чудной кабинет, небольшая спаленка, кухня… Выходило, вдовствующая императрица, героическая летчица и красавица Катерина Михайловна топчутся сейчас вместе в прихожей: никаких иных помещений, окромя чердака, в доме и нет. Гимназист еще раз оббежал вокруг здания, заглядывая в окна. Подошел к входной двери, прислушался - тихо. Окончательно осмелев от непонятности происходящего, Саня взялся за дверную ручку и толкнул дверь - она подалась.
Дом был пуст, он ощутил это сразу. Но не поверил. Он крался по коридору от комнаты к комнате, быстро засовывая голову в двери, ожидая услышать возмущенные женские возгласы, готовясь к худшему и почти желая этого худшего, но понятного, перечеркивающего совершенно невозможное.
В доме не было ни одного человека! А значит, он либо сошел с ума, либо…
"Может, они все же на чердаке? Или в подвале? И там, в подвале, царская сокровищница! Или еще чего-то почище…" - от этой захватывающей мысли Саня совершенно растерял осторожность. Тут-то на гимназиста и набросился кот.
Издав воинственный возглас, огромадный черный котяра выскочил из-за угла, в два прыжка перенесся с ковра на комод, с комода на шкаф и, растопырив когти, упал на незваного визитера. Спасибо, в глаз не попал. С ужасающим ревом Саня выбежал во двор, прижимая горячую от крови ладонь к изрезанной щеке…
И замер как вкопанный.
Ни аэросаней авиатриссы Изиды, ни щегольского "мотора" госпожи Дображанской, ни коляски вдовствующей императрицы на улице не было.