* * *
С тех пор гимназист утратил покой.
Ни в охраняемый сатанинским котом 13-й дом, куда вошли да не вышли три знаменитые дамы, ни в заговор между императрицей, красавицей и авиатрессой-поэтессой, ни тем паче в подвал с царской сокровищницей и подземным ходом, воспользовавшись коим, пришедшие поднялись наружу где-то в другом конце города - никто не поверил.
То есть в дом и кота, изодравшего Сане лицо, охотно верили все. А вот все остальное Карлютов обругал "возмутительной глупенью".
"Ты-то сам своими глазами хоть раз вдовствующую императрицу видел? Или только на фотопортретах в газетах? Она и на описание твое не похожа…" - срезал товарища он.
И соврал, подло соврал!
Три дня в нервическом беспокойств е Саня караулил цариц у у лазарета ее августейшей дочери Ольги Александровны. И целых два раза лицезрел Ее Высочество великую княгиню Ольгу, родную сестру царя, работавшую простой сестрой милосердия в оборудованном на ее же средства главном госпитале Киева.
Точнее, если излагать по порядку, вначале он ее узрел, а уж после узнал, кто она.
Это вот как случилось…
Саня как раз крутился неподалеку от остробородого доктора, энергично командующего разгрузкой фургона с дровами, и размышлял: как бы половчее вопрос повернуть, чтоб, не вызвав ненужных подозрений спросить его о вдовствующей императрице: часто ли она сюда хаживает? Тут Саню и окликнул немолодой темноглазый солдат.
- Кого высматриваешь, паныч? - он тяжело опирался на деревянный костыль, его левая нога, вся в бинтах, неприятно пахла лекарствами. - Отца ищешь? - предположил раненый.
Гимназист отрицательно мотнул головой:
- Убили его. Еще в японскую…
- А-а… - понимающе протянул солдат. - А знаешь кто это? - указал он на непритязательного вида сестру милосердия. Накинув на плечи убогую шубейку, прикрыв утомленные веки, она стояла на крыльце и жадно вдыхала свежий морозный воздух. - Сестрица царя нашего… Единокровная. Веришь?
Саня возмущенно посмотрел на солдата. Маленький он, что ли, чтоб так над ним насмехаться?
- Шутить изволите? - нахохлившись, произнес гимназист. - Ее Императорское Высочество - по-пе-чи-тель-ни-ца вашего лазарета, - надменно выговорил он по слогам. - А эта…
- Я и сам поначалу не верил, - удовлетворенно кивнул солдат. - Месяц в жару пролежал. Мне доктора́ ногу оттяпать хотели. Она не дала. Вы́ходила, с того света вернула, а я все поверить не мог… Где это видано, чтобы царская сестра за мужиками в палатах блевотину и кровь подтирала? Только когда царь-батюшка наш сам к ней в гости пожаловал, только тогда и уверовал… - Солдат сунул в рот самокрутку, чиркнул спичкой. Посмотрел с высоты своего немалого роста на притихшего мальчика и явно остался доволен произведенным впечатлением. - У нас в палате один пацаненок лежал, - начал он, более ни о чем Саню не спрашивая - очень уж ему хотелось рассказать панычу про удивительную царскую сестру (промеж собой раненые ее, наверное, сто раз обсудили). - Все знали, что он смертник. Дезертир, его для того и выхаживали, чтоб жизни лишить. Два часовых при нем состояли. Но она, милая, его жалела, жалела… - Покрытый седой щетиной подбородок солдата качнулся в сторону милосердной сестрицы. - Как вдруг, не так давно это было, заходит к нам в палату сам государь. Вот тебе крест, прямо как с портрета сошел: в мундире, с бородой и при сабле. И она рядом с ним… Идут они в угол, где смертник лежал, и царь пытает его: отчего же ты, братец, с фронта сбежал? Тот отвечает: начальники мне боеприпасов не дали, стрелять было нечем, вот я и испужался, побег… Так на войне часто бывает, - прибавил солдат. - Царь-батюшка помолчал немножко. Мы все на койках привстали - ждем, что ж он скажет. А он говорит: свободен ты, не твоя то вина. Смертник с койки вскочил, рухнул в ноги царю, зарыдал… А она рядом стоит и тоже плачет. Видно она брата за него и просила. Святая душа, истинно тебе говорю!
Обрамленное белым платком лицо царской сестры было уставшим, но таким тихим и кротким, что Саня влюбился в нее в тот же миг, как служивый окончил рассказ. А в следующий миг она и исчезла: открыла глаза, улыбнулась слабому зимнему солнцу и вошла в лазарет.
Потом уже солдат досказал, что у нежной княжны имеется муж, да не первый, а второй. Но царь благословил любовь сестры и позволил ей обвенчаться в Киеве с предметом ее истинных чувств, офицером лейб-гвардии Кирасирского полка. Аккурат неделю тому свадьбу в лазарете гуляли.
- А ночью она не к мужу пошла, а к нам в палату - на дежурство. Истинно тебе говорю, сестра родная так бы за тобой не ходила, как она за нами ходит.
* * *
Третий раз Саня увидел великую княгиню в Мариинском саду - она, наверное, в гости к маменьке шла. Но то уже другая история.
Последующую неделю по окончании занятий в гимназии Саня шел в надднепровский сад, где стоял Мариинский дворец и жила вдовствующая императрица.
Сразу нужно было туда идти! Все знали, что, поселившись в Киеве, царица-мать воспротивилась решенью закрыть дворцовую часть парка, ставшего ее излюбленным местом прогулок. Согласно изволенью императрицы, по дорожкам наилюбимейшего киевлянами бесплатного сада был вправе прогуляться любой. И многие делали это намеренно, желая повстречать на одной из аллей мать царя, поклониться ей и увидеть в ответ любезную улыбку. И то была сущая правда!
В канун святого Николая Саня приметил на очищенной от снега тропинке стройную не по годам фигуру царицы. Он узнал ее сразу - длинноротая, с пронзительным взглядом из-под широких бровей - она была в точности такой, какой он помнил ее. Мария Федоровна гуляла по саду одна. Мать царя и по Киеву разъезжала одна, без свиты, воспрещая охранникам генерал-губернатора сопровождать ее. (Так что ж тогда дивного в том, что вдовствующая императрица самолично приехала в 13-й дом?)
И все же там, в Царском саду, Сане стало жалко ее - одинокую, старую. К тому времени он разузнал о ней многое - и от тетки, и от Карлютова, и от солдата (его Ефимом Петровичем звали, Саня после к нему еще приходил - тот про войну интересно рассказывал).
Царицу, избравшую своим обиталищем Святой Город, в Городе очень любили, но еще больше горожане любили почесать про нее языки…
Сказывали, например, что Мария Федоровна обожает пожарных. И часто приказывает поднять над царским дворцом белый флаг. Бравые герои в сверкающих касках мчатся спасать матушку-императрицу. А она, рада-радешенька. Улыбается - мол, тревога учебная - и одаривает каждого целковым; и среди киевских пожарных частей будто бы даже установлено дежурство - чья очередь нынче "царицу спасать".
Еще говорили, что, посещая лазареты и госпитали, Государыня любит подолгу беседовать с ранеными - да не с офицерами, а с простыми солдатами - и расспрашивать их об истинном положении дел на войне. (Они-то Марии Федоровне ни в жизнь не солгут! Взять того же Ефима: он Сане такие фронтовые страсти поведал, какие ни в одной газете не сыщешь).
Еще говорили, что проведать милую матушку и драгоценную сестру в Киев нередко приезжают и царь Николай, и его сын цесаревич. А вот жена царя - очень редко. И помимо любви к Святому Городу над Днепром, решению вдовствующей императрицы перебраться сюда способствовали обстоятельства прямо противоположного свойства: раздоры с нелюбимой невесткой, настоящей царицей Александрой Федоровной.
Впрочем, жену Николая ІІ - "проклятую немку" - не любил никто. Империя воевала с немцами. И Карлютов еще год назад уверял друга, что царица - немецкая шпионка и спит с мужиком. И в подтвержденье своих слов показывал Сане украденную у отца похабную картинку - на ней клятый Гришка Распутин грязно обнимал императрицу, а четыре дочки царя танцевали канкан.
Да и вообще, в стране творилось черт знает что. Город переполняли раненые. Продукты пропали. Спекулянты сдирали за мешок картошки аж 20 рублей. И тетка прапорщица вдруг начала привечать дальнего родственника, крестьянина Пузикова, именуемого ранее не иначе как "олух еловый" и "седьмая вода на киселе". Отныне он приезжал в их дом запросто, на правах дорогого и долгожданного гостя, привозил провизию (картошку и сало), подолгу пил чай, разглагольствовал о жизни, учил гимназиста подзатыльниками и грозился выпороть его за непослушанье вожжами… Рождество в декабре почти не праздновали, ставить елку запретил Священный синод, объявив ее "вражеской немецкой затеей", на поздравительных открытках изображали замерзающих в снегу безногих солдат, в помощь которым был выпущен этот благотворительный тираж. Карлютов объявил, что он тайный революционер, и когда в январе их одноклассник умер от скарлатины, устроил после его похорон митинг и провозгласил усопшего "павшим в борьбе".
Но лежа ночами на сундуке, служившем ему заместо кровати, слушая, как за стеной, заунывно причитая, тетка Авдотья бьет бесконечные поклоны, умоляя святого Отрока Пустынского защитить ее "с сиротой", Саня думал не о революции и не о царице-шпионке, и не о своем погибшем на фронте отце, а о диковинном доме № 13, о трех дамах. И особенно о царской матери, ее нежнолицей дочери Ольге… и загадочной красавице Кате.
Узреть невозможную красавицу юноше больше не довелось. Святки он провел у ее Химерного дома. Преотлично провел время! У подъезда госпожи Дображанской ежедневно собирался своеобразный клуб почитателей ее красоты. Все знали друг друга в лицо, одни враждовали меж собой, иные - приятельствовали. Саня сошелся там с одним студентом - тот, как и все, был влюблен в Екатерину Михайловну, величал ее своей "Прекрасной Дамой" и "женщиной на ять", а на занятия, кажется, вообще не ходил - только глядел в ее окна. Он-то и сказал гимназисту, что увидеть красавицу иначе, чем на фото в газетах, невозможно никак. Окна ее кабинета обычно занавешены шторами. Химерный дворец висит на обрыве - с противоположной стороны к нему не подобраться. А парадным входом пользуются одни визитеры. Сама хозяйка выезжает и въезжает в авто со двора. А автомобилей у нее ровно тринадцать.
Но до тринадцати Саня досчитать не успел. В понедельник из украшенной слоновьими мордами арки во двор появился "Роллс-Ройс" "Серебряный Призрак" с бесшумным мотором. Во вторник госпожа Дображанская изволила выехать на авто льежской фирмы "Наган" (известной Сане благодаря револьверу, принятому на вооружение их армией). Третьего дня - на белоснежном "Мерседесе". Углядеть ее в закрытом автомобиле с затемненными стеклами гимназист не поспел ни разу. Зато сам автомобиль узнал, четвертый по счету, бельгийскую "Минерву". И студент поведал Сане, что, согласно специальному заказу г-жи Дображанской, салон этого авто оригинальной конструкции обустроен как микроскопический кабинет. Во всем Киеве такой редкий "мотор" только один!
"Ну и как бы я признал его, кабы раньше не видел? - победительно помыслил Саня. - Значит, не примерещилось мне! Екатерина Михайловна была там. И императрица была…"
Теперь был черед пилотессы-поэтессы.
* * *
Следить за последней оказалось особенно интересно.
Что ни день - новый экстравагантный наряд. Что ни день - новый кунштюк, почище чем представление в цирке - еще и билет приобретать не надо. То Изида отправится на каток и устроит там настоящее представление. То поедет на роллах кататься. То… бог ее знает куда. Само собой, Саня не всегда за ней поспевал - чаще смотрел, как с изумительной скоростью аэросани Изиды исчезают за поворотом.
Но очень скоро разобрался в ее обыкновениях. Вывел не хуже Ната Пинкертона: определить куда она едет легко!..
Если в шальварах и на самоходных санях, то "звездить". (Изида в интервью это так называла. Тут нужно вдохнуть побольше воздуха и бежать со всех ног - догонишь, увидишь натуральный спектакль).
Если в шубе до пят, мужском фраке и на мотоциклетке, то "круто пиарить". (Стихи декламировать или на встречу с репортерами. Можно идти домой. Во-первых, за юркой мотоциклеткой все одно не угнаться. А во-вторых, увольте от таких развлечений).
Раз "Нат Пинкертон" все же постановил себе послушать ее. Ну и услышал…
Сумеет под кружевом маски
Лукавая смех заглушить,
Велела мне даже подвязки
Сегодня она надушить…
Это еще самое интересное было. "А Екатерина Михайловна души́т подвязки? - замыслился Саня. - А Ольга? И для чего их душить?" (Понял. Представил. Покрылся краской). А все остальное… Тоска зеленая! Немудрено, что на выступление Изиды в богемном кафе собрались одни только дамы. Зачем только героическая авиатрисса тратит время на такое пустое занятие?
Но следовало признать: подобными глупостями Изида занималась не часто. А все самое интересное случалось тогда, когда на поэтессе были потертые ботинки, пиджак из рыжей кожи и белый летчицкий шарф.
Обычно в такие дни она без всяких фанаберий забиралась в автомобиль "Руссо-Балт" (Изида называла его "наш национальный продукт", неустанно восхваляла его способность ездить по самым ужасным национальным дорогам и напоминала: в 10-м году наш "Руссо-Балт" заехал аж на Везувий!). А Саня никуда не бежал. Знал, где ее искать. На окраине города. Там Изида построила личный аэродром. Там, в огромном ангаре, под присмотром мастеров, столяров, механиков-мотористов проживали двадцать ее аэропланов. И там-то, по мнению Сани, происходило все самое захватывающее и замечательное.
Какой там цирк, акробаты, канатные плясуньи! На Татьяну Крещенскую Саня чуть не помер со страху! Вообразил, что авиатрисса вознамерилась покончить с собой. Едва ее аэроплан, управляемый неизвестным пилотом, поднялся в воздух, Изида выбралась на крыло и как сиганет вниз…
Падала она, правда, на удивление медленно, и над головой у нее повисло нечто наподобие белого купола, к которому самоубийца была привязана тонкими веревочками. Благодаря матерчатому куполу она и не разбилась - плавно опустилась на землю, не удержалась на ногах, упала, купол накрыл ее. Изида резво вскочила, высвободилась из пут и заорала так, что ее услышал и Саня, прятавшийся на дальних трибунах.
- Вот паскуда, на всю корону больная! Как он мог запретить парашют?! Вчера еще три пилота погибли… Да если б не эта сволочь штабная, Петька, может быть, жив остался!
Позже, на Аксинью Полузимницу, Изида устроила по случаю своих именин в ангаре пирушку для избранной компании. Саня померз немного, поглядел на настоящих военлетов - военных летчиков. Послушал, как те распевают куплеты, поздравляя прославленную авиатриссу с Днем Ангела, поломал себе голову: "Что ж это за святая Изида такая? Или Изиду на деле Аксиньей зовут?" Немного поколебался, не подойти ли к ангару, где шло торжество, но не рискнул и совсем собрался уходить, как выяснилось: именины - просто предлог продемонстрировать трюк с матерчатым куполом.
- Сколько наших погибло! - принялась митинговать пилотесса, приземлившись на поле. - Из-за чего? Из-за того что у князя Сандро, заведующего авиацией, воспаление мозга. Какой нормальный человек мог ляпнуть такое: "Парашют вообще в авиации - вещь вредная!". Он, видите ли, боялся, что при малейшей неисправности самолета мы, летчики, будем прыгать вниз и бросать казенное имущество! Да за кого он нас держит?! За трусов, за дезертиров?! Сколько наших разбилось, покалечилось, сгорело живьем! Петя Нестеров, который первую в мире "мертвую петлю" совершил, который первым в истории мировой авиации пошел на таран вражеского самолета и сбил его… Он же не хотел погибать! Он надеялся выжить. Он был бы жив, если б у него был парашют! Он всего семь боевых вылетов сделать успел. Он семьсот семьдесят семь вылетов сделал бы…
"Нестеров?"
Перед глазами гимназиста возникла туманная от слез картинка. Гроб "короля русской авиации" плывет через Киев. На Аскольдовой могиле собралось сто тысяч киевлян. Саня плачет (он тогда еще маленький был), да и все равно в такой толпе никто не увидит.
Вот кого Изида, выходит, Петькой звала… Саня слыхал, в свое время она водила с ним близкую дружбу. И едва не заплакал снова, - так жалко стало ему погибшего на войне героя, так душно от ненависти к великому князю, сгубившему самого бесстрашного русского летчика.
Да и не ему одному. Всех от ее слов пробрало. Кричать и возмущаться Изида была мастерица. Аэродром накрыли возмущенные возгласы.
- Клянусь, - неистовствовала авиатрисса, - я сама для нас парашютов нашью. У меня бабок хватит! И либо вы все меня слушаете, либо завтра меня арестуют. Потому что я пойду и публично плюну великому князю Сандро прямо в морду! Благо идти недалеко…
Идти впрямь было недалече. Генерал-инспектор авиации и воздухоплавания великий князь Александр Михайлович, законный супруг второй сестры царя, великой княжны Ксении, обитал в Киеве и часто ходил на завтрак к теще в царский дворец. И Саня уж было решил, что завтра опять прогуляет занятья в гимназии, чтоб посмотреть, как Изида будет плевать князю в морду… Но не довелось - все не все, а Изиду послушались. Впоследствии Саня видел не раз, как летчики приходят сюда, чтоб принять парашют и совершить тренировочный прыжок.
А громокипящая пилотесса тем временем окончательно заняла все Санины мысли - в сравнении с ней даже анекдот с 13-м домом отошел на задний план. Теперь авиатрисса готовила новый смертельный трюк. Забыла про забавы, выступленья, визиты, почти переехала жить на аэродром. К концу февраля Саня совершенно махнул рукой на гимназию. Забрасывал поутру ранец в магазин рядом с домом и мчался сюда смотреть как, совершенствуя и без того изумительную технику пилотирования, Изида отрабатывает невообразимо крутые виражи…
2-го марта он вместе со всеми аплодировал ее новому трюку.
3-го - вышел манифест Николая ІІ…
4-го - насмерть перепуганный Саня помчался в лазарет царской сестры (Но то отдельная история, и рассказывать ее нужно отдельно).
А 5-го - из ангара Изиды выкатили чудо-машину, мигом затмившую в сознании Сани отреченье царя.
Истинную "воздушную крепость"! "Илью Муромца"! С широким размахом двухъярусных крыл, с четырьмя моторами. Саня знал, что эскадры таких же бомбардировщиков-богатырей, оснащенных пулеметами "Максим" и страшными бомбами, сражаются нынче на фронте с врагами, видел "Муромцев" на снимках в газетах. Но воочию - ни разу!
Город укрывал мягкий снег, видимо поэтому аэроплан был не на колесах, а на огромных лыжах. Лыжня прочертила поле, "воздушная крепость" разбежалась, взлетела… Два дня гимназист восторженно наблюдал, как Изида кружит над аэродромом, объезжая титанический небесный корабль.
6-го - за пилотессой заехал весьма необычный для нее - то бишь, совершенно обычный и малоприметный экипаж: простая коляска с двумя лошадьми и бабой вместо кучера. Бежать за ней Саня не стал. Осуждающе поглядел на Изидины шальвары, означавшие: на аэродром она не поедет, и вздохнул: "Лучше уж в гимназию сходить. Не то вышибут, как пить дать!"
А 7-го марта случилось ужасное.