План первый занимали огромные, превосходно выписанные мертвые скалы Иерусалима. Перед ними располагались настоящие камни. Неподдельность камней создавала иллюзию, будто все прочее - настоящее тоже. Будто, шагнув в сумрачный колдовской круг павильона, ты впрямь попал в Прошлое, где - далеко-далеко - богочеловека казнят у тебя на глазах.
Маша знала, поначалу этот "оптический эффект присутствия", "стереоскопическое ощущение участия" поражали неискушенных зрителей так глубоко, что во время демонстрации "панорам" постоянно дежурили врачи, с нюхательными солями и нашатырем.
- А теперь помыслите, уважаемая Мария Владимировна, хоть это и получается у вас порой плоховато, чем отличается языческая жертва от вашей?
- Бог пожертвовал собой, - послушно помыслила Маша.
- Тепло-тепло, - иронично похвалил ее Демон. - То бишь разница состоит исключительно в том, кого ты отдаешь на закланье - себя или другого.
- И ради кого ты делаешь это, ради себя или ради других, - набавила Маша. - Язычники просят что-то для себя. Просят рыбу у водяного - и жертвуют лошадью.
- То есть кем-то или чем-то. Иными словами, ведут себя куда более естественно и здравомысляще.
Киевица смолчала.
- Однако же, - сказал Демон, - не будем спорить по этому поводу. Коли вы, уважаемая Мария Владимировна, считаете, что убивать себя естественнее, чем жить, - то, увы, это ваше право. Вернемся лучше к столь интересующей вас Аннушке. Лира не дарит человеку талант, она помогает ему реализовать его. И требует свою законную жертву взамен.
- По-моему, ваша Лира - чистое зло, - высказала сложившееся убеждение Маша.
Демон посмотрел на нее укоризненно.
- Знаю, - сказала она, - зла и добра не существует.
- Вы не поняли, - отмел ее знание он. - Лира - не добро и не зло. Она - это вы. Талисман не принимает решений, кому жить, а кому умирать. Он лишь дает своему хозяину силы свершить избранное им.
- Так ты считаешь, Ахматова - плохая? В моем понимании, - быстро выправилась Маша. - Я просто не знаю, как иначе сказать.
- Лучше всех это сказал Александр Блок. Вам известно, за что он не любил нашу Аннушку? Он говорил: "Поэт должен стоять перед Богом, а Ахматова всегда стоит перед мужчиной". Где-то между моленной и будуаром - уж простите, что цитирую критика. Иначе говоря, она - женщина!
- Женщина, которая сильнее мужчин.
- Женщина в высшем смысле этого слова! Мужчины писатели ведут себя по-иному… Позвольте мне сделать вам приятное.
Демон пробормотал несколько слов и звонко щелкнул пальцами.
Дама с девочкой исчезли.
Пустой павильон заполнил взвод гимназистов, в одинаковых ремнях и фуражках с эмблемой 1-й гимназии.
У Ковалевой перехватило дыхание.
Одним коротким щелчком Демон перенес их в другой день и час, а может, и в иной год бытия панорамы "Голгофа".
"Как он это сделал?"
- 1902, - подтвердил он догадку, и металлический палец на набалдашнике трости указал ей на мальчика лет десяти, со светлыми волосами.
- Булгаков? - обмерла Маша.
"Конечно… Гимназистов 1-й гимназии водили сюда на экскурсию классами".
- Вам приятно? - кивнул Демон. - Я рад.
"Булгакову десять или одиннадцать лет…
Он уже прочел "Мертвые души".
Живет в Кудрявском переулке.
Такой серьезный".
Маленький гимназист стоял неподвижно, неотрывно вглядываясь в дальнего, покрытого дымкой Христа.
Ребра умирающего Бога проступили сквозь кожу. Живот был втянут. Держа в руках тонкую трость, римский воин протягивал к губам распятого губку…
- Пей! - сказал палач, и пропитанная водою губка на конце копья поднялась к губам Иешуа.
- просияла строка из "Мастера и Маргариты".
Но то, что Булгаков списал свой "Ершалаим" с живописного Иерусалима на Владимирской горке, списанного с полотна Фроша и Кригера, списавших его, в свою очередь, с истинных иерусалимских холмов, не было для студентки новостью.
Нынче же в голову ей пришло совсем новое:
"По Булгакову, Иешуа Га-Ноцри тоже был распят на Лысой Горе.
Как и этот Христос…
Ведь Владимирская горка прячет Лысую Гору…
…ту самую, где Ахматова прятала Лиру".
- Но мы говорили о писателях-женщинах, - напомнил о себе Машин спутник. Всякая женщина ближе к природе, ближе к Земле. А Мать-Земля не склонна к абстрактным идеалам и не видит дурного в том, чтобы накормить голодного волка зайцем. Потому-то едва Аннушка нашла талисман, ее младшая сестра попала в лапы к медведю. Затем заболел ее брат. Вот тут-то девочка испугалась и совершила обратную жертву - христианскую. Она пожертвовала самым дорогим ради спасения брата.
- Обратную жертву? - сказала студентка. - Анти-жертву? Как у Булгакова? - Она помолчала, ожидая, не станет ли Демон кричать, и договорила: - Мирон Петровский доказал: перед балом у Воланда Маргарита прилетает в Киев, в Город, где крещена Русь. Владимир крестил киевлян в реке - на правом берегу. И, купаясь в реке Чарторые на Левом - обратном берегу Днепра, Маргарита проходит обряд раскрещивания… То есть анти-обряд.
Демон не ответил.
- Но почему Лира выбрала Рику? А не, к примеру, бонну? - спросила Маша.
- Кровная жертва, - сказал Демон, не глядя на спутницу. - Все очень просто и, как я уже объяснял вам, материалистично: чем толще лошадь, тем больше рыбы. Смерть единокровной сестры, если так можно сказать, "толще" смерти посторонней женщины. Впрочем, Лире не нужна ничья смерть, ей нужна жизнь, энергия, сила, которую она передает хозяину. Вот отчего жизнь Аннушкиных братьев и сестер закончилась столь трагично…
"И Ахматова сама предсказала смерть своей последней сестры - Ни".
- А Гумилев?
- Жизнь того, кто любит тебя, не худее кровной жертвы. Николай был влюблен в нее с семнадцати лет.
"Друг, который был в нее влюблен, тоже покончил. Студент-католик, который в Ахматову был влюблен, - покончил тоже. По этому поводу в Питере был жуткий скандал… Муж ее, Гумилев, раза три пытался из-за нее покончить с собой. А потом его расстреляли".
- Но почему он умирал так долго? Гумилев погиб в 21-м году.
- Чем сильнее жертва, тем дольше ест ее рыба, - развил свою аллегорию Демон. - Чем слабее, тем быстрее она умирает. Рика была маленькой, слабой, и сгорела сразу. Гумилев прибыл в Киев в двадцать один год. В двадцать два его нашли в Булонском лесу, он пытался отравиться цианистым калием. Но имеется еще один немаловажный нюанс. Вступив с ним в брак, Анна спасла его, как спасла в свое время и брата, вновь пожертвовав самым дорогим - свободой.
Пришли и сказали: "Умер твой брат"…
- немедленно выдала Машина стихолюбивая память произведение, посвященное, однако, не Ахматовскому брату Андрею, а Гумилеву:
Не знаю, что это значит.
Как долго сегодня холодный закат
Над крестами лаврскими плачет.
И новое что-то в такой тишине
И недоброе проступает,
А то, что прежде пело во мне,
Томительно рыдает.
Брата из странствий вернуть могу,
Любимого брата найду я,
Я прошлое в доме моем берегу,
Над прошлым тайно колдуя.
Анна написала это после того, как согласилась стать женой Гумилева.
После того, как Гумилева нашли в парижском лесу полумертвым. После того, как она вызвала его из странствий письмом. После того, как поняла: Демон не зря предупреждал ее - либо брак, либо смерть друга детства.
- Пока Николай Гумилев был ее мужем, он не мог умереть. Ведь не только по вашим, но и по нашим законам муж и жена - одно. А языческая жертва, как мы уже поняли с вами, не предполагает самоубийства. Пригодным для потребления, коли так позволено выразиться, Николай Степаныч стал только после их развода в 18-м. Он был сильным. Его хватило на три года.
- Все ясно, - въедливо сказала Маша. - Кроме одного. Зачем ты спасал его? Зачем выталкивал Анну замуж? Зачем нарушил Великий запрет? Откуда такая неестественная склонность к христианскому самопожертвованию?!
- Я выталкивал ее не замуж. А из Киева, - скупо ответил он.
- Но почему?! - навалилась на сопротивляющегося собеседника Маша. - Ты же не зря показал мне это. Не зря рисковал! Ты сам продемонстрировал мне, как нарушил табу. Теперь я могу призвать Суд на тебя самого. И наш Суд точно перенесут, уже потому что Стоящий по левую руку - сам подсуден.
Киевский Демон молчал, с омерзением разглядывая панораму "Голгофа".
Он молчал долго, прежде чем произнес:
- Мария Владимировна, я не случайно изложил вам теорию жертвы. Боюсь я, наш Отец - Город желает спасти вас… пожертвовав мной.
- Что? - вылетело из Маши.
- Лира, Аннушка, Миша тут ни при чем. Они - дорожные знаки, которые вели вас к спасению. И я так подробно рассказал вам историю Анны, чтобы вы поняли - она не стоит выеденного яйца. И дабы завершить рассказ до конца и успокоить вас окончательно, я скажу: где-то в середине жизни Ахматова отказалась от языческой веры. Потому провела старость в одиночестве. Когда на повестку дня стал вопрос о расстреле ее единственного сына Льва Гумилева, она пошла по столь излюбленному вами пути и выбрала в жертву себя. Это видно и по ее творчеству - она встала перед Богом. Вашим Богом.
- А теперь, - вопрос жег Машин язык недоверием, - ты собираешься повторить ее подвиг и пожертвовать собой ради меня?
- Вы снова не поняли, - бесстрастно сказал он. - Не я принял это решение. Мне же остается только принять мою участь. На час раньше ли, на день позже вы все равно пришли бы к Владимиру 13 октября 1907. Ведь вас вел Город. И я понял, куда Он ведет вас. Отец решил показать вам мой позор. Вы исключительно правы: я нарушил Запрет. Заявите об этом. И Суд по обе руки перенесут, поскольку по обе ваши руки не будет никого. Правый трон давно пустует. А я…
- Демитрий Владиславович, - перешла Маша от недоуменья на "вы", - я вас не понимаю! Почему вы придаете мне такое значение?
- Идемте.
* * *
Они молчали на склоне горы. У их ног лежала Царская площадь. Четырехэтажный дом Славянского, уже построенный на месте маленького особнячка…
Маша оглянулась на каменный портал павильона "Голгофы" с двумя характерными для style moderne женскими личиками - здание было одним из первых на Киеве образцов новомодного стиля. И Маше вдруг показалось странным, что фасад панорамы, повествующей о казни Христа, украшен двумя бетонными кокетками, со змеинообразными волосами Медузы Горгоны - ведьмы!
Такие же - во всяком случае, очень похожие - женские лица-модерн облепили дом на улице Меринговской, 7, где жила Анна Ахматова. Где в квартире № 4 сделал ей предложение Николай Гумилев, написавший "из города Киева, из логова Змиева, я взял не жену, а колдунью…"
И дом с башней, на Остоженке, 21, где проживала в Москве ставшая ведьмой Маргарита, тоже был в стиле модерн.
Модерн был женским стилем, воспевающим женщину. В высшем смысле этого слова!
- Я сказал вам, мой Отец, мой Город выбрал Вас. Вас, Мария Владимировна. Именно Вас, - констатировал Демон. - Только Вас. Уж не знаю, как обстоит дело с другими двумя. Но, смею предположить, они зря путаются у нас под ногами. Город любит Вас.
- Откуда вам знать? - осведомилась Маша, обдумывающая три совпадения в style moderne.
- Я говорил, - напомнил он. - Еще до того, как Кылына передала вам свою силу, я знал: вам суждено быть Киевицей. Я видел вас в кафе Семадени в 1884 году. За сто лет до того, как вы родились, стали хранительницей Великого Города и получили возможность менять его Прошлое. Иными словами, вы были там до того, как вы там побывали. До того, как могли туда попасть. Вы были Киевицей до того, как стали ею! Это невозможно. Но, как и все невозможное, периодически все же случается. Это редкий феномен. И он называется "Вертум".
- "Вертум"…
- Слепые называют это иначе - рок, фатум, судьба.
- Да, я читала. "Вертум" - это то, чего не может не быть. - Маша мотнула головой, отгоняя ненужные мысли.
Идея о ее градоизбранничестве мыслительницу не заинтересовала.
"К+2 верт"!
"Верт" - это, конечно же, не вертолет. "Верт" - это "Вертум"!
Катя и две ее сестры - не могут не быть!
И хотя Ковалева по-прежнему не знала, куда не пойдет не разъясненный "БД" и кто не будет "вором", ей показалось: разгадка, как Царская площадь, лежит у ее ног.
Кылына высчитала: к власти придут Трое!
Она знала это! Знала, что в Башне поселятся другие. Знала: ее родная дочь и наследница сможет войти туда лишь потому, что мать заранее сломала закон. Она знала: "Когда в Город третий раз придут Трое…"
- Когда в Город третий раз придут Трое… Что будет тогда? - быстро спросила Маша у Демона.
Пророчество упоминалось при них множество раз, но никто никогда не открывал им, в чем оно состояло.
- Задайте этот вопрос Василисе Андреевне, - увернулся Демон. - Я не верю в это. Но Город говорит мне…
- Ничего он тебе не говорит! - прервала Киевица. - Он говорит мне. И если ты пообещаешь не выходить из себя, услышав фамилию…
- Булгаков?
- Я скажу то, чего не говорила. Не потому, что… А потому, что ты начал кричать. Когда Акнир была в Башне, она обронила тетрадь. Записи ее матери. После этого Весы покачнулись! Именно после этого… Я пробовала растолковать текст, но он зашифрован. Но кое-что мне уже понятно. Вот он.
Маша изъяла из ридикюля скрученную в трубку тетрадь. Открыла страницу, отмеченную ниткой-закладкой с ключом на конце.
Ключ сорвался с привязи, упал на землю. Маша подобрала его, запихнула в карман.
- Видишь? Число 1 230 311 284 - зачеркнуто, а 211 911 - обведено и приравнено к "К+2 верт AAA не прольет…. БМ очень тревожно?" AAA - это Анна Андреевна Ахматова! БМ - Михаил Булгаков. Они не просто дорожные знаки! Они часть какой-то математической формулы!
Глава десятая,
в которой Маша встречает много знакомых лиц, при компрометирующих их обстоятельствах
Была Анна Ахматова в Киеве и 1 сентября 1911 года. Об этом тоже есть лаконичная запись: "В день убийства Столыпина в Киеве ехала на извозчике и больше получаса пропускала мимо сначала царский поезд, затем киевское дворянство на пути в театр".
Евдокия Ольшанская. "Анна Ахматова в Киеве"
Солнце опустилось за гору.
Демон жадно листал тетрадь. Его пальцы ползали по длиннохвостым формулам, непроглядные, как черный оникс, глаза казались остановившимися.
- Может быть, БД - это ты? - сказала Маша.
- Только в том случае, если Кылына зашифровала меня матюком, - ответил Д. Киевицкий, - что, впрочем, тоже не исключено. Мы не слишком ладили с ней. Но, как вам известно, в своем роде она была истинным гением. - Он вернулся к началу конспекта. Перечел.
Маша напрягала глаза, не веря.
Теперь не она, а он - ее Демон - говорил о Булгакове как истый фанат!
- А все закончилось Мефистофелем-Воландом, - с горечью завершил проводник.
- Он стал прекрасным писателем.
- Оставьте! - оскорбленно отпрянул Демон. - Известно ли вам, Мария Владимировна, что в 1917 Булгаков пристрастился к морфию?
- Известно, - без энтузиазма признала она. - Но это лишь потому, что он заболел! А заболел он лишь потому, что отсасывал пленки трубкой у мальчика, больного дифтеритом!
- Вот вы и согласились со мной, - невесело улыбнулся БД (Булгаковский Демон?). - Он был фанатичным врачом, самоотверженным, готовым на все.
Студентка кивнула.
По воспоминаниям первой жены молодого врача, еще не успев получить диплом лекаря с отличием, двадцатипятилетний Булгаков заведовал целой больницей в Сычовском уезде. Работал до ночи, ночью садился в сани и ехал на вызов, в пургу, в какое-нибудь глухое село. Оперировал, принимал роды, не жалуясь на беспросветность, не раздражаясь, когда больные досаждали ему.